Подземелье призраков Аккермана

Пообещав Матрене, что ни за что не выйдет из дома с наступлением темноты, Таня узнала, где может находиться цыганский табор, и ушла прочь.

— К крепости близко не подходи, — напутствовала ее Матрена, — а то румыны стрельбу открыть могут. Третьего дня стреляли. Больше для испугу, но бывают и шальные пули. Так что не ходи, не искушай судьбу.

Но путь Тани лежал в сторону от крепости, к полям. И только в первые минуты, идя по единственной дороге хутора, она видела перед собой величественные, желтые стены крепости, почти золотые в лучах яркого дневного солнца.

Но табора не было. В поле, которое описала Матрена, Таню встретили лишь обугленные палки, для чего-то воткнутые в сырую землю (может, там были костры), да остатки разбитой кибитки с поломанными колесами, рваное ситцевое покрывало которой трепал ветер.

Таня остановилась посреди этого запустения. Здесь не было и следа человеческого жилья. Только безлюдное поле, на котором ничего не росло, кроме примятых, истоптанных сорняков.

Сзади раздалось треньканье колокольчика, и Таня увидела старика-крестьянина, который гнал через поле трех очень старых, тощих коров. Лицо его покрывали глубокие морщины, а одежда была потрепанной и такой рваной, что местами едва-едва прикрывала тело. Это было живое олицетворение всеобщей крестьянской нищеты, которую принесло время, и у Тани мучительно сжалось сердце.

Старик остановился, с интересом разглядывая незнакомку. Остановились и коровы, понуро опустив головы, с чувством глубокой покорности судьбе.

— Вы, барышня, из города будете? — первым заговорил старик, с любопытством разглядывая приезжую. — Из самой Адэссы?

Он сказал именно так: «Адэссы», что всегда бесило коренных одесситов, в том числе и Таню, не понимавшую, как можно коверкать и ломать женское нежное имя, вместо того, чтобы произнести его мягко, через мягкое «е»: Одесса, Одесса, любимая, родная Одесса... Но в этот раз Таня даже не отреагировала на это.

— Точно, оттуда, — ответила она. — А здесь, говорят, цыгане стояли? Цыганский табор?

— Были, — кивнул старик, — самый что ни на есть табор — грязный, шумный. Ор стоял с утра до ночи, вопли да крик. Всей округе спать не давали. А потом исчезли неведомо куда.

— Как это — исчезли? — моргнула Таня, недоумевая, что такое свалилось на нее со вчерашнего вечера, что за сплошная чертовщина, в которой она почему-то играет главную роль.

— А вот так... — Старик сокрушенно покачал головой. — Одним утром солнышко взошло — а цыган нет как нет.

— Съехали? Может, они ночью уехали? В другое место? — предположила Таня.

— В том-то и дело, что вещи их остались целехоньки, даже детские пеленки! — пояснил старик. — Вещи остались — а людей нет!

— Где же вещи? — снова ничего не поняла Таня.

— Что местные растащили, а что румыны разобрали, чтобы поле очистить. Для каких-то своих дел понадобилось им это поле.

— Куда же люди подевались? — спросила Таня, даже не сомневаясь в том, что сейчас услышит.

— Призраки их забрали, — сказал старик, и Таня услышала то, в чем была почти уверена: — Говорят, призраки их утащили на дно крепости.

— На дно крепости? — не поняла она.

— Так старые люди говорят, подземелья крепости тянутся по всему дну лимана, — пояснил старик. — В это еще мои предки верили. И сказывали, что в подземельях этих спрятано несметное сокровище. А охраняют его злые духи. Вот цыган они и забрали — сокровище охранять.

— Зачем же им цыгане? — улыбнулась Таня словам старика.

— Так известно зачем. Все цыгане связаны с нечистой силой. Вот и утащили их свои.

Таня вдруг почувствовала, что все эти поверия о призраках не просто слова простых, безграмотных людей, а за всеми рассказами кроется что-то очень нехорошее, настолько нехорошее, что в окружающем воздухе прямо пахнет бедой. И беда эта осязаемая, реальная, не имеющая ничего общего с мифической нечистой силой. Только вот откуда она исходит, Таня пока не могла понять.

Увидев, что приезжая барышня замолчала и глубоко погрузилась в свои мысли, старик подтолкнул коровенок, и снова они поплелись вперед, по заросшему бурьяном полю, на котором ничего не росло. Унылый перезвон колокольчика все звучал и звучал вдали, переливаясь тонкой, пульсирующей нотой печали, не скоро растворившейся в воздухе.

Таня медленно пошла по полю в обратную сторону — вниз, к лиману. Острый запах гниющей рыбы чувствовался с вершины холма. Заглядывая вниз, Таня ухватилась за ветку какого-то куста. Ноги сами заскользили по склону, и она чуть не упала.

Там, внизу, вовсю бурлила жизнь — странная для такого малолюдного и тихого места. К старым, почерневшим от времени сваям были привязаны рыбацкие лодки, маленькие, тяжело груженные баркасы. Хриплыми голосами перекрикивались рыбаки. Шум и гомон был похож почти на одесский — Таня без труда различала говорливых, громких уроженцев украинского юга, а также одесские словечки, странно звучащие здесь. Впрочем, Таня вскоре поняла, что все объясняется достаточно просто. Близкое расстояние было причиной того, что артели рыбаков постоянно курсировали в двух направлениях: от Черного моря к лиману и назад, вдоль всей местности, меняя свое расположение в зависимости от конкуренции и заработка. А потому одесские рыбаки тоже работали в Днестровском лимане, особенно, когда был навал рыбы.

Было интересно наблюдать за незнакомым, пестрым миром. На досках пристани сваливали корзины и бочки с рыбой. Отбросы же — гниющие, протухшие — лежали кучей тут же, рядом с пристанью, прямо на земле. И вонь эта смешивалась с запахом полных фруктов садов, которые были разбиты на холмах.

Из-за туч выглянуло солнце, осветив яркий хаос этого пестрого мира. Рыбья чешуя ярко блестела на солнце. Вдоль пристани бродили псы, жирные коты, не церемонясь, рылись в грудах рыбьих отбросов. И те, и другие были так избалованы большим количеством еды, что не обращали друг на друга никакого внимания.

В небольшой пузатый баркас грузили обильный рыбный улов и какие-то просмоленные бочки, крышки которых так же были прочно просмолены. Рыбу несли в плетеных корзинах и ставили прямо на палубе баркаса. За погрузкой наблюдал молодой рыбак в ярко-красном платке, повязанным по-пиратски на голове. Он был голый до пояса, в коротких, покрытых грязными пятнами холщовых штанах. Капли пота блестели на бронзовой коже, под которой вздувались стальные мускулы. Босые ноги рыбака тонули в груде рыбьих отбросов, которые разрывали два полосатых кота, но он не обращал на них никакого внимания.

Таня залюбовалась живописной картиной. Ярко-голубая вода лимана, блестящая на солнце, как огромное зеркало, лодки, живописно вставленные в голубое стекло воды, бронзовое тело рыбака, красный платок на его голове, серебристая чешуя бьющихся в плетеных корзинах рыб, два полосатых кота, рвущих когтями рыбьи потроха, коричневые от солнца голые спины других рыбаков, тащивших к баркасу корзины, — казалось, все это только что сошло с яркого полотна, с одной из тех красивых картин, которые Таня когда-то давно видела в Одессе, в музее. И над всем этим возвышались желтые стены крепости, четко выделяясь в жарких лучах ослепительного полуденного солнца.