Поединок. Выпуск 3

— Грех, Эдгар Августович, — сказал Васильченко. — Уж так, как мы относимся. Я ведь даже сети в эту путину не разрезал ни разу. Хотя были основания.

— Знаю, знаю. Я нужен тебе сегодня?

— Да. Частника потрогаем. Пара актов, думаю, будет.

— На делянках ищи тогда у Щучьего.

— А убежите? Смотрите.

— Не убегу, — Калнинь что-то заметил на пустом траулере. Тяжело дыша, перевалился прямо через планшир.

— Давай, — Васильченко уехал.

Прыгаю на борт «Тайфуна». Размыкаю цепь. Достаю багор.

Неторопливо отталкиваюсь от причала.

Спускаюсь в люк, сажусь за штурвал.

Прежде чем включить мотор, смотрю на море. Балла три. Не больше.

Разворачиваю катер круто в море. Нос «Тайфуна» с размаху бьет в волну. В открытый люк летят брызги. Приноравливаясь, ставлю нос катера по волне, стараюсь взять ближе к морю. Так, чтобы постепенно полоска берега сзади, полого выступающая над волнами, стала неразличимой. Стучит мотор, от него идет запах теплого металла и солярки.

На всякий случай включаю рацию. В эфире, как принято говорить, пусто. Пропускаю попискивание береговой станции торгового флота. Вот ровная дробь пограничников. Нахожу музыку.

Сейчас, после конца путины, пусто не только в эфире, но и в море.

Пустота моря кажется сейчас привычной. Поэтому мачта малого траулера, появившаяся за поворотом берега, раздражает меня. А через несколько минут заставляет насторожиться. Чуть подальше над морем вьется туча бакланов. Они кричат, камнем падают в воду. Значит, с траулера что-то сбросили. Рыбу? Не знаю. Беру бинокль. С трудом различаю белые цифры на черном борту. Номер не наш, совсем незнакомый. Из какого-то дальнего колхоза. Неужели ведут промысел? Наглецы. Да еще в запретной зоне. Может быть, это не колхозники.

Круто беру к траулеру. Сигналю прожектором: «Немедленно остановитесь. Инспекция».

Кажется, послушались. Ход у «Тайфуна» прекрасный, узлов до двадцати. Пока подойду, пройдет минут пятнадцать. Нужно ли готовить оружие? На всякий случай перекладываю пистолет в карман реглана. Кто их знает. По виду — колхозники. Стоят на палубе.

— Эй, на траулере! Что делаете в запретквадрате?

Разглядывают меня. Один из стоящих на палубе, плотный человек в рваной брезентовой робе, помахал рукой. Я подхожу ближе, стопорю мотор. О днище траулера громко бьет волна. Открываю люк.

— Что делаете в запретзоне? Кто такие?

— Промысловики, — с борта спускают трап. Я бросил конец, там поймали. Я с трудом уцепился за деревянную перекладину трапа. Полез, стараясь уберечься от брызг. Не успел — хлюпнувшая о борт волна окатила меня почти до шеи, залила сапоги.

— Инспектор участка Мартынов, — я оглядел стоящих на палубе. Черти, вы мне дорого заплатите за промокшие ноги. — Где капитан?

— У себя. Внизу, в каюте.

Я спустился в каюту и увидел Сторожева. Он улыбался. На нем был свитер и распахнутый лохматый полушубок.

— Привет, — Сторожев уступил мне место на тесной койке. — Прости за маскарад. Садись.

— А я-то лопух.

— Ничего. Никакой ты не лопух.

Действительно, комар носу не подточит. Главное, рыбу сбросили. Специально для бакланов. Называется — купили.

— Ну, как дела?

— Сейчас расскажу подробно. Да. Взяли вы меня на пушку.

— Чем подробней, тем лучше.

Я рассказал все, что мне удалось увидеть и услышать. Я старался рассказывать без своих предположений, спокойно, не торопясь. Просто говорил о том, что было.

Сторожев выслушал все не перебивая. Когда я закончил, включил приемник. Довольно долго делал вид, что ищет что-то в эфире. Наконец спросил:

— Сам ты что думаешь?

Я поправил сапоги. Потрогал брюки — они были мокрыми. Мне не хотелось отвечать.

— Пока ничего не думаю, Сергей Валентинович.

— Почему?

— Не хочу быть мальчиком.

Сторожев выключил приемник.

— Я от Зиброва немного знаю. Ну, Петрович тоже кое-что передал.

Сторожев положил руку на мою ладонь. Похлопал.

— Делал ты все правильно.

— Я наломал кучу дров. Самому противно. Вы уже слышали, наверное. Петровичу сказал о тех, кого подозреваю. О Прудкине, Семенце, Галиеве. Потом — о Терехове и Голубеве.

— Это он мне говорил. И все-таки ты много сделал. Только давай снова. Попробуем разобрать.

Я подробно рассказал о том, как был проучен. Сторожев внимательно выслушал. Улыбнулся.

— Это ты называешь «наломать дров»?

— Только так, Сергей Валентинович. Навалял.

— А мы не наваляли? Мы хоть что-нибудь знаем? Хоть на грамм больше, чем ты? Ответь?

— Это другое дело.

— Никакое не другое. Работаешь ты нормально. Ты молодой работник. А я? Каково мне смотреть тебе в глаза?

Я промолчал.

— Есть у меня хоть какая-то идея? Нет. А нужна идея.

— Факты нужны, Сергей Валентинович. А я их просто не могу собрать. Уж осмыслить — тем более.

— Факты нам пока не очень помогают.

Сторожев открыл термос. Налил в две жестяные кружки крепкий чай.

— Пей. Вместо идеи. А Петрович молодец. Он прав насчет Семенца. Но мне ты нужен сам. Как самостоятельная мыслящая единица. Пойми и это. Слушай Петровича, но и сам работай.

— Понял, Сергей Валентинович. Пока не очень получается.

— Васильченко передай следующее: вы теперь мне нужны будете оба. Поэтому лучше вам в эти дни выходить на «Тайфуне» вместе. Может быть, появлюсь во вторник. Примерно в этом же квадрате. И на этой же посудине. Повторяю — ты все делал правильно. Семенец — тип в самом деле подозрительный. Сейчас я как раз занимаюсь его биографией. Думаю, что-то там есть — если только это не мания преследования.

— А с Прудкиным?

— Прудкин совсем не так прост. Насчет Прудкина я бы еще подумал, не сбрасывал его со счетов. Грубость иногда может превратиться в тонкость. Представь еще раз — кто Прудкин?

— Знаю я этот тип наизусть. Обычный киножучок.

— Жучок очень ловкий. И скажи — чем это не прикрытие? Разве мы не можем с тобой предположить, что это — прикрытие? Тогда как он будет действовать? Наверное, так и будет. Будет прятать «левые» картины. Держать их в камере хранения. Ведь действуй он по-другому, это скорей бы вызвало наши подозрения. Именно жучок, хитрый жучок — его прикрытие. Учти одно — он не знает, что Трефолев накрыт.

Сторожев перевернул кружку. Надел ее на горлышко термоса.