Поджигатели (Книга 2)

– Нет.

Бойс помолчал.

– Благодарю за доверие, товарищ Трейчке, - сказал он. В первый раз за годы общения с адвокатом он назвал его товарищем.

– Вас могут схватить даже в случае удачи, - сказал Трейчке.

Бойс понимающе кивнул головой и посмотрел на часы.

Трейчке сказал:

– Можете сегодня не натирать полы. Вы и так не успеете заехать домой.

Когда они вернулись в комнаты, Трейчке взял суконку и щетку полотера и вместе с коробкой из-под сигарет бросил в пылающий камин.

Адвокат и полотер простились молчаливым рукопожатием.

Уже на крыльце Трейчке спросил:

– Нужны деньги на дорогу?

Бойс ответил отрицательным движением головы, приподнял шляпу и исчез в темноте.

Все время, пока он ехал к названному Трейчке месту в окрестностях Берлина, он не переставал думать о той перемене, которая произошла в его судьбе. Ощущение большого доверия, оказанного ему партией, было настолько осязательно, как если бы удостоверение об этом, с подписями и печатями, лежало у него в кармане. Ему казалось, что Трейчке сделал правильный выбор. Чувство гордости заполняло его грудь теплотой. Но когда мысль дошла до более чем вероятного конца всего дела - до его собственного ареста, Бойс понял, что именно тогда-то перед ним по-настоящему, во весь рост, и встанет вопрос: достоин ли он доверия, оказанного ему партией? Ведь гестаповцы прежде всего захотят узнать, кто он и что заставило его задержать автомобиль, кто послал его на это дело... Да, именно тогда и встанет вопрос о том, оправдает ли он доверие. Но ведь этого не мог не понимать и Трейчке, когда давал ему задание. Значит, он решил именно ему, Яну Бойсу, доверить свою судьбу, судьбу операции, судьбу подпольной связи партии. И снова чувство гордой благодарности теплою волной поднялось в полотере. Важно было одно: остановить автомобиль.

Приблизившись к шоссе в указанном Трейчке районе, Бойс убедился в том, что Трейчке не случайно выбрал это место, чтобы задержать тюремный автомобиль: дорога была перегорожена временной изгородью, на которой светился красный фонарь и висела надпись - "Ремонт". Для проезда оставалась лишь левая сторона шоссе, достаточная только для одного автомобиля.

Бойс уселся в придорожной канаве и достал из кармана бутерброд. По существу говоря, было достаточно стать в узком проезде - и автомобиль должен будет остановиться. Да, если бы это не был автомобиль гестаповцев...

Бутерброд был съеден, тщательно подобраны крошки с бумаги. Бойс внимательно вглядывался в силуэты приближающихся автомобилей.

Так он сидел час, два... Тюремного фургона все не было. На востоке появилась полоска зари. Бойс понял: они повезли Лемке другой дорогой.

25

Трехдневный непрерывный допрос, - без сна, без пищи, с побоями и пытками; потом день перерыва, - ровно столько, сколько нужно, чтобы вернуть истерзанному телу чувствительность к боли, а сознанию - способность воспринимать окружающее. После этого - снова допрос.

Лемке знал: это называлось здесь "мельницей". Для попадавших в нее было только два выхода: быть "размолотым", то-есть забитым кулаками следователей, подкованными каблуками надзирателей, пряжками поясов, шомполами, резиновыми палками - всем, что попадало под руку, и умереть тут же, в стенах тюрьмы, или в камере следователя - первый выход и топор палача - второй.

Обычно к третьему дню допроса, а иногда и к концу второго Лемке не только не испытывал уже острых физических страданий, которые вначале, казалось, способны были лишить рассудка, но даже переставал отчетливо воспринимать происходящее.

Чаще всего начиналось с того, что следователь предлагал сесть. Затем протягивал сигареты. Уже потом начинался допрос и избиения.

По этому же расписанию все происходило и в последний раз. Следователь показал Лемке автомобильный номерной знак.

– Узнаете?

Лемке видел эту жестянку впервые и, как всегда, с самого ареста, ответил пренебрежительным молчанием. Но на этот раз, к его удивлению, следователь не вышел из себя, а сказал:

– Молчите, сколько влезет, мы и так знаем все.

Лемке был уверен, что это пустая похвальба гестапо.

– Этот номер вы сняли с автомобиля генерала фон Шверера, - сказал следователь, - чтобы организовать бегство в Чехию своего сообщника.

Лемке молчал. Он знал, что следователю очень хотелось заставить его подписать протокол со всей этой чепухой, но он мог только молчать.

– Может быть, вы скажете, что у вас не было сообщников? Вы никого не переправляли в Чехию?
– И следователь сам себе ответил: - А патер Август Гаусс!

Он выкрикнул это с торжеством победителя и, потряхивая в воздухе вынутым из папки листком, щурился на арестованного.

– Все молчите?.. Ну что же, молчите, сколько вам влезет. Вы будете, вероятно, своим дурацким молчанием отрицать и то, что привезли в Хонштейн патеру Августу Гауссу это письмо? Прочтите его и попробуйте сказать, что вы тут ни при чем.

Лемке увидел, что адресованное Августу письмо содержит совершенно ясное сообщение о том, что он, Франц Лемке, скрывающийся под именем Бодо Курца, направляется Берлинским комитетом компартии для связи с католиками и для совместной организации террористического акта против руководителей германской армии. Под письмом стояла грубо подделанная подпись одного из членов Берлинского комитета партии, даже не ушедшего в подполье, так как его арестовали до того.

Все это было настолько вздорно, что Лемке не хотелось даже доказывать подложность документа.

– Вы и теперь попробуете это отрицать?
– Следователь угрожающе выпятил челюсть. Потом, порывшись в бумагах: - Так полюбуйтесь на это!
– И он стал цитировать "показания священника Августа фон Гаусса".

Патер Гаусс! Значит, все же верны были подозрения Лемке: этот поп проник в подполье как провокатор. Вот когда гестаповцы выдали себя! Все это неумно подстроенные попытки запутать его партию в покушение на Шверера. Если бы дело происходило в публичном заседании суда, перед зрителями и прессой, о, тогда другое дело! Тогда бы Лемке заговорил. Он знал бы, что говорить и делать! Разве можно было забыть благородный пример Димитрова?! А тут? Нет смысла втолковывать что-нибудь тупоголовым палачам. Достаточно того, что он не скажет ничего и ничего не подпишет.

Еще несколько фраз следователя - и Лемке окончательно убедился: патер Август Гаусс - предатель и провокатор. Вероятно, он вовсе и не арестован и все его показания сфабрикованы ради попытки навязать компартии то, чего она никогда не делала и не могла делать, так как приписываемые ей действия, вроде террористического акта против Шверера, просто противоречили партийной тактике и всегда отрицались его. С этого момента все внимание Лемке сосредоточилось на том, чтобы не упустить какой-нибудь детали, которая поможет понять, куда проникли щупальцы гестапо, как много знает Август Гаусс и знает ли он что-нибудь вообще, работает ли он один, или у него есть сообщники. Все душевные силы Лемке были теперь сосредоточены на этом: только бы не потерять эту нить, когда будет пущена в ход "мельница". Эта мысль не покидала Лемке ни на первой стадии допроса, с папиросами, с уговорами и обещаниями, ни на второй, когда его били, а следователь кричал, брызжа слюною:

– Скажешь?! Скажешь?! Скажешь?!

Наконец пошла в ход "мельница".

И тут еще Лемке пытался сосредоточиться на мысли: "Не забыть, не забыть главного!.." Но багровый туман боли заволок сознание. Даже струя ледяной воды не могла привести Лемке в чувство.

Следователь вошел в кабинет Кроне.

– Ничего!
– устало пробормотал он.

Кроне посмотрел на него исподлобья.

– Сдаетесь?

Следователь растерянно молчал.

– Идите, - так же негромко, словно он тоже был утомлен до крайности, проговорил Кроне.
– Идите, я займусь этим сам.