Поэтесса

Ларисина башня стояла особняком, среди невырубленных деревьев, и была, наверное, самым большим домом в микрорайоне. Когда мы подъезжали к дому Ларисы, откуда-то из сумрака раздался колокольный звон, и здесь, в тишине Подмосковья, я понял – какой звон называется малиновым.

Услышав звон колоколов, Лариса посмотрела на меня:

– Как ты думаешь, художники должны дружить с церковью?

– Наверное, милая.

Только это не всегда получается.

– Почему?

Потому что любой настоящий творец всегда конкурент с другими творцами.

– И в чем вы конкурируете?– В том, кто сделает мир лучше.

– По-твоему, хороший художник должен перехитрить Бога и сделать мир лучше, чем он есть? – Да. Только слово «перехитрить» здесь не очень подходит.

– Но мы должны приспосабливаться к тому миру, в котором мы живем.

– Милая, человек приспосабливается не к среде – к среде он приспособлен с момента своего рождения. Человек приспосабливается к своей культуре.

– К своему искусству? – переспросила меня Лариса.

– Нет. К культуре – она больше, чем одно искусство.

– А искусство?– Оно просто делает культуру стоящей того, чтобы к ней приспосабливались люди.

– А как же грехи людей? – Лариса говорила серьезно, и я отвечал ей так же:

– Понимаешь, если бы я жил в прошлые века, я был бы таким же, как то время, в которое я жил. И старался бы не совершать пакостей, потому что боялся бы того, что меня не простит Бог.

– А теперь?– Теперь я, как и мое время, вырос. И стараюсь не совершать пакостей не потому, что боюсь, что меня не простит Бог, а потому, что боюсь, что я сам себя не прощу.

– А Бог? – спросила Лариса, и я улыбнулся: – Каждый, кто старается не совершать пакостей, как минимум избавляет Его от лишних забот.

– Я когда-то думала, что все художники очень любят мир, – проговорила Лариса.

– Это все равно что сказать, что все художники сумасшедшие.

Художник даже на равных с миром быть не может, потому что мир может делать человека и лучше, и хуже. А художник должен делать мир лучше, – еще успел сказать я.И после этих слов стал целовать Ларису.

На шестой этаж мы поднялись только через десять минут.

Лариса открыла дверь, и я переступил порог ее дома.

Не знаю, чего я ожидал – жилища богини или приюта философа, хай тека мыслящего авангарда или плюшево-будуарной обстановки обеспеченной бизнес-дамы.Ларисин дом был самым обычным двухкомнатным домом; и лишь одно – несколько гитар на стенах – выдавало, вернее, рассказывало об интересах хозяйки.

Я провел пальцами по струнам одной из гитар, и Лариса провела пальцами по струнам другой. И звук той гитары, к которой прикоснулась она, наложился на еще не затихший звук тех струн, к которым прикоснулся я.

…А потом у нас была первая ночь, и президент клуба современного творчества «Белый конь» продемонстрировала, что она прекрасно умеет руководить не только моими днями, но и нашими общими ночами.

Являясь женщиной, имеющей собственного мужчину, Лариса оставалась женщиной – становилась на сторону мужчин. Вообще, секс – это такое занятие между мужчиной и женщиной, при котором и мужчина, и женщина желают успеха мужчине…

…Обняв возгоравшееся тело Ларисы, я увидел, как день закрылся…

…Я прекрасно выспался той ночью – под удачи вообще хорошо спится.

А наутро, когда Лариса еще спала, я тихо вышел в коридор и увидел ее дочь, сидевшую перед телефонным аппаратом спиной ко мне.И стал невольным свидетелем чужого, хотя и родственного представления о том мире, в котором жили мы с Ларисой.

– …Прикинь, моя материя в движении, приволокла своего кавалера…

– …Ага… Молодой… Ленина видел…

– …Знаешь, кажется, у наших мамонтов одно на уме: набить брюхо за столом и завалиться друг к дружке в постель…

– …Прикинь, в два часа ночи просыпаюсь, а у них кровать скрипит – другого дела не знают…

– …А моя, думаешь, что?.. Вчера сидит перед телевизором. Я ее спрашиваю: «Какой курс акций “Газпрома”»?

А она мне: «Я погоду слушала…»

– …Ну, ни в чем не разбираются. Я свою спрашиваю: «Как, по-твоему, сколько стоит акция “Газпрома”»?

А она мне: «Не знаю… Наверное, тысячу долларов…»

Они, кстати, сейчас по двадцать три рубля – надо брать…

– …Вот я и говорю – наших мамонтов ничего кроме подушки и кастрюли не интересует…

– …Вот… Вот.Их поколение – это презерватив на столовой ложке…

Не скрою, меня развеселило такое определение места нашего поколения в мировом эволюционном процессе, но я изобразил кашель – мне стало неудобно за то, что привелось подслушивать чужой разговор.

Девушка оглянулась и увидела меня:

– Ой! Простите, – вырвалось у нее, и она тут же положила трубку телефона, не окончив разговор.

– Ничего. Извини и ты меня. Я слушал твои слова неумышленно.

И спасибо.

– За что? – удивилась девушка. Наверное, в ее представлении услышанное мной должно было вызвать не благодарность, а как минимум раздражение.

Но обиды на ее представление о нас у меня не было, и я просто повторил:

– Спасибо.

– За что?

– Спасибо за то, что вырастила такую мамочку.

После этих слов дочка Ларисы внимательно посмотрела мне в глаза, словно сомневаясь в мере серьезности, с которой можно было разговаривать со мной.

Потом бросила взгляд на дверь спальни матери:

– Н-да… Похоже, что жизнь – не самый хороший режиссер, – проговорила девушка, и мне ничего не осталось, как улыбнуться прорастающему поколению:– Зато – самый лучший автор сценария…

…В это время дверь спальни отворилась, и на пороге появилась Лариса.

Это в старые времена чем презентабельнее женщина, тем больше бигудей, в которых ей приходится спать, загромоздив и себя, и свой сон. А современная женщина – это «Мэри Кей» на тумбочке после ночи, которая была в удовольствие ночи, а не дня.

То, что Лариса была в одной ночной рубашке, сразу сформировало координаты ее доверия и к дочери, и ко мне.

И продемонстрировало ее взрослость – понимание меры искренности с окружающими:

– Утро хорошее… Познакомились? А то вчера как-то мельком виделись.

– Да, мамочка, – ответила дочка, и Лариса, подойдя к ней, поцеловала ее в щеку:

– Доча, милая, мы еще не выспались.

– Понимаю, мамочка, – девушка повернулась и направилась в кухню. И уже у двери, оглянулась и, не удержавшись, рассмеялась:

– Досыпайте.Только по-быстрому. Пойду вам кофе приготовлю…

…После завтрака я ненадолго остался на кухне один – дочка ушла по своим делам, а Лариса вернулась в спальню.

Перед уходом дочка Ларисы внимательно посмотрела на меня:

– Мама что-то говорила о вас.

Кажется, вы – баснописец?

– Я не баснописец, а художник-концептуалист.– Н-да, – вздохнула девушка. – Ну, раз вы концептуалист – значит, маме повезло вдвойне…

…Когда дочка ушла, я еще успел спросить Ларису:

– Чем она занимается?

– Тем же чем и мы в ее возрасте – учится.

– Правильно делает, – проговорил я и подумал о том, что в возрасте наших детей мы учились по-другому.

Не так, как они, да и не так, как учился весь мир.

В то время, когда американский негр учился для того, чтобы стать менеджером и начать жить хорошо, мы, россияне, даже слова такого не знали и учились для того, чтобы учиться.И были счастливыми уже от того, что даже не понимали этого…

…Через несколько минут Лариса вернулась, набросив на плечи дубленку:

– Посмотри. Купила недавно.

Болгария, но выдают за итальянскую.

Тебе нравится?

– Нравится, – ответил я. Дубленка действительно смотрелась на Ларисе красиво. – Сколько она стоит?

– Просили четыреста долларов, но ведь у меня улыбка на пятьдесят.

Так что за триста пятьдесят отдали.

Нормально?

– Очень красиво, – говорить Ларисе о том, что если бы она улыбнулась девять раз, ей еще и доплатили бы, не имело смысла.

Но, похоже, она прочитала мои мысли:

– Да? А если я тебе улыбнусь, ты мне заплатишь?

– А что я уже делаю, – ответил я и полез в карман.

Триста долларов – это было все, что у меня было.

– Значит, еще и обмоем в ресторане, – засмеялась Лариса. – Приглашаю вас, господин вице-президент, на корпоративную клубную вечеринку, на которую приглашается только узкий круг самых избранных.

– Я воспользуюсь блатом у президента…

…Никто из нас двоих утром не знал, что в ресторан вечером мы зайдем не в Москве на другом конце Московской области.

Потому что в Москве нам станет не то чтобы несносно, просто как-то неуютно.И нам захочется уехать из столицы страны, для которой мы попытались сделать доброе дело.

Все было в том, что как бы хорошо нам с Ларисой ни было в ее доме, но в клуб приходилось ехать, потому что нам предстояло встретиться с человеком, желавшим стать крупным чиновником. Мы ничего не знали об этом человеке, и в этом не было ничего странного – мы и обо всех остальных людях знали немного.

Хуже было то, что мы с Ларисой понятия не имели о том, чем могли быть ему полезными.

Наша польза предполагалась как что-то априорное.

Что оставляло широким как поле нашего применения, так и поле наших фантазий.

– Если дело в «корпоративе», заломлю гонорар, – сказала Лариса, заводя мотор. И я ответил, усаживаясь на сидение и пристегивая ремень:

– Если дело в «корпоративе», то и заламывать не придется.

Сами предложат.Но если не в «корпоративе», то, боюсь, – тоже.