Поэтика

Отсюда и странная зрительная перспектива, которая характерна для больного, - внимание к близлежащим вещам, а за ними - сразу бесконечное пространство:

От окна на аршин,

Пробирая шерстинки бурнуса,

Клялся льдами вершин:

Спи, подруга, лавиной вернуся 77.

То же и болезнь, проецирующая "любовь" через "глаза пузырьков лечебных" 78.

То же и всякий случайный угол зрения:

В трюмо испаряется чашка какао,

Качается тюль, и прямой

Дорожкою в сад, в бурелом и хаос

К качелям бежит трюмо.

Поэтому запас образов у Пастернака особый, взятый по случайному признаку, вещи в нем связаны как-то очень не тесно, они - только соседи, они близки лишь по смежности (вторая вещь в образе очень будничная и отвлеченная); и случайность оказывается более сильною связью, чем самая тесная логическая связь.

Топтался дождик у дверей

И пахло винной пробкой.

Так пахла пыль. Так пах бурьян.

И если разобраться,

Так пахли прописи дворян

О равенстве и братстве 79.

(Эти полуабстрактные "прописи" как член сравнения стоят в ряду у Пастернака с целым словарем таких абстракций: "повод", "право", "выписка" любопытно, что он здесь встречается с Фетом, у которого тоже и "повод", и "права", и "честь" в неожиданнейшем сочетании с конкретнейшими вещами.)

Есть такое явление "ложной памяти". С вами разговаривают и вам кажется, что все это уже было, что вы сидели когда-то как раз на этом месте, что ваш собеседник говорил как раз это же самое, и вы знаете наперед, что он скажет. И ваш собеседник, действительно, говорит как раз то, что должен. (На деле, конечно, наоборот - собеседник говорит, а вам в это время кажется, что он когда-то сказал то же самое.)

Нечто подобное с образами Пастернака. У вас нет связи вещей, которую он дает, она случайна, но, когда он дал ее, она вам как-то припоминается, она где-то там была уже - и образ становится обязательным 80.

Обязательны же и образ, и тема тем, что они не высовываются, тем, что они стиховое следствие, а не причина стихов. Тема не вынимается, она в пещеристых телах, в шероховатостях стиха. (Шероховатость, пещеристость признак молодой ткани; старость гладка, как биллиардный шар.)

Тема не виснет в воздухе. У слова есть ключ. Ключ есть у "случайного" словаря, у "чудовищного" синтаксиса 81:

Осторожных капель

Юность в счастье плавала, как

В тихом детском храпе

Наспанная наволока 82.

И само "свободное" слово не виснет в воздухе, а ворошит вещь. Для этого оно должно с вещью столкнуться: и сталкивается оно с нею - на эмоции. Это не голая, бытовая эмоция Есенина, заданная как тема, с самого начала стихотворения предлагающаяся, - это неясная, как бы к концу разрешающаяся, брезжущая во всех словах, во всех вещах музыкальная эмоция, родственная эмоции Фета.

Поэтому традиции, вернее, точки опоры Пастернака, на которые он сам указывает, - поэты эмоциональные 83. "Сестра моя - жизнь" посвящена Лермонтову, эпиграфы на ней - из Ленау, Верлена; поэтому в вариациях Пастернака мелькают темы Демона, Офелии, Маргариты, Дездемоны. У него даже есть апухтинский романс:

Век мой безумный, когда образумлю

Темп потемнелый былого бездонного? 84

Но прежде всего - у него перекличка с Фетом 85.

Лодка колотится в сонной груди,

Ивы нависли, целуют в ключицы,

В локти, в уключины - о, погоди,

Это ведь может со всяким случиться! 86

Не хочется к живым людям прицеплять исторические ярлыки. Маяковского сравнивают с Некрасовым. (Сам я нагрешил еще больше, сравнив его с Державиным, а Хлебникова - с Ломоносовым.)

Мой грех, но эта дурная привычка вызвана тем, что трудно предсказывать, а осмотреться нужно. Сошлюсь на самого Пастернака (а заодно и на Гегеля):

Однажды Гегель ненароком

И, вероятно, наугад

Назвал историка пророком,

Предсказывающим назад 87.

Я воздерживаюсь от предсказаний Пастернаку. Время сейчас ответственное, и куда он пойдет - не знаю. (Это и хорошо. Худо, когда критик знает, куда поэт пойдет.) Пастернак бродит, и его брожение задевает других - недаром ни один поэт так часто не встречается в стихах у других поэтов, как Пастернак. Он не только бродит, но он и бродило, дрожжи 88.

10

Я слово позабыл, что я хотел сказать 89.

В видимой близости к Пастернаку, а на самом деле чужой ему, пришедший с другой стороны - Мандельштам 90.

Мандельштам - поэт удивительно скупой - две маленьких книжки, несколько стихотворений за год. И однако же поэт веский, а книжки живучие.

Уже была у некоторых эта черта - скупость, скудность стихов; она встречалась в разное время. Образец ее, как известно, - Тютчев - "томов премногих тяжелей". Это неубедительно, потому что Тютчев вовсе не скупой поэт; его компактность не от скупости, а от отрывочности; отрывочность же его - от литературного дилетантизма 91. Есть другая скупость - скупость Батюшкова, работающего в период начала новой стиховой культуры над стиховым языком. Она характернее.

Мандельштам решает одну из труднейших задач стихового языка. Уже у старых теоретиков есть трудное понятие "гармонии" - "гармония требует полноты звуков, смотря по объятности мысли", причем, как бы предчувствуя наше время, старые теоретики просят не смешивать в одно "гармонию" и "мелодию" 92.

Лев Толстой, который хорошо понимал Пушкина, писал, что гармония Пушкина происходит от особой "иерархии предметов" 93. Каждое художественное произведение ставит в иерархический ряд равные предметы, а разные предметы заключает в равный ряд; каждая конструкция перегруппировывает мир. Особенно это ясно на стихе. Самой словесной принудительностью, равностью стиха стиху (или неравностью), выделенностью в стихе или невыделенностью, - в словах перераспределяется их смысловой вес. Здесь - в особой иерархии предметов значение Пастернака. Он перегруппировывает предметы, смещает вещную перспективу.

Но стих как строй не только перегруппировывает; строй имеет окрашивающее свойство, свою собственную силу; он рождает свои, стиховые оттенки смысла.

Мы пережили то время, когда новостью может быть метр или рифма, "музыкальность" как украшение. Но зато мы (и в этом основа новой стиховой культуры - и здесь главное значение Хлебникова) стали очень чувствительны к музыке значений в стихе, к тому порядку, к тому строю, в котором преображаются слова в стихе. И здесь - в особых оттенках слов, в особой смысловой музыке - роль Мандельштама. Мандельштам принес из XIX века свой музыкальный стих - мелодия его стиха почти батюшковская: