Подвиг живет вечно (сборник)

Судя по тону донесений, подробных, спокойных, честных, ничто не предвещало трагической развязки ее карьеры разведчицы. Она старалась не оставлять «следов» — ни по дороге на конспиративные встречи, ни в университетском общежитии. «Добрая», «скромная до стеснительности», «с задатками ученого в немецкой филологии, по которой стажировалась, оставляла многих из нас позади», «страстно любила Болгарию — могла рассказывать о ней, как поэму читать…» — перед вами выписки из бесед с немцами, помнящими «студентку из Софии». Трогательные подробности сохранила в душе сокурсница Кристины, живущая ныне в Западном Берлине: «Не приводите мою фамилию, я и без того в „черных списках“ полиции — за участие в антивоенных демонстрациях».

Так вот они, эти подробности, запечатлевшие живой, неповторимый облик Яневой: «Вечером под Новый 1943 год получили мы от нее в подарок веточки кизила, заменяющего, оказывается, в Болгарии елку. В праздник, — говорила сокурсница Кристины, — редкая семья обойдется без него, олицетворяющего нравственную чистоту, силу человеческой души, веру в будущее. И еще — мартеницу, — нараспев произнесла моя собеседница, — видите, не забыла!» И улыбнулась, открыв свои чувства.

Мартеница… Мартеница…

Я много раз бывал в Болгарии, по-братски люблю эту страну, ее народ и знаю, что мартеницы, раздариваемые повсеместно, — две самодельные кисточки из красных и белых ниток — нехитрый, но трогательный символ приближающейся весны. Что же Кристина? Она сплела тайком десятки таких мартениц и каждой, каждой своей подруге послала на счастье, на радость! Кристина верила в эти простые и добрые идеалы, оттого и со всей силой боролась за них.

Но вернемся к печальному дню, прервавшему молчаливый, многотрудный подвиг Танки. Вчера еще она сообщала Центру: по всей стране, словно беспощадной метлой, выметают на фронт и стариков и подростков. В обиход вошло слово «фольксштурм». Пугающее, траурное. Снова донесение: «Срок пребывания вновь призванных в учебных подразделениях сокращен на одну треть».

Вчера еще… А 27 апреля 1943 года Танка оказалась в лапах гестапо. Как это случилось?

В тот день, как и обычно, Кристина с утра до поздней ночи была в трудах: немало времени забирала стажировка, надо ведь показать, что ты не случайно здесь, прилежание и усидчивость у немцев в наибольшей цене. Но главные силы души отнимала смертельно опасная работа, скрытая от посторонних глаз.

Время летело тревожно быстро. Не успела оглянуться Кристина, уже два месяца в Берлине остались позади. Появились заметные успехи в студенческих делах, что отмечали профессора; радовали ободряющие весточки из Центра: значит, информация была нужной! Вскоре разведчице предстояло установить личную связь с опытной немецкой антифашисткой-интернационалисткой. Она должна была помочь в установлении новых полезных знакомств.

С трепетным волнением готовилась Кристина к этой встрече. Сложное, опасное предстояло дело. Вот он, намеченный день. На улице уже темнело. Разведчица для отвода глаз повидалась с некоторыми подругами по учебе и отправилась по известному ей адресу. С присущей ей тщательностью она проверилась, блуждая по городу, пересаживаясь с одного вида транспорта на другой. Слежки не заметила. У дома тоже пусто. Вошла, поднялась неторопливо на нужный этаж, нажала звонок. Дверь открыла высокая пожилая женщина. Услышав закодированную фразу, она преобразилась. Ее глаза сияли, выражая радость свидания с дорогим человеком. Она тепло обняла гостью и пригласила в столовую. Хлопотливая хозяйка готова была угостить обедом, но Фрида отказалась: по соображениям безопасности ей не хотелось излишне задерживаться в квартире. Она предложила как можно быстрее обсудить условия связи на будущее. Договорились, что для передачи информации Фрида будет использовать известный ей «почтовый ящик». От повторного прихода сюда она воздержится.

Чрезвычайно довольная встречей, Фрида возвращалась домой; настроение — впору песни петь, но вокруг стояла какая-то гнетущая, давящая тишина…

Через несколько дней Танка передала через «почтовый ящик» записку, в которой содержались сведения, выуженные из бесед с немецкими военными чипами. Разведчица радовалась, что скоро ее информацию получат в Центре. В другой раз она передала список своих новых перспективных знакомых. Потом еще сведения, еще. Фрида испытывала огромное удовлетворение. Еще бы, здесь, в Берлине, она была вместе с Красной Армией в ее героической битве, помогала Болгарии, родному народу.

Танка была счастлива! И не знала, не ведала, что с некоторых пор шаг за шагом, день за днем время приближало ее к неминуемой катастрофе. Она не знала, что гестапо напало на след еще нескольких антифашистских подпольных групп и схватило значительную часть их бойцов. Провал коснулся и хозяйки квартиры, которую однажды посетила Танка. Потом станет известно, что фашисты в той квартире устроили западню, поселили там гестаповку, игравшую роль хозяйки и выявлявшую подпольщиков, искавших помощи. Гестаповка знала пароли и потому действовала искусно, правдоподобно. Таким образом у нее оказались неопровержимые доказательства причастности и Фриды к антифашистскому сопротивлению.

Хотя Танка в квартиру не заходила — пользовалась по-прежнему «почтовым ящиком», эта предосторожность уже не могла ее спасти. Каждое появление у проваленного «почтового ящика» и каждая записка, вложенная туда, лишний раз убеждали гестапо в том, что Кристина Янева — разведчица. Университетская стажировка — прикрытие.

27 апреля 1943 года ее арестовали и бросили в тюрьму Моабит…

4. В застенке

Танка очнулась в каком-то оцепенении. Она не ощущала своего тела, как будто его и не было. Потом память толчками, урывками, как в тумане, возвращала ее в кабинет следователя, и снова дикие крики: «Швайн! Швайн!», зверские удары, искаженные бешенством лица фашистских палачей…

Над головой, вырывая из тьмы часть бетонной стены, красновато мерцала лампочка. Кристина, осмотревшись, поняла: она одна, больше в холодной камере нет никого. От этого стало страшно. Как нужна ей, измученной, исстрадавшейся, человеческая близость… Сколько времени уже она здесь? Что предстоит еще вынести?

Из короткого забытья вывел надсадный скрежет дверного запора, надзирательница бросила на прибитую к полу табуретку ломоть хлеба, поставила кружку с жидкостью, подобием чая:

— Через полчаса — на допрос!

Много лет спустя я был в тюрьме Моабит, где содержалась первое время Кристина Янева, и по разрешению коменданта повторил путь, которым водили заключенных в следственную. Снизу, где камера «новичков», по гулкой железной лестнице вверх, там — по длинному коридору, такому длинному, что и здоровые ноги подкашиваются, потом — снова вниз, снова по такому же нескончаемому коридору и, наконец, через высокий порог — в каменный, без окон, отсек, где выбивали признания. Почему столь долгий и громоздкий маршрут? Да потому, чтобы еще до начала допроса довести жертву до крайнего физического изнеможения, сломить волю.

Сохранившиеся документы бесстрастно подтверждают, что разведчица не сломалась под пытками, что у нее хватило сил вынести все муки гестаповского ада. Чем изощренней издевались над Яневой, тем упорнее твердила она:

— Нет… Нет… Нет!

Однажды, прикинувшись добрячком, следователь, даже не обращаясь к ней, будто размышляя вслух, произнес:

— Девчонка… глупая девчонка… Твои руководители давно признались во всем, им жизнь, выходит, дороже, а ты…

Он ходил из угла в угол по кабинету, выжидая, видимо, что эти слова разбередят душу, вызовут на откровенность. Только зря следователь надеялся на дешевую удачу. Янева не знала по именам и фамилиям своих старших здесь, в Берлине, но она не сомневалась, что их, вступивших в жесточайшую схватку с фашизмом по убеждению, по духовному призванию, не поставить на колени, из них не выбить желанных свидетельств. Если уж с ней, девчонкой, возятся вот уже скоро восемь недель и остаются ни с чем, то что же говорить о тех, кто за долгие годы закалился в борьбе?!