Поэтический форум. Антология современной петербургской поэзии. Том 1

Ветер перемен

Задвижку лёгкую сорвав, Перелетев порог, Пахнул в лицо дыханьем трав Свободный ветерок. И я забросила дела, Нашла старинный зонт, Как одуванчик, поплыла Под ним за горизонт. Там золотились облака, А в голубой дали Стремились к дальним берегам По морю корабли. И каждый шёл своим путём, Искал заветный курс… Но вдруг подумалось о том, Как я назад вернусь? Вернусь домой к моим родным, Кто так меня любил! Но зонт мой, ветерком гоним, Всё плыл куда-то, плыл…

Дом без хозяйки…

Дом без хозяйки… Завяли цветы, Где-то бездомные бродят коты. Тихо. Единственный слышится звук — Старых часов механический стук. Тает секунд ускользающий след. Там, где она, — Больше времени нет.

Михаил РЫСЕНКОВ

Прошуршит бурьяном немой пустырь

Прошуршит бурьяном немой пустырь. В сумраке осеннем едва видны Вековая дурь, вековая ширь, Нищее наследие большой страны. Жалобы скрипучих дверей в избе, Прялка хромоногая, пыль веков… Прошлое прокатится по тебе Конницей растрёпанных облаков. Давнего пожара кровавый взмах: Многих расстреляли да выселили, Вдоль степи качаются на столбах Красные и белые висельники. К тёмным хуторам через волчий лес С продразвёрсткой едут, но хлеб зарыт. Ты цигарку сплюнь, подними обрез, А другие бросятся в топоры. В мутные снега уходил обоз, Земляки глядели из-под руки. Там овсянки конский клюют навоз, Где вчера проехали «кулаки». Всем отгоревавшим теперь как пух Что подзол, что вечная мерзлота… Над бурьяном пасмурный вечер глух, И не видно в сумерках ни черта. Нужно здесь судьбу и беду встречать Тем, что на руинах страны росли. Если есть у вечности тихий час — Попрошу его для моей земли.

Под Рождество

Радужные стекла с утра — В отпечатках древних растений. Нет, еще вставать не пора, Рано вылезать из постели. Ночью папа, как Дед-Мороз (Белый пар клубами – вдогонку), Со двора на кухню принес Мокрого смешного телёнка. Вижу в приоткрытую дверь: К чугунку с горячей картошкой Лопоухий тянется зверь На высоких слабеньких ножках. Солнца шар багров и велик. Робкий заблудившийся лучик Косо пересёк половик И укрылся в хвое колючей. – Выходи! – кричат пацаны. Стынет недопитая кружка. Мы же всей оравой должны Дровни затащить на горушку. …День короткий гаснет уже, Как вот эти сани, с разлёта, В снежном вихре и галдеже Исчезает за поворотом. Вспомни, брат, со мной, погрусти, Лунный лес высокий и строгий. Бабушку мы шли навестить Вместе, по скрипучей дороге. На скрещенья звёздных дорог, От мороза ярких и звонких, Бабушкин задумчивый Бог Все глядел устало с иконки.

Полночь

Полночь. Горчащие чуть слова: Каждый под звёздами слаб и сир. Мальчик в четырнадцать лет почувствовал: С ним закончится мир. Ласточки падают в сонный сад. Солнце разбилось о сонный плёс. Милые мелочи ловит взгляд Будто бы не всерьёз. Знаешь, с годами ещё больней — Жизнь мимолётней и пуст эфир. С каждым оставшимся на войне Умер огромный мир. Можно чудить, дурака валять, В деньги зарыться, стихи строчить. Тёмное небо молчит опять, Слушает и молчит. Дальние звёзды дрожат едва. Холод ползёт из межзвёздных дыр. Только покуда душа жива, Жив этот странный мир.

Белые дымы в кипящей зелени

Белые дымы в кипящей зелени. Грозовая краткая пора. Вновь жуками майскими прострелены Тёплые густые вечера. Все пытаюсь в городе прижиться Чахленьким бульварным деревцом. Станет тополиный пух кружиться, Щекотать небритое лицо… Повернула жизнь, а все не верится. И покуда помню – не помру: Вдоль дорог – черёмухи метелицей Стелются на солнечном ветру, Травы поднимаются опарой На дрожжах кочующих дождей. Вечно повторяющийся, старый, Светлый сон – кругами по воде. Скорый поезд нес пыльцу цветочную На туманных стеклах: стой, замри. Час настанет – звёздочками, точками Всех нас неизвестность растворит.

Дни в ноябре, будто мыши, серы

Дни в ноябре, будто мыши, серы. Крикнет петух, но не жди ответа. То ли вороны, то ли химеры Дремлют в сплетеньях веток. Дни революций, милиций, лица Старых приятелей – тихих пьяниц. На мавзолее в хмурой столице Тени танцуют танец. Тени распада страны и судеб, Снова – как прежде — На «до» и «после». Ветер – торжественный гимн простуде, Чирьям на лицах постных. А сквознячок приникает к уху: – Всех опасайся, кто ходит рядом: Сытого юношу с гладким брюхом, Урку с тяжёлым взглядом; Бойся коллег, опасайся друга; Помни, что всех ненавидят дамы Среднего возраста (муж-пьянчуга, Лишние килограммы). Их пожалеть бы: мы все не вечны, Всех переварит проклятый город… Где-то по храму порхают свечи. Станет смеркаться скоро. – Иди на… Какой там народ единый?! Матом – доступней электорату. Не годовщины – одни годины. Свистнуть – и брат на брата. Тёмная жизнь у беды на грани. Сколько еще задыхаться мне в ней? Тлеет рябиновый куст в тумане Мёртвой родной деревни.

Юрий САННИКОВ

Что помнит разбойничья кровь киликийских пиратов?

Что помнит разбойничья кровь киликийских пиратов? Походы Норманнов, солёные степи Арала, Арийских богов и бездонные очи архатов, И Одина голос: Вальгалла, Вальгалла, Вальгалла! Руины и руны, магический круг Аркаима, И конницу скифов, и камни языческих капищ… Пространство и время вбирает в себя – неделима, И цвет её – пламя давно отшумевших пожарищ. С молитвой и в бездну времён погружаюсь без страха, Я помню сады Самарканда, мечети Тебриза, За чашей вина прославляю я имя Аллаха, И строчки Хайяма, и красные розы Хафиза. Не разумом – кровью я помню, я знаю, я мыслю — Её письмена – богоданный и тайный апокриф, В китайском халате старательно беличьей кистью На жёлтой бумаге я вновь вывожу иероглиф. На вольном Дону щеголял я в казацкой папахе, Я слушал Сократа, внимал аполлоновой лире, При Ши-Хуанаде гадал по костям черепахи, Танцующим дервишем был я когда-то в Каире. Я помню кровавые жертвы и очи Баала, Взнуздав свою плоть, я спасался в пещерах Афона, В Кадисе мне тайны свои открывала Каббала, Скрижали Гермеса и имя Адама-Кадмона. В Магрибе на звёзды глядел я очами бербера, Средь предков моих звездочёты и маги-халдеи, Я помню – косили Европу чума и холера, Я умер во время резни и пожаров Вандеи. С молитвой над свитком псалмов я склонился в Кумране, В Потале учусь я смирять свои страсти и чувства, Я тайное имя Господне читаю в Коране, Я с персами лью молоко и молюсь Заратустре. Славяне, тибетцы, евреи, арабы и копты, Сандал я и ладан в пропорциях равных смешаю… И что мне ответить, коль спросят презрительно: «Кто ты?» Я капельки крови своей по Земле собираю.

Из зеркала готической купели

Из зеркала готической купели, Из летописной магии и прозы Чредой идут монахи, менестрели И рыцари Креста и алой Розы. Идут Христос, Мария и апостол В толпе торговцев, рыцарей и черни, Звучит латынь, читают «Pater Noster», И от небес два шага до харчевни. На площади у церкви Магдалины Торгуют хной, гвоздикой и шафраном, В дубовых бочках – чёрные маслины, И пахнет резедой и майораном. Трактирщик с миской луковой похлёбки, Краюха хлеба, запах буйабеса… И тянет дёгтем от рыбачьей лодки И Альпами – от мачтового леса. Взлетают в небо крылья кипариса, Каноник исповедует матроса. Ждёт корабли из Яффы и Туниса Рыжебородый Фридрих Барбаросса. Господь с вершин Сенира и Ермона Зовёт его. Мерцает Палестина. Он там уже во Храме Соломона Даёт обеты над копьём Лонгина. Звенят мечи, кольчуги и копыта, Плывут в Святую Землю тамплиеры, И он стоит в плаще иоаннита На палубе стовёсельной галеры. По звёздам корабли ведут мальтийцы, Толпа гудит в полуденном Марселе… Бог видит сны, и сам кому-то снится, И вечен сон, и тянется доселе. И грезит он, и грезят менестрели, Евангелисты, маги и пророки. Над зеркалом готической купели Неведомо кто пишет эти строки.

Нет, печаль несладима, этот плач несладим

Нет, печаль несладима, этот плач несладим. Дщери Эршалаима, я ваш пепел и дым. Дщери Эршалаима, я ваш пепел и прах, Я сгорел вместе с вами в нацистских печах. Горе мне! Я не спас стариков и детей. Обезумел. Я там – среди чёрных костей, Мой расколотый разум, как пламя, угас… Я вдыхал вместе с вами в Освенциме газ. Дщери Эршалаима, мой взорвавшийся мозг Таял в пламени чёрном, как снег или воск. Я вдыхал вместе с вами летучую смерть, Малодушно хотел и легко умереть. Дщери Эршалаима, я стою у стены, Корчась в огненном вихре последней войны. Горе мне! Я беспомощен, словно Голем. Дал бы силы Господь – я б увёл в Вифлеем Вас и ваших детей, но сгорел я дотла… Я молюсь, чтоб в Кедроне олива цвела. Мне Всевышний послал удивительный сон: Я из мёртвых восстал и всхожу на Ермон. Пусть обуглено сердце и молюсь я, и вот — Вы стоите с детьми у Дамасских ворот. Не росою, не снегом, – шепчу, – Элохим, Покрывается поле, я – их пепел и дым.

Ты стоишь, словно яблоня полная яблок

Ты стоишь, словно яблоня полная яблок, И ночная прохлада по листьям струится, В наступающих сумерках зябнешь, как зяблик… Я забуду тебя, только как мне забыться? Ты, из жизни моей уходя понемногу, Как закатное солнце, согрей на прощанье. Я любил тебя, верь мне. Не веришь? Ей-богу… Мне кричат уже сверху: «На выход, с вещами!» Что с тобою стряслось? Что случилось со мною? Мёртвым пеплом любовь обратилась, сгорая… Ты уходишь, ты прячешься – солнце чужое, Наступающей ночи меня уступая.