Поединок. Выпуск 3

Мы теперь шли совсем рядом с набережной. На ней сейчас было пусто.

— Или, допустим, что он обязательно мужчина.

— Ладно. Он — женщина, — сказал я.

— Ты о голосе?

— Это — прелестная блондинка.

— Голос довольно просто изменить. Больше того — я убежден, что разговаривал он с Трефолевым по телефону, меняя голос.

А ведь Васильченко прав.

— Сделать это довольно легко. Простая тренировка. Тем более говорил он — или она — два-три слова.

Я вспомнил курс звукомаскировки, прослушанный в училище.

— Ты прав. Есть технические средства. Накладные пленки, горловые и небные вставки. Сопелки и так далее. Я все это проходил.

— Ну вот видишь.

Днем я увидел Сашу в кафе. Она сидела одна. Я взял кофе. Сел за ее столик. Саша улыбнулась.

— Странный вы человек, Володя.

Она сказала это так, будто мы только что виделись.

— Здравствуйте.

По ее виду я понял — она решает сейчас, стоит ли принимать мой тон. У нее глубокий спокойный голос. Голос этот мне нравится. Впрочем, так же, как она сама.

— Вам неприятен мой жених?

— А вам?

Саша рассмеялась.

— Почему он должен мне нравиться или не нравиться? Я его не знаю.

— Подождите. Он сейчас подойдет.

— Пожалуйста. Подожду.

— Вы, наверное, знаете его отца.

Она назвала фамилию известного художника. Про эту фамилию я мог бы сказать — много раз слышал.

— Сын художника?

— Не нужно язвить, Володя. Он сам довольно способный. Серьезно. Чтобы убедиться — не дожидаясь, без него, приглашаю посмотреть его работы.

— Спасибо. Где он пропадает? Я бы на его месте был осторожней.

— Ничего. Если вы об этом — я за себя спокойна. Он у знаменитости.

— Интересно.

— Вы знаете всех местных знаменитостей?

— Никого. Я — серый человек.

— Тут два композитора живут. Постоянно.

— Это я знаю.

— Потом — есть такой Терехов, Вячеслав Константинович. Знаете?

— Кажется. Слышал.

Что ж, подумал я. Значит, мне просто везет. Мы почти сразу заговорили о Терехове. Тем лучше.

— Художник. И неплохой.

— Он как раз и научил вас живописи? Или рисованию?

— Нет. Преподает он совсем недавно. Года три. У него любопытные работы. Особенно ранние. Мы ведь знаем Терехова давно. Никита у него как раз и торчит. Каждый день.

— Порекомендуйте. Взглянуть одним глазом.

— Терехову? Вячеславу Константиновичу?

— А что? Запрещено? Я что-то не так сказал?

— Нет, — Саша засмеялась. — Просто он невозможный человек. Знаете, как все талантливые люди. Никого не принимает.

Я понял — сейчас не надо настаивать. Еще успеется. Не надо торопиться.

— Вы тоже невозможная?

Она улыбнулась.

— Вы считаете меня талантливой?

Повернулась. Крикнула:

— Никита! Иди. Ну? Скорей сюда. О, господи. Жду тебя уже час. Бездарный ты человек. Совсем. Садись.

Никита сел за стол, снял очки. Стал тщательно протирать их салфеткой. Вид у него был настороженный. Мне он не понравился. Скучное лицо. Ровный румянец. Чуть оттопыренные уши. Редкая бородка.

— Никитушка, ну что с тобой? Познакомьтесь. Никита — Володя. Володя — Никита.

Сидеть рядом с Никитой у меня не было никакого желания. Надо скорее извиниться и уйти.

— Никита, можешь поговорить с Вячеславом Константиновичем? Володя хотел бы посмотреть его работы.

Никита бросил на нее выразительный взгляд.

— Никита!

Он сник.

— Никитушка, деточка моя. Ну? Договорились.

— Попробую. Но ты же зна-а-ешь, — он растягивал слова. — Это ж. Ну как сказать. Ну, понимаете, — он повернулся ко мне.

— Знаете, — я встал. — Простите. Пока не торопитесь.

Саша толкнула Никиту.

— Пусть это получится как-нибудь само собой. Без нажима. Пока не просите за меня. Хорошо, Никита?

— Как хотите, — Никита наградил меня соответствующим взглядом. И снова получил толчок.

— До свиданья.

— До свиданья, — Саша подняла руку, улыбнулась.

Честно говоря, она улыбнулась очень хорошо.

Раннее утро. Что-то около пяти. По-апрельскому светло. Я стою во дворе, укрываясь воротником реглана от сильного ветра с моря. Васильченко выкатывает из сарая мотоцикл.

— Начинаем трудовой день. Володя, учти — есть ветерок.

— Ага. Учел.

— В море не забирайся. Есть у тебя такая привычка, — он бьет ногой по педали. В воздухе раздается треск. Но сейчас он почти не слышен в шуме прибоя и сосен.

— Ладно, — я сажусь в коляску. — Где тебя искать, если вернусь? Сети будешь смотреть?

— Да, — нехотя тянет Васильченко. Я понимаю, чем вызван его тон. Процедура осмотра сетей — занятие малоприятное. Но это нужно делать. Из-за пяти-шести браконьеров приходится проверять всех.

Мы медленно выезжаем.

Сворачиваем на соседнюю улицу, выкатываем на набережную. Путь этот я знаю наизусть. Думаю о том, что весенняя путина кончилась. Патрулировать побережье сейчас намного легче.

У причала Васильченко резко тормозит.

— Давай. Если задержусь — подожди на причале. В моторе поковыряйся. Если сам задержишься — я в правлении. Поедем на турбазу у Щучьего озера. Председатель там весь день сегодня будет. Делянки смотрят. Подпишем акты. Да вот он сам. Эдгар Августович, привет.

Председатель колхоза стоит у пустого траулера. Значит, он поднялся еще раньше, чем мы. Часа в четыре.

Председатель Калнинь был грузным, неповоротливым. Объемы его были так велики, что он казался мне болезненным. Краснолицый, седой, с заплывшими маленькими глазками, он всегда поднимался раньше всех. Говорили, что именно поэтому колхоз из года в год выполняет план. Но я знал, что Калнинь просто не спит ночами. Он часто жаловался мне на бессонницу.

— Проснулись. Уж нас теперь не потерзаете.