Поэтические воззрения славян на природу - том 1
Шрифт:
и дает он такой наказ:
«Вы, волки, волки рыскучие!Разойдитеся, разбредитесяПо глухим степям, по темным лесам;А ходите вы повременно,Пейте-ешьте повеленное,От свята Егория благословения».Наезжал еще на стадо на змеиное,Вынимал Егорий саблю острую,Посек он, порубил стадо змеиное —и очутился в крови по белую грудь; втыкает Егорий свое копье (или «скипетре») в землю и просит, чтобы расступилась мать сыра земля на все на четыре стороны и пожрала кровь змеиную; как просил он, так и сделалось. Иные списки стиха, вместо целого стада змеиного, выводят одного змея лютого, огненного, который из ушей пышет полымем, из глаз сыплет искрами и хочет пожрать витязя; но тот рассекает его на мелкие части. Наконец добирается Егорий Храбрый до палат белокаменных царя Демьянища, и борьба с ним есть только повторение эпизода о битве с огненным змеем.
Вынимает (Егорий) меч саблю вострую,Он ссек его злодейскую головуПо его могучие плечи;Подымал палицу богатырскую,Разрушил палаты белокаменные.По другим вариантам, он натягивал свой тугой лук, пускал стрелу в царя Демьянища и наносил ему смертельную рану,
Потопила Егорья кровь басурманская —По колена во крови стоит,Святой Егорий глаголует:«Ох, ты гой еси, матушка сыра земля!Приими в себя кровь жидовскую,Кровь жидовскую, басурманскую». [2235]2235
Калеки Пер., II, 395–402, 418–430, 461, 481, 491; Н. Р. Лег., 9 и стр. 132; Ч. О. И. и Д., год 3, IX, 148–154; Сахаров., II, 24–25; Сборн. духовн. стихов Варенцова, 95.
Весь этот последовательный ряд картин, все эти подвиги — не более как поэтические изображения борьбы весеннего Перуна с темными тучами, гибнущими под ударами его молниеносных стрел или боевой палицы; фантазия собрала и соединила в одну поэму разнообразные мифические представления грозовых облаков, которые уподоблялись и дремучим лесам (см. гл. XVII), и небесным источникам (гл. XVI), и толкучим горам (гл. XVIII), олицетворялись и быками, и змеями, и волками (гл. XIV). Мифические девы, которые пасут валовое стадо, а по другим вариан(360)там стадо волков или змей, суть облачные девы — пастыри небесных стад; под влиянием зимних холодов они цепенеют, покрываются твердою корою и только тогда сбрасывают ее с себя, когда искупаются в Иордань-реке, т. е. омоются в живой воде дождевого потока (см. гл. XX). Кровь змеиная, которую поглощает мать сыра земля = метафора дождя. В болгарской песне Юрий берет золотую палицу (= молнию) и отсекает змею три головы; из нанесенных змею ран протекают три реки кровавые: первая река пахарям — та ли пшеница, другая река пастухам — молоко свежее, третья река виноградарям — вино рьяное, [2236] т. е. дождь, пролившийся из тучи, растит нивы, луга и сады и тем самым дает урожайную жатву, хороший сбор винограда и сочный корм (а следовательно, и обильное молоко) коровам. Во время грозы Георгий Победоносец, подобно Илье-пророку, разит огненными стрелами или молниями дьявола, который ищет спасения в бегстве. [2237] Во множестве эпических сказаний, принадлежащих индоевропейским народам, богатырь-громовник представляется освободителем красавицы (богини весны) из-под власти демонического змея; согласно с этим, Егорий Храбрый в стихе об Елизавете Прекрасной и других легендарных повестях [2238] спасает от смерти девицу, отданную на съедение лютому змею Пещерскому (то же, что Горынычу). [2239] В народных заговорах
2236
Калеки Пер., II, 504.
2237
Терещ., VI, 35.
2238
Калеки Пер., II, 504–524; Ч. О. И. и Д., год 3, IX, 155-8; Volkslieder der Wenden, I, 278; U, 147; Лет. рус. лит., кн. I, отд. 1,18–19.
2239
Живопись изображает св. Георгия на белом коне, с копьем, поражающим дракона.
2240
Пассек, II, смесь, 19.
2241
Памят. книжка Архангел, губерн. на 1864 год, 19.
По мнению поселян, весна начинается с Юрьева дня; тогда же приступают и к земледельческим работам. [2242] Св. Юрий, как выражаются о нем поговорки и обрядовые причитанья, отмыкает землю, низводит росу и дает рост травам (см. ниже гл. XVIII): «Юрий росу спустил». Сербская песня говорит, что при разделе мира св. Юрию достались весенние цветы; [2243] а чехи славят его следующею припевкою: св. Юрий «vstav"a, zem odmyK"av"a, aby tr"ava rostla, tr"ava zelen"a, fiala modr"a. FiaJa, ruze kwisti ne muze, az ji Perun (или p"an Boh) s nebe pomuze!». [2244] По указанию болгарских стихов, Юрий обходит межи и нивы и осматривает, подобру ли растет хлеба; [2245] на Украине говорят: «святий Юрий по полю ходить, хлиб-жито родить», [2246] а в великорусских деревнях: «Юрий начинает полевые работы (23 апреля), Юрий и оканчивает (26 ноября — осенний его праздник)». На вешний Юрьев день по всей Руси служат на пашнях молебны и окропляют их св. водою; в Тульской губ. молебны совершаются у колодцев, с которыми в глубочайшей древности сравнивались дождевые источни(361)ки = тучи; рано поутру крестьяне катаются на нивах по росе, чтобы «быть сильными и здоровыми, как Юрьева роса», а на другой день начинают сеять яровые хлеба. У сербов принято купаться на зоре Юрьева дня. [2247] Словенцы, празднуя возврат весны, назначают из своей среды юношу, который обязан представлять Зеленого Егора, опутывают его с ног до головы березовыми ветками и купают в реке — во знамение дождевых ливней, заставляющих зеленеть поля и рощи. [2248] В некоторых местностях России выбирают на Юрьев день красивого парня, одевают его в зелень и кладут ему на голову большой круглый пирог, убранный цветами; с зажженным факелом в руке он несет этот пирог в поле, а следующая за ним толпа девиц поет в честь Юрия обрядовые песни. Так обходят они трижды вокруг засеянных нив; после того разводят наподобие круга костер, оставляя в средине его пустое место, куда кладут принесенный пирог. Все усаживаются возле огня, пируют и делят между собою пирог — так, чтобы каждому досталось по куску. [2249] В Сербии девицы молят св. Юрия о женихах; как податель всякого плодородия, он вместе с тем признается и устроителем брачных союзов.
2242
23 апреля прилетают ласточки — вестницы возвратившейся весны (Послов. Даля, 979); самое имя Юрий, малоррс. Юрко, могло наводить на мысль о весеннем плодородии, так как оно созвучно с словами: польск. jurnoSt — похоть, jumy — похотливый (= ярь, ярость, ярый), jurzyc sic — гневаться (яриться) и великорус, юрить — спешить, торопить, юркой — резвой, бойкой, юрово — скоро, шибко (» яро), юра и юрило — беспокойный человек, юр — возвышенное место, открытое действию ветров и солнца («стоит на юру»; сравни яр — крутая гора, обрывистый берег). — Слов. Акад. Рос., VI, 1015; Обл. Сл., 272.
2243
Срп. н. пјесме, II, 5.
2244
Prostonar. Ceske pisne a ri kadla Эрбена, 58; Гануш, 165.
2245
Калеки Пер., VI, 44.
2246
Номис., 10.
2247
Терещ., VI, 26, 29–31; Послов. Даля, 980.
2248
Рус. Бес. 1857,III, 111.
2249
Маяк, XVII, 42. Эта связь Юрия с земледельческими работами дала повод назвать его именем гумно, как видно из народной загадки: «стоит Егорий в полу-угорье, шатром накрылся, копьем подперся» (Этн. Сб., VI, 51).
Пастырский характер св. Юрия ярко свидетельствуется народными поговорками и обрядами: «св. Юрий коров запасает», т. е. выпускает их на пастбище; «Егорий да Влас всему богатству глаз». 23 апреля поселяне наши впервые, после минувшей зимы, выгоняют скот в поле, и выгоняют его непременно освященной вербою. При этом окликают Егория, т. е. обращаются к нему с такою мольбою:
Егорий ты наш Храбрый!Ты спаси нашу скотинку,В поле и за полем,В лесу и за лесом,От волка хищного,От медведя лютого,От зверя лукавого.Обряд этот имеет символическое значение; он указывает на стада дожде-носных коров, которых в весеннюю пору выгоняет Перун на небесные луга ударами молнии; в числе различных метафорических представлений молнии она, между прочим, уподоблялась древесной ветке (см. главу XVIII). Прутья вербы, освященной в неделю Ваий, приносят в хлева и коровники и втыкают в стены, как средство, предохраняющее скотину от нападения нечистой силы. Первый выгон стад в поле совершается ранним утром, пока еще не обсохла на траве ночная роса: делается это с целию, чтобы коровы были тучны и удойны; так как роса признавалась за небесное молоко, то народное поверье приписывает ей чудесное свойство умножать молоко земных коров. В северной Германии существует обычай — при первом весеннем выгоне скотины в поле привязывать передней корове на хвост ветку, чтобы она могла ею сметать утреннюю росу: думают, что от этого коровы бывают богаты молоком. Такая ветка называется tauschleife, а корова, несущая ее, — taufeger или (362) tauschleifer. [2250] В Малороссии прежде, нежели выгонять скот в поле, собирают его в одно назначенное место и, отслужив молебен, окропляют стадо святою водою; а в некоторых деревнях, сверх того, окачивают водою пастуха, что, по мнению крестьян, помогает коровам быть многодойными. Обычай служить на Юрьев день молебны у колодцев, окроплять скотину святой водою и выгонять ее в поле освященной вербою — известен и в других славянских землях: в Сербии, Иллирии и Черногорье. Вешний Юрьев день — праздник пастухов, которых угощают тогда пирогами, яйцами и молоком, оделяют холстом и деньгами. К этому времени пекут белые хлебы, называемые мошенниками; часть такого хлеба отдается пастуху, остальною же кормят скотину — по возвращении ее с поля. В Болгарии, Сербии и Герцеговине на Юрьев день закалают и жарят ягнят; такое заклание сопровождается молитвенными возношениями и обрядами, ясно указывающими на его жертвенное значение: на голову барашка надевают венок из цветов и зелени, к рогам прилепляют зажженные восковые свечи и кадят вокруг него ладоном. [2251] Старинная легенда рассказывает, как св. Юрий наказал пастуха за то, что он продал овцу одной бедной вдовы, назначенную на заклание этому святому, а потом уверял, будто ее съел волк. [2252] В заднепровской Малороссии и Белоруссии крестьяне закапывают на Юрьев день по краям нив кости освященных на Пасху ягнят и поросят, чтобы таким образом охранить свои посевы от граду и бури. [2253] В песнях, которые поют болгары в честь св. Юрия, они прославляют его за то, что он спасает овец от хищного волка и оберегает жатвы от всякого вреда. В русских заговорах к св. Юрию обращаются мольбы охранить стадо от скорби и недуга, чтобы оно ело хорошенько, ходило в полях смирненько, не разбегаясь в разные стороны, и чтобы красовалось гладкою и мягкою шерстью. В одном заговоре против скотского падежа читаем: «встретили наш скот — милой живот св. великомученик Георгий и св. царь Константин на белых конях, имуще в руках щиты огненные, и бьют они — побивают всех колдунов и колдуниц, ворон и ворониц, волков и волчиц!» [2254]
2250
Die G"otteiwelt, 89.
2251
Сахаров., II, 23–26; Рус. в св. поел., IV, 29; Послов. Даля, 979–980; Рус. прост, праздн., IV, 196; Терещ., VI, 28–32; Срп. рјечник, 151; Каравелов., 211-2.
2252
Пам. стар. рус. литер., 1,129.
2253
Lud Ukrain, 1,125.
2254
Библ. для Чт. 1848, IX, ст. Гуляева, 55–56. Четьи-Минеи упоминают о чуде, совершенном св. Юрием: по просьбе одного пахаря он оживил убившегося быка. В житии Феодора Акастасиупольского сказано, что он, будучи отроком, ходил по ночам из деревни в город, а св. Георгий оберегал его от волков и других зверей, в которых вселились злые духи.
Предания о мифических, облачных волках, сопутствующих бога-громовника во время его грозного шествия по небу, заставили признать св. Юрия вождем и владыкою волков: он собирает их вокруг себя и каждому определяет, где и чем кормиться. Между поселянами существует поверье, что волк ни одной твари не задавит без божьего соизволения, что на Юрьев день Егорий Храбрый разъезжает по лесам на белом коне и раздает волкам наказы; [2255] по пословице: «что у волка в зубах, то Егорий дал»; «ловит волк роковую овечку», «обреченная скотинка — уж не животинка!». [2256] В народной сказке о Георгии Храб(363)ром [2257] волк обращается к этому святому с просьбами о пище; то же указание встречается и в других сказках, [2258] только вместо Георгия Храброго — волк прибегает со своими просьбами к Спасителю. Любопытен следующий рассказ: захотелось пастуху водицы испить, и пошел он через лес к колодцу. Шел-шел и увидел большой ветвистый дуб, а под ним вся трава примята и выбита. «Дай посмотрю, что тут делается!» — подумал пастух и взлез на самую верхушку дерева. Глядь — едет св. Георгий, а вслед за ним бежит большая стая волков. Остановился Георгий у самого дуба; начал рассылать волков в разные стороны и всякому наказывает, как и чем ему пропитаться. Всех разослал, собирается уж в путь ехать; на ту пору тащится хромой волк и спрашивает: «а мне-то что ж?» — А тебе, — говорит Егорий, — вон на дубу сидит! Волк день ждал, и два ждал, чтобы пастух слез с дерева, так и не дождался; отошел подальше и схоронился за куст. Пастух осмотрелся, спустился с дерева — и бежать! а волк выскочил из-за куста, схватил его и тут же съел. Подобный рассказ есть у хорутан, [2259] в котором, вместо св. Юрия, выведен волчий пастырь (vucji. pastir). Этот пастырь представляется старым дедом; но как распорядитель небесных гроз, он принимает на себя образ волка, т. е. облекается в волчью шкуру (= черную тучу) и делается оборотнем = вовкулаком; в таком зверином образе бродит он со стадом волков и отдает им приказы: где добывать себе пищу. В Малороссии волка называют — Юрова собака, а про св. Юрия говорят, что он звиря пасе (т. е. волков), [2260] животное, задушенное волком, не употребляется в пищу — на том основании, что оно было присуждено этому хищному зверю самим Богом. Кого назначит св. Юрий на съедение волку, тот ни за что не избежит злой доли: один из таких обреченных спрятался на печь, но волк перекинулся котом и, когда все заснули — прокрался в избу и разорвал несчастного. Рассказывают еще про одного охотника, которому суждено было св. Юрием погибнуть от волка; охотник решился истреблять волков, много перебил их и снятые кожи прятал на чердак, но в роковой день одна из кож превратилась в живого волка и пожрала его, как было определено свыше. По другому поверью, уцелевшему в Малороссии, у волков есть свой пастырь Полисун, или Лисовик (леший = козлоногий Пан): словно овечье стадо, гонит он голодных волков на прокорм туда, где враждующие народы губят друг друга в ожесточенной войне, и погоняет их пугою (плетью); удары его плети далеко раздаются по окрестным странам. Война — метафора грозы, плеть — молнии (см. выше стр. 144). Полисун часто показывается вместе с св. Юрием: было два брата — богатый и бедный. Раз «злиз бидный брат на дуба ночуваты, колы так о пивночи бачыт: якыйсь чоловик гоныть сылу звиря, а позаду другый чоловик јиде на вози. То булы Лисун и св. Юрий. От прыгнав Лисун звиря, да як раз — пид того дуба, де сидив чоловик; а св. Юрий почав раздиляты окрайци хлиба, що булы на вози». Раздал всем волкам по краюхе, одна только осталась — и ту отдал он бедному: «се тоби, каже, Господь дав счастя! з'цёго окрайчика ты вже певне, що разживешся». И, в самом деле, бедный разжился: «окрайця того нияк не можна зъjисты; що ни поjидять, а назавтра вин и стане таким, як був; усе приростае!» Позавидовал (364) богатый счастью бедного брата, пошел к дубу и взобрался на верхушку, да на ту пору недостало у св. Юрия одного хлеба, и он назначил обделенному волку съесть завидущего богача. Пастухи, которые знаются с лешим, по народному поверью, вовсе не пасут скотины, а пасет ее услужливый лесовик. Под Юрьевы праздники, и весною, и осенью, в Курской и других губерниях крестьяне ничего не работают из шерсти, опасаясь, чтобы волки не поели за то овец; [2261] а в Литве с этою же целию постятся в день 23-го апреля. [2262]
2255
Послов. Даля, 981.
2256
Сахаров., II, 23; Архив ист. — юрид. свед., II, ст. Бусл., 96.
2257
Повести, сказки и рассказы казака Луганского, II, 459.
2258
Н. Р. Ск., VIII, стр. 273-4; Н. Р. Лег., стр. 7, 107-8, 201.
2259
Сб. Валявца, 93–94.
2260
Номис., 10.
2261
Послов. Даля, 981; Черты литов. нар., 94. Сравни следующие поверья: замечают, в какой день придется Сретенье (2-го февраля), и в тот день в продолжение целого года, не снуют основ, чтобы не встретиться с волками (Цебриков, 270); болгары, во время зимнего сол поворота, не работают мужского платья, потому что кто выйдет в таком платье в поле, того съедят волки (Каравел., 279).
2262
Гануш, 138.
Стихийные боги, издревле представляемые существами человекоподобными, не чуждались и звериных образов; облекаясь в облачные покровы (= шкуры), они или совершенно превращались в животных, или усваивали себе какие-нибудь отдельные их признаки. В мифологии индийцев, греков и других народов- в представлениях богов замечается смешение человеческих форм с формами быка, коровы, барана и козла, [2263] и такие смешанные изображения удерживались даже в самую цветущую пору греческой пластики. Славянский Ради-гость изображался с головою буйвола на груди, [2264] а ведьмам (вещим облачным женам) и на Руси, и в Германии придаются коровьи хвосты. [2265] Но если, с одной стороны, древний человек в явлениях природы усматривал различных животных и своим небесным богам придавал звериные типы, то с другой стороны-от этих мифических образов он брал чудесные, божественные свойства и наделял ими обыкновенных, земных зверей. Утрачивая живую связь с древнейшими выражениями языка, он мало-помалу забывал о небе и свое религиозное чувство обращал на мир окружавших его животных. Исконное, коренное значение слова терялось; мысль о могучем стихийном явлении, для которого оно служило метафорою, делалась недоступною сознанию, и затем оставалась странная, лишенная смысла мифическая форма. Настоящее божество исчезало; в старинных сказаниях о нем, в молитвенных к нему обращениях народ не узнавал более небесного властителя; понимая каждое слово, каждое выражение буквально, он вместо бога обретал простого быка, барана или козла и, твердо убежденный в святости прародительского предания, — нёс им свои мольбы и жертвы. Поклонение этим животным особенно сильно было распространено на Востоке; [2266] Я. Гримм указал на следы его у германцев. [2267] У славян сохранились только некоторые отрывочные указания, намекающие на этот древний культ. В (365) Орловской губ. купленную корову вводят на двор чрез разостланную в воротах шубу, хозяйка кланяется ей в ноги и подает на заслонке посыпанный солью хлеб, чтобы корова не скучала по прежнему жилью и не бегала с нового двора. В Калужской губ. в двенадцатый день после того, как отелится корова, ее омаливают. Это делается так: хозяйка варит молочную кашу, горшок с приготовленной кашею ставит в чашку овса, а чашку эту — в решето, наполненное сеном; помолившись Богу, она вынимает крестообразно четыре частицы каши и каждую часть кладет в соответственную сторону сена; потом смешивает сено с овсом и корм этот отдает корове, чтобы она была здорова и обильна молоком; оставшаяся каша съедается в семье. В некоторых деревнях корове, которая принесла первенца, обвязывают около рогов белую тесемочку. [2268] На Троицын день белорусские поселяне, празднуя приход весны, сплетают коровам на рога зеленые венки [2269] — обычай, известный и в Германии. О торжественном поезде с быком, в честь плодотворящего Тура, упомянуто выше. Баранов и козлов (особенно последних) держат у нас на конюшнях, с целию предохранить лошадей от проказ домового; кто соблюдает это, у того домовой не станет трогать лошадей (на которых любит он кататься по ночам), а будет разъезжать на козле или баране. [2270] Поверье — весьма знаменательное; ибо домовой, представитель очага, по первоначальному значению, есть бог Агни, тождественный Перуну-громовержцу, и, следовательно, ему так же прилично ездить на козлах, как и скандинавскому Тору. В Швабии и Бранденбурге крестьяне держат в хлевах козла, чтобы домашний скот не был испорчен нечистыми духами; так как бог-громовник выезжает на небо разить темных демонов, то эти последние ощущают невольный трепет перед козлом, на котором появляется Тор во время грозы. [2271] Для того, чтобы домовой не гонял кур, их нарочно окуривают козьей шерстью. [2272] Козел, по
мнению нашего простонародья, задабривает гневного домового, и потому для усмирения его зарывают перед жильем череп козла. [2273] У лонгобардов, по свидетельству римского Патерика (кн. III, гл. 28), был обычай приносить в жертву дьяволу голову козла; жертвоприношение это сопровождалось пением обрядовых песен и пляскою (скаканием) вокруг требища. [2274] Народная сага, приписывая черту хранение сокровищ, рассказывает, что нечистый только тому дозволяет овладеть ими, кто принесет ему черного козленка. [2275] Самое создание козла немецкое предание присваивает дьяволу; [2276] на Руси есть подобное же поверье: когда Бог создал человека, то дьяволу стало завидно, и он намесил глины и слепил из нее точь-в-точь свое подобие — с бородой, хвостом и рогами; но сколько ни дул — не мог вдохнуть в него жизни. Тогда дунул Господь — и тотчас же вскочил козел, бросился на черта и начал бить его рогами; испуганный черт обратился в бегст(366)во. С той поры он ничего так не боится, как козла. [2277] По другим же рассказам, черти, подобно громовнику, сами разъезжают верхом на козлах, [2278] что объясняется их древнейшею связью с темными тучами. Заметим при этом, что в эпоху христианскую «дьявол» сделался общим нарицательным названием для всех облачных и грозовых духов, которых языческая древность изображала козлоногими и рогатыми сатирами, фавнами, лешими. [2279] Средневековые иконописцы воспользовались уже готовыми образами и рисовали лукавого духа с рогами, хвостом и козлиными ногами; подобные изображения чертей и леших встречаются и на лубочных картинах. Домовой, по русскому поверью, — малорослый старик, весь покрытый теплою, косматою шерстью. [2280] На Украине на первой неделе великого поста водят по улице козла и поют веселые песни; [2281] тот же обряд совершался прежде на Коляду, теперь же в дни Рождественских Святок водят ряженых, из которых один представляет козу, а другой пастуха. В Швеции водят на Рождество наряженного козлом юношу — julbock, а в Германии носят, вместо того, klapperbock (шест, обтянутый козьей шкурою) — символ той громовой трещотки, которую бог Гермес подарил Геркулесу. [2282]2263
D. Myth., 305,631; Andeut. eines Systems der Myth., 186-7,194-5.
2264
Карамз. И. Г. Р., I,85.
2265
Die G"otterwelt, 27.
2266
Индийцы чтили священных быков, и в Бенаресе до позднейшего времени быки эти свободно разгуливали по улицам города, Египтяне поклонялись Алису (черному быку, с белым пятном на лбу), для которого был воздвигнут в Мемфисе храм. Они верили, что бык этот зарождается во чреве своей матери от луча небесного света; не убивали коров и не вкушали их мяса, чтобы случайно не умертвить матери будущего Аписа1 быков же убивали не иначе как после осмотра и с разрешения жрецов. Нарушитель означенных постановлений подвергался смертной казни. Евреи не раз нарушали строгость монотеизма и обнаруживали наклонность воздавать божеские почести быкам и коровам; по выходе из Египта они слили золотого тельца; впоследствии Иеровоам устроил два храма для священных тельцов в Вефеяе и Дане.
2267
D. Myth., 630-1: «zu Ilvitabaer verehrten die leute ein rind, zu Upsal kuh»; Москв. 1851, XIV, 143-4.
2268
Шевыр. Поездка в Кирилло-белоз. монастырь, 1,132.
2269
Вест. Евр. 1828, V–VI, 83–84.
2270
Чернигов. Г. В. 1842, 36.
2271
Die G"otterwelt, 193. Для того, чтобы домовой не гонял кур, их нарочно окуривают козьей шерстью.
2272
Этн. Сб., VI, 147.
2273
Ворон. Лит., Сб., 377; волохи ставят на границах шесты с воткнутыми на них бараньими головами, обращенными на восток, для предохранения скотины от падежа (Шотт, 301).
2274
Die G"olterwelt, 128; Филолог. Зап. 1862, II, 77.
2275
D. Myth., 961.
2276
Сказ. Грим., II, стр. 318.
2277
Дух Христианина 1861-2, XII, 273.
2278
Основа 1862, VIII, 25–26, в отделе: «з'народн. уст».
2279
Der Urspr. der Myth., 220.
2280
Записки Авдеев., 144-5; Терещ., VI, 128.
2281
Костомар. С. М., 72.
2282
Гануш, 231; Die G"ottenvelt, 142.
Когда старинные сказания о мифических стадах с высоты облачных пространств были низведены на землю, тогда возник целый ряд суеверных примет и обрядов, основанных на буквальном понимании различных метафорических выражений. Многие из этих примет и обрядов указаны нами выше. Так к богу-громовнику, доителю небесного молока = дождя, стали прибегать с мольбами наполнить обильным молоком сосцы земных коров; пожар, произведенный молнией, стали гасить коровьей шерстью, навозом или молоком. [2283] В Томской губ. ожоги до сих пор лечат овечьим пометом. [2284] В Швейцарии втыкают на домах бычьи головы для предохранения от грозы. [2285] Во время засухи в некоторых русских деревнях крестьяне нарочно оставляют свой скот в полях без воды, чтобы они ревом своим понудили Бога сжалиться и даровать дождь (Черниг. губ.): мычанье стад — метафора грома, сопровождающего дождевые ливни. По мычанью коров славяне гадали о будущем, точно так же, как гадали они по ржанию коней. [2286] В Перуне, бороздящем небо своими огнедышащими быками, язычник признавал бога-дарователя всякого плодородия, устроителя брачных союзов и охранителя поземельного владения. Поэтому как вержение молота (эмблема молний) освящало право на владение землею, так освящалось оно и опахиванием быками. По рассказу Тита Ливия, Гораций Коклес получил в собственность столько полей, сколько мог опахать в продолжение одного дня (quantum uno die circumararit); скандинавская сага говорит о короле Гильфе, что он пожаловал Гефионе такое количество земли, какое вспахали четыре быка в течение суток. То же значение придавалось и воловьей или козлиной шкуре. Дидона покупает в Африке столько земли, сколько можно (367) обложить одной кожею; после того разрезывает кожу на ремни и облагает обширный участок, который и делается ее бесспорным приобретением. Я. Гримм приводит подобные же сказания, принадлежащие немецким племенам. [2287] Накануне Нового года на Руси прибегают к такому гаданию: девушка идет в хлев и первой попавшейся впотьмах скотине дает блин; после того вносят огонь, и если блин достался быку- то гадальщица скоро выйдет замуж, а если корове — то не жди жениха; или, приходя в хлев, она схватывает какое-нибудь животное: если это баран, то быть ей скоро замужем, и наоборот — если попалась овца. [2288] Гадание это известно и в Германии. [2289] Литовцы давали жениху и невесте зажаренные козлиные или медвежьи детородные яйца: [2290] верили, что такая яства наделяла их силою многоплодия.
2283
Ibid., 194.
2284
Этн. Сб., VI, 134.
2285
Der Urspr. der Myth., 169.
2286
Оп. Румян. Муз., 551-2.
2287
Сын Отеч. и Север. Арх. 1831, XXIII, стат. Гримма: «О поэзии в праве», 163-6.
2288
Маяк, XI, 38–39.
2289
D. Myth., 1071.
2290
Рус. Сл. 1860, V, 40.
Древнейшим воззрением на грозовые тучи, как на стада различных животных и звериные шкуры, объясняется обряд ряженья. На праздник Коляды, когда народившееся солнце и прибывающий свет дня возбуждают мысль о грядущем оживлении природы, и в дни масленицы, великого поста и Пасхи, когда начинается весна и природа действительно просыпается от зимнего сна, было в обычае — с радостными песнями и кликами водить по полям и селам тех животных, в образе которых чтились творческие силы весенних гроз, проливающих дожди, просветляющих небо и дающих земле плодородие. Это торжественное, обрядовое шествие имело символический характер и наглядно выражало возврат ясных, теплых дней и дождевых, молниеносных облаков. То же значение принадлежит и обряду, совершаемому ряжеными или окрутниками. Вместо шествия с действительными животными поселяне сами облекаются в звериные шкуры и принимают вид оборотней, они наряжаются быками, баранами, козлами, лисицами, медведями, собаками и волками, наряжаются бабой-ягой (ведьмою) и чертями. Чаще всего употребляется в дело вывороченный тулуп и длинная льняная борода. Представляющий черта натягивает на себя что-нибудь косматое, лицо обмазывает сажею, к голове приставляет рога, а в зубы берет горячий уголь. В таких нарядах окрутники бегают по улицам шумными вереницами, пляшут и кривляются, распевают громкие песни и бьют в тазы, заслонки и бубны, [2291] — чем обозначался тот неистовый разгул, с каким являлись весною облачные духи; ибо в полете грозовых туч народ видел их буйные пляски, а в свисте бури и раскатах грома слышал их дикие песни и оглушительный звон (см. гл. VI). Против этих обрядов, несомненно принадлежавших к древнему языческому культу, христианство восставало с особенною ревностью; вместе с другими суевериями осуждались и «косматые сатирские хари», запрещалось накладывать на себя «личины и платье скоморошеское». [2292] Если справедливо толкование, даваемое слову: «москолоудство», [2293] то еще в XI веке новгородский епископ Лука Жидята возвышал свой голос против (368) ряженья. Автор Синопсиса, описывая празднование Коляды, говорит: «иные лица своя и всю красоту человеческую, по образу и по подобию божию сотворенную, некими лярвами (larva- маска, личина) или страшилами, на диавольский образ пристроенными, закрывают, страшаще или утешающе людий, Творца же и зиждителя своего укоряюще и аки бы не довольствующе или мерзящейся творением руку его». Обычай, однако, был так силен, что удержался до наших дней, хотя уже давно утратил всякой смысл и обратился в простую забаву. Под влиянием христианских поучений у людей набожных составилось убеждение, что наряжаться на Святки, надевать на себя «харю» (маску) — грешно и что единственное средство отчиститься от этого греха — окунуться в крещенскую прорубь после водосвятия. Такое омовение водою, необходимое для всех окрутников, служило некогда символическим знамением тех дождевых потоков, в которых купаются облачные духи.
2291
Zaiysy domove, III, 274; Терещ., VI, 136; VII, 133,162, 183,195, 224, 295-6, 336-9, 347; Прост, праздн., I, 37–38; II, 31–32; Сахаров., II, 73–74; Очерк Архангел, губ. Верещагина, 228-9; Москв. 1849, IX, ст. Сумарокова, 5–7.
2292
Ак. Ист., IV, 35; Описан. Архива стар, дел, 296-7.
2293
Рус. Дост., I, 9,12; Мысли об истор. рус. яз., 144. Слово «моско-лоудство» — сложно: а) маска и b) luda — покров, luditi — покрывать (хорват.), luden- newalenft sukno (чешск.).
XIV. Собака, волк и свинья
Быстрый бег собаки составляет тот существенный признак, по которому она получила свое название: санскр. сvan (gv"ana, guna, gimi- муж. рода, gv"ani, guni — женск. р.), инд. sv"an, бенг. сv"a — от корня сип — ire, 511 (ведаич.) — быстрый, стремительный; в зенде c,v переходит в ср — jpan и 9paka (жен. р.) = рус. собака; греч., образовалось из §первоначальной формы kvan — точно так же, как лат. canis есть сокращенное cvanis. Другое название пёс (пол. pies, илл. раз, чешск. pes, армор. p"uze) имеет в санскрите корень pis (pesati, pisyati) — ire, и, собственно, значит: бегун. [2294] Сербы говорят: «брз као пас, као тица» (быстр как пес, как птица); [2295] у нас эпитет борзый придается коню, а с перестановкою ударения: борзой- легконогой породе охотничьих собак. Немцы борзую собаку называют windhund, английскую охотничью собаку — windspiel и wind. Вместе с этим самый ветр стал олицетворяться в образе рыскающего пса; норвежская загадка: «es steht ein Hund auf dem Glasberg (= блестящий свод неба) und bellt ins Meer hinaus» означает: ветр, шумящий в парусах корабля. [2296] Свист ветров и гул бури были уподоблены собачьему лаю и вою; немцы говорят: «heult dersturm», подобно тому как наш язык допускает выражения: вой бури и вихрей, вой собак и волков. Эдда дает ветру название heuler. В церковнославянском словаре Алексеева хор — западный ветр, речение, родственное с словом хорт — борзой, ловчий пес; [2297] в клятвах верхних лужичан khort употребляется в значении нечистого духа. [2298] Финский эпос знает быстроногих собак, порожденных западным ветром. [2299] Гимны Ригведы упоминают о небесной суке Saram"a (быстрая), которая, по повелению Индры, следит за демонами, похищаю(370)щими облачных коров, и открывает места, куда они уведены; в награду за то бог-громовержец дает ей молока (= дождь), которым кормит она своих щенят. Самому Индре и его спутнику V"ayu (богу ветров) дается эпитет cunas. [2300] По греческому сказанию, Геркулес прежде, нежели захватил славных красношерстных быков чудовищного царя Гериона, должен был убить двуглавого пса Орта; пес этот был порождением Эхидны и Тифона и обладал страшною силою. У великанов скандинавского эпоса были не только черные быки и златорогие коровы (грозовые облака), но и собаки (вихри), которым владыка исполинского племени Трим вил золотые привязи. [2301] Русское предание одиноких, прожорливых великанов представляет с собачьими головами и называет их песиголовцами: [2302] в таком смешенном — полузверином, получеловеческом образе фантазия олицетворила демонов грозовых туч, дышащих бурями. В связи с этим преданием стоят средневековый рассказ об Александре Македонском и католическая легенда о св. Христофоре. В числе других чудовищ, которых встретил Александр Македонский в своем многотрудном походе на восток, были и кинокефалы — люди с песьими головами; он загнал их в горы (= тучи, см. гл. XVIII) и заключил в подземных пещерах. [2303] Это баснословное сказание занесено в наши старинные рукописи из чужеземных источников; тем не менее оно важно и для истории славянских преданий, ибо в основе его лежат представления, общие всем индоевропейским народам. Содержание легенды о св. Христофоре [2304] исполнено высокой поэзии: в давние времена жил на свете славный великан, по имени Оферуш. Это был человек столь огромного роста, что когда померла его мать — он захотел насыпать над нею могильный курган, набрал в свой сапог земли, вытряс на труп усопшей, и вместо кургана вознеслась высокая гора под самые облака; а там, откуда взял он землю, стала пропасть — на столько же миль глубиною, на сколько новая гора высилась над земною поверхностью. Оферуш уселся над пропастью и горько-горько плакал, слезы его струились в бездну и образовали море; оттого-то морская вода горька и солона, как слезы. В этих подробностях узнаем предание о великане — создателе облачных гор и дождевых морей. Задумал Оферуш поискать себе господина, сильней которого не было бы никого на свете; прежде всего служил он у могучего короля, но король боялся нечистого — и Оферуш перешел на службу к черту; оказалось, что и черт не без страха, что он боится крестного знамения. Тогда великан покинул его и пошел искать Христа. Встретившись с убогим пустынником, он обратился к нему с вопросом: «где Христос?» — Везде! — отвечал старец. «Как же мне служить ему?» — Молися и трудись! Оферуш не умел молиться, но зато готов был на тяжкие труды. Пустынник привел его к бурному, стремительному потоку, в глубине которого тонул всякий, кто хотел переправиться на другую сторону. «Тебе даны исполинское тело и необыкновенная крепость сил, — сказал пустынник, — переноси на своих плечах пилигримов через воды потока. Твори это во имя Христа, и он примет тебя своим слугою!» С той поры и днем, и ночью великан переносил через поток странствующих богомольцев, опираясь на огромную сосну, которая служила ему посохом. Раз ночью, утомленный дневным трудом, он крепко (371) заснул; сквозь сон послышался ему голос ребенка, трижды назвавший его по имени. Великан встал, посадил ребенка на плечо и пошел в воду, которая прежде едва доходила до его колен; то теперь волны вздымались все выше и выше и с бешенством били о крутые берега. Оферуш почувствовал на себе страшную тяжесть, согнулся под ношею и со страхом сказал: «о дитя! отчего ты так тяжело, как будто бы я поднял на свои рамена целый мир?» — Ты поднял того, кто сотворил мир! — отвечал младенец-Христос. Окрещенный самим Спасителем во имя Отца и Сына и Св. Духа, великан назывался с того времени Христофором, т. е. носителем Христа. Подобно другим апокрифическим повестям сказание это создалось на почве древнейших мифических представлений и, по мнению ученых — есть не более как подновленная в христианском духе сага о Торе, который из страны йогов (великанов) перенес через шумные воды Орвандилла Смелого. Оrvandill (= действующий стрелою; ur — стрела, at vanda- делать, производить) — олицетворение малютки-молнии, [2305] которую несет великан-туча или шествующий среди дождевых потоков, одеянный облаками Тор. Западные народы представляют св. Христофора великаном с страшным лицом и такими же красными волосами, какие были у Тора; от этого древнего бога он наследовал владычество над грозою и градом. В храм св. Христофора в Кельне приходили в старину молиться о прекращении непогоды, о защите от громовых ударов и опустошительного граду. Восточные же предания дают св. Христофору песью голову, с которою он изображался и на древних иконах. [2306]
2294
Пикте, 1,376,380.
2295
Срп. н. посл., 29.
2296
Die G"otterwelt, 96.
2297
Обл. Сл., 250.
2298
Volkslieder der Wcnden, II, 265.
2299
Ж. М. Н. П. 1846, III, ст. Гримма, 187.
2300
Orient und Occid., год 1, IV, 586; German. Myth., 218.
2301
Симрок, 61.
2302
Номис., 79; Морск. Сборн. 1856, XIV, стат. Чужбинского. Сибиряки верят, что есть на свете люди с собачьими головами и конскими копытами. — Этн. Сб., VI, 149.
2303
Ист. очер. рус. слов., II.
2304
Семеньск., 27–30.
2305
Орвандилл — муж вещей Grфa (at grOa — расти, зеленеть, заживлять, исцелять), т. е. облачной жены, дарующей полям зелень и жизнь.
2306
Die Oцtterwelt, 216; Филолог. Зап. 1862, II, 83–84.