Поединок. Выпуск 10

32

— Он мне должон, — мотнув головой, сказал мужик в стеганке.

— Сколько? — спросил инспектор Жбания.

— Рупь, — ответил тот твердо.

— Совсем нет, — возразил высокий мужчина в клетчатой куртке. — Я платил за пиво тридцать пять копеек.

— Когда?

— Тогда.

Зазвонил телефон. Поднимая трубку, инспектор Жбания укоризненно поморщился, сказал задержанным:

— Выйдите в коридор. И постарайтесь выяснить сами, кто кому сколько должен.

Переглянувшись, мужчины поспешно вышли.

— Инспектор Жбания слушает.

— Сегодня в четырнадцать часов сорок минут на двадцать третьем километре Приморского шоссе, — голос оперативного дежурного был холодный и строгий, — совершено нападение на такси, перевозившее кассира с зарплатой для работников совхоза «Ахмедова Щель». Похищены деньги в сумме свыше шестнадцати тысяч рублей, достоинство и номера купюр устанавливаются. В нападении участвовало трое преступников, один из которых вооружен. Его приметы: возраст сорок пять — пятьдесят лет, высокий, худощавый, форма лица прямоугольная, нос вытянутый. Волосы черные, подкрашенные. Одет в черную кожаную куртку… Преступники скрылись на «Москвиче-400» серого цвета в направлении города Новороссийска. Всем отделениям милиции, патрульным машинам, постам ГАИ принять меры к задержанию. Следует иметь в виду, что преступники могут переменить вид транспорта, воспользоваться другой машиной или рейсовыми автобусами. При задержании соблюдать особую осторожность.

Положив трубку, инспектор Жбания достал из кобуры пистолет, на всякий случай проверил обойму. И, убедившись, что все нормально, спрятал пистолет обратно в кобуру. Встал из-за стола, одернул китель.

Крюков не вошел, не вбежал, а, можно сказать, влетел в кабинет.

— Гольцев покушался на жизнь следователя Ивановой. Оглушил ее и сбросил в погреб. Лада уверяет, что Гольцев убил сапожника Ашотяна. Лада видела бумажник Ашотяна у Гольцева.

Жбания как-то странно посмотрел на Крюкова и вдруг рывком схватил трубку:

— Алло! Алло! Товарищ майор, младший лейтенант Жбания. Переданные вами приметы совпадают с приметами коменданта совхозного общежития Гольцева Леонида Марковича. Около часа назад он покушался на жизнь следователя прокуратуры Ивановой… Фотографии. В отделе кадров есть фотографии… Я вас понял. Будет сделано.

Когда Жбания и Крюков вышли из кабинета, милиционер в коридоре спросил:

— А с этими что делать? — И он показал на споривших мужчин.

— Пусть идут домой проспятся. Разбираться будем завтра.

33

«Здравствуйте, дорогие мои старики, мои мамочка и папочка!

Слово «старики» я употребляю исключительно в том значении, которое оно получило в последнее время, когда вчерашние школьники, встречаясь друг с другом, говорят: привет, старик! Привет, старуха!

Я совершенно уверена, что и в сорок пять лет, и даже в пятьдесят буду считать себя молодой женщиной. Потому что душа у человека стареет гораздо медленнее, чем тело. А возможно, даже не стареет никогда.

Я пишу вам это короткое письмо лишь по той причине, что нахожусь сейчас в командировке, а вы можете мне позвонить и, не застав меня, будете беспокоиться. Тогда маме придется вызывать «неотложку» и принимать кучу таблеток. Папа тоже будет волноваться и без всякой причины по нескольку раз в час протирать свои очки.

Командировка моя легкая. Больше похожа на обыкновенный отдых, чем на командировку. Единственное неудобство, что постоянно приходится находиться в помещении, ограничивать себя в движениях. А так охота побродить, походить вдоль берега, послушать море.

Работой своей я довольна. Чувствую себя здесь нужной и полезной. Много учусь. Но теперь уже не по книжкам. У жизни учусь, у работы, у товарищей. Мой коллега Виктор Сергеевич Пулькин уверяет, что настанет час, когда я превзойду все добрые пожелания друзей и близких и стану настоящим юридическим асом. Он говорит, этот час не так и далек, как могут думать скептики.

Мамочка и папочка, я вас убедительно прошу не проявлять никаких инициатив в отношении моей судьбы. Весь человеческий опыт учит тому, что судьбы детей очень редко совпадают с судьбами родителей, очень редко бывают на них похожими. Мы же все-все еще со школьных лет знаем: жизнь — это движение. А движение означает перемены. Сегодня не похоже на вчера. Завтра не будет похоже на сегодня. У вас своя жизнь. Свои заботы, интересы, надежды. Свои понятия успеха и прозябания. Хорошего и плохого. У меня эти понятия свои. В чем-то они совпадают, в чем-то расходятся… Если бы дети ни в чем не отличались бы от своих родителей, человечество до сих находилось бы в каменном веке.

Я не хочу возвращаться в Москву. Мне хорошо здесь. Страхи мамы о том, что вдали от столицы я никогда не выйду замуж, напрасны. Уверяю, порядочные молодые мужчины есть не только в Москве. Во всяком случае, я не чувствую себя одинокой женщиной, на которую никто не обращает внимания.

Через пару месяцев у нас наступит разгар курортного сезона. Приглашаю вас на ласковый берег Черного моря. Ни о каком предмете, одушевленном или неодушевленном, нельзя судить, не увидев его или не выслушав.

По первому снежку обещаю приехать к вам в гости.

Крепко целую.

Когда вернусь из командировки, позвоню.

Любящая вас дочь — Лада».

Надписав адрес и заклеив конверт, Лада передала его медицинской сестре и попросила опустить в почтовый ящик…

34

До палаты Игнатия Федотовича Потапова проводил главврач больницы, знавший городского прокурора лично. По длинному белому коридору ходили люди в серых застиранных халатах. Потапов подумал, до чего же эти больничные халаты имеют удручающе унылый цвет. И ему самому стало уныло. Он почувствовал, как неритмично постукивает его сердце, как неохотно с короткой тупой болью сгибается правая коленка. Лицо его посерело, стало слабым и жалостливым.

За широким окном, усеянным продолговатыми каплями дождя, вспучивалось тучами небо. Тучи были черно-пегими, длинными, надвигались одна на другую с тяжелым пугающим упрямством.

Потапов остановился и вздохнул тяжко.

— Сюда, Игнатий Федотович, — подсказал главврач, открывая дверь в палату.

Судя по количеству коек, палата предназначалась для трех человек, но сейчас Лада находилась в ней одна. Лежала на койке возле окна, задернутого белой накрахмаленной занавеской. И потому, что окно прикрывали эти занавески, палата показалась Потапову мрачной, душной, и ему захотелось расстегнуть воротничок.

Бинтовая повязка на голове у Лады не белела. Потапову почему-то думалось, что такая повязка обязательно будет, поскольку Ладу оглушили, ударив по голове.

— Здравствуйте, Лада Борисовна, — сказал Потапов. — Здравствуйте, моя милая.

Лада повернула голову, открыла глаза. Улыбнулась, сделала попытку приподняться, но Потапов поспешно сказал:

— Лежите, лежите. Ради бога, лежите.

— Здравствуйте, Игнатий Федотович. Спасибо, что пришли.

— Ну, ну… — засмущался Потапов, достал из кармана плитку шоколада. — Врачи сказали, вам это можно.

— Я сладкоежка, — согласилась Лада.

Потапов присел на край койки.

— Рассказывайте, — попросила Лада.

Покосившись на дверь, которую прикрыл главврач, оставшийся в коридоре, Потапов шепотом сказал:

— Вам нельзя много говорить. И даже много слушать. Если только самым кратким образом. В двух словах. Потом сами дело прочитаете… Засекли мы их с помощью вертолета.

— Кого конкретно? — нетерпеливо спросила Лада.

— Гольцева, Друзенко и Скворцова. Засекли в тот момент, когда они сбросили с обрыва «Москвич». Друзенко приподнял его за правый борт снизу и опрокинул. Точно так он опрокинул машину Сорокалета.

— А за что?

— Гольцев и Друзенко были братья по матери. Мы их по делу ведем, как Друзенко-старший и Друзенко-младший. Отцом Друзенко-старшего был Пеликанов по прозвищу Кардинал, убитый в начале тридцатых годов во время перестрелки с сотрудниками Донугро. Вдова Кардинала вышла замуж, и новый муж по фамилии Друзенко усыновил ее сына.

— Значит, Гольцев и Друзенко — сводные братья.

— Выходит так. Где Друзенко-старший достал документы на имя Гольцева Леонида Марковича, нам пока установить не удалось. Может, убил человека. Может, украл. Может, купил… Во всяком случае, Скворцов, давший откровенные показания, этого не знает…

— Почему убили Сорокалета?

— По непроверенным данным, Сорокалет и был тем таксистом, который 12 июня 1966 года привез Молова и Друзенко-старшего к сберегательной кассе на улице Солнечной… Призыв в армию спас его от внимания правосудия. В армии он повзрослел, поумнел. И решил жить честно. Когда же сестра вышла замуж за Гольцева, поселилась в Ахмедовой Щели, то, вероятно, Сорокалет поверил, что Гольцев тоже решил завязать со своим преступным прошлым. Только так можно объяснить его поведение. Но он ошибался… В совхоз деньги привозят из городского банка. Кассир жила в городе. И потому деньги привозили на такси. Чаще всего это делал Сорокалет. Кассирша знала его сестру, знала его и потому заказывала именно его машину.