Поэтический язык Иосифа Бродского

Это очевидно в тексте Крепса. Вот, например, начало поэмы:

Царевича стрела летит из арбалета Туда, где баловень [115] болотного балета На корточках сидит, надеждой не согрета. Стрелу стремит ко дну, подобно милым фразам, Дочь тины на круги косит надутым глазом, Ей надоело быть бесплатным водолазом. Не лучше ли в тени на глиняной замазке Влачить младые дни и строить ряске глазки, Чем ждать развязки в полурусской сказке? Не лучше. И летит звезда болот балета Вся в пятнах золотых и ультрафиолета Девическим «бултых!» кладя почин либретто. [116]

115

Примечание М. Крепса: «Список редких слов ‹…› Баловень ж. р. – та, кому везет. Ср.: баловень судьбы» (Крепс, 1996: 206).

116

Все цитаты из поэмы М. Крепса «Царевна-лягушка» приводятся по изданию: Крепс, 1996.

Достаточно вспомнить такие строчки Бродского с похожим ритмом и системой рифм:

Мелькает белая жилетная подкладка. Мулатка тает от любви, как шоколадка, в мужском объятии посапывая сладко. Где надо – гладко, где надо – шерсть («1867». 1975. III: 4) [117] ; Но подчиняясь польской пропаганде, он в Кракове грустил о фатерланде, мечтал о философском диаманте и сомневался в собственном таланте. Он поднимал платочки женщин с пола. Он горячился по вопросам пола. Играл в команде факультета в поло («Два часа в резервуаре». 1965. II: 137).

117

Кстати, именно М. Крепс отметил, что это ритм одесской блатной песни «На Дерибасовской открылася пивная…» (Крепс, 1984-а: 135).

Рифма Бродского – предмет серьезного анализа в книге Крепса. Он пишет:

Именно тогда поэт становится новатором рифмы, когда она становится органической чертой его стиля, то есть задействована не в каких попало, а в его лучших поэтических контекстах (Крепс, 1984-а: 8).

Виртуозные рифмы у Крепса, как и у Бродского, формируют сюжет в образах, типичных для Бродского, соединяют эти образы и ведут в глубину мировосприятия, свойственного Бродскому. Особенно выразительно это можно продемонстрировать на таких фрагментах:

Не лучше ли в тени на глиняной замазке Влачить младые дни и строить ряске глазки, Чем ждать развязки в полурусской сказке? ‹…› Отца после венца я ублажу служеньем, Сердца гостей дворца сражу телосложеньем И поражу лица необщим выраженьем». ‹…› Готовясь после щей идти на танцы-жманцы, Пуховкой жирных лиц запудривают глянцы, Горят в тени хрящей прыщей протуберанцы. ‹…› Тем часом по нуже муж будучи в отлучке Решился в кураже спалить лягушьи штучки: На месте неглиже – четыре пепла кучки.

В книге Крепс подробно говорит о новаторском характере и о значении составных рифм Бродского:

Составная рифма, например, известная русской поэзии как в виде каламбура (Мятлев, Минаев), так и в различных других вариантах, а в начале двадцатого века широко употреблявшаяся поэтами-футуристами, становится у Бродского одной из примет его стиля. Однако дело не в том, что она употреблялась или была известна до Бродского и что не он ее выдумал, а в том, что впервые за всю историю русской поэзии она перестала восприниматься как некий экзотический и чужеродный элемент (Крепс, 1984-а: 8);

составная рифма Бродского тем и интересна, что неинтересна, в ней нет лихой сногсшибательности ее старших сестер, ибо она органична и ненавязчива – одна из возможностей среди десятка других возможностей, использование ее ненарочито и совсем не всегда подчеркивается ее регулярной встречаемостью в регулярных местах. Более того, не в ней дело, а в смысловых ходах контекста, важность и серьезность которого не позволяет вниманию отвлечься и думать о форме, отчего изощреннейшие технические достижения Бродского (и не только в области рифмы) остаются незамеченными, о них не думают, как не думают ни о планах, ни о кирпичах великолепного здания, называя все незамеченное достойным словом гармония (Крепс, 1984-а: 10).

Составные рифмы в поэме «Царевна-лягушка» тоже виртуозны:

В глухую ночь уйду в резиновом плаще я, Ты будешь слезы лить, по мне в лице тощея, И выть, вотще ища иглу в яйце Кощея». Так думал блат рапсод полей и рек, а как вы? Ужели не мила вам дочь земли и аквы? Не попадете ли с сим тезисом впросак вы?

Кроме того, у Крепса встречаются скрытые образопорождающие рифмы: Приятно лепеча, пьет за гостей без злости (ср.: гость – злость); с осанкой гордой в хорде (ср.: гордо – хорда).

В филологической книге Крепса большое внимание уделяется такому аспекту новаторства Бродского, как отказ «от стилистически дифференцированного языка поэзии» (Крепс, 1984-а: 7), и это явление Крепс связывает с влиянием английских метафизиков XVIII в.:

Для поэта-метафизика образность перестала служить целям иллюстративности и орнаментальности, она стала мощным аналитическим инструментом, способствующим движению мыслительного процесса, аргументации положений, оправданию парадоксальных суждений. ‹…› У него не было высоких, низких, непоэтических или вульгарных сфер в применении к поэзии, ибо не только эстетическое, но все происходящее вокруг и внутри него было темой, источником и материалом его поэтического видения. Отсюда сравнения и метафоры метафизиков из различных областей человеческой деятельности, традиционно исключавшихся из сферы эстетического – геометрии, географии, (ал)химии, астрономии, медицины, быта, купли-продажи, секса и т. д., отсюда же отказ от деления языка на высший, средний и низший стили, рассмотрение его как логически-точного и эмоционально-правдивого средства человеческого общения (Крепс, 1984-а: 70).

На первый взгляд, стилистические особенности языка Бродского, определяемые его обращенностью к метафизике, приходят в резкое противоречие с условно бытовым контекстом сказки как чтения для детей. Но внутренне текст Крепса в очень большой степени связан с метафизикой Бродского и метафизикой мифологического архетипа (коллективного бессознательного по К. Юнгу), о чем речь пойдет во второй части статьи.

Приведу некоторые примеры, естественно, не перечисляя всех случаев контрастной стилистики.

Термины в сказке Крепса оказываются рядом с экспрессивным просторечием, романтической и публицистической риторикой:

Пока в груди болот скрывает ряска ранку, Иван сквозит зрачком стоячих вод посланку, Готовый на уход в глухую несознанку. Но поздно. Враскоряк и с веским аргументом Во рту сестра коряг к нему, блестя пигментом, Скок! и по-русски бряк! с лягушачьим акцентом: «Теперь я вам жена, и кончим с этим делом, Я буду вам верна душой и скользким телом, Предел тем положа разгулам оголтелым».

Термины встречаются в стилистически контрастных рифмах:

Несется щучья дочь с осанкой гордой в хорде, Кощеево яйцо таща в противной морде;

в составе конструкций экспрессивного синтаксиса рядом с поэтическими архаизмами:

Ужели не мила вам дочь земли и аквы? Не попадете ли с сим тезисом впросак вы?

Традиционные поэтизмы (как лексические, так и синтаксические) тоже соседствуют с экспрессивным и социальным просторечием: