Поэтика

Выход для оползня - оползать все больше - в документе, в истории, в олитературенной газете, может быть, намечается этот выход для этой литературы, которая уже почти не "литература".

12

А между тем у Пильняка уже школа. Рядом с большим оползнем оползают маленькие. Смягчить разрывы между кусками, сгладить фразу, сомкнуть глыбы простым и несложным действием - и может получиться рассказ. Таковы рассказы Малышкина "Падение Даира" и "Вокзалы". "В прощальных кликах приветствий, любопытств, ласк, юные проходили по асфальтам, надменно волоча зеркальные палаши за собой; в вечере, в юных была красота славы и убийств. И шла ночь; во мраке гудело море неотвратимым и глухим роком; и шла ночь упоений и тоски" ("Падение Даира". Альм. "Круг", 1, 1923, стр. 34). Все это - "Метель" Пильняка. Есть у Малышкина и "почти цитаты", правда неслышные, из Бунина и Всев. Иванова. Правда, метель метет на ограниченном пространстве единого действия, но все же нет основания принимать эту небольшую метель за новую фазу "рассказа без героя". Без героя обходится и Пильняк. И любопытно, что уже выработалась какая-то общая пильняковская фраза, которая мелькает то тут, то там, то у Малышкина, то у Буданцева, то у других. Это какая-то фраза о буферах, о секторе, буграх, брезентах и элеваторах.

Вот она у Пильняка: "Из гама города, из шума автобусов, такси, метро, трамваев, поездов выкинуло в тишину весенних полей на восток" ("Никола-на-Посадьях", М., 1923, стр. 125). "В Лондоне, Ливерпуле, Гавре, Марселе, Триесте, Копенгагене, Гамбурге и прочих городах, на складах, в холодильниках, в элеваторах, подвалах - хранились, лежали, торчали, сырели, сохли - ящики, бочки, рогожи, брезенты, хлопок, масло, мясо, чугун, сталь, каменный уголь" (там же, стр. 169).

Вот она у Буданцева ("Мятеж"): "рев рек, скреп, скрежетанье, дрожь: не то брань, не то свист под клинькающим буфером; визжа, занывала сталь, кроша и крошась; саповатые ахали Вестингаузы <...> воспалялся и дыхал паровоз <...> Чудовище жрало телеграфные столбы и стрелки, знобли рельсы" (альм. "Круг", 2, 1923, стр. 96).

Вот она у Малышкина: "И вдруг слева застрочило, запело, визгнуло медными нитями ввысь - и в степи, в озера бежали поднимающиеся из-за бугров, бежали пригнутыми, разреженными токами в крик и грохот, где танки плющили кости, дерево и железо <...>". ("Падение Даира". Альм. "Круг", 1 стр. 46).

Словно все произведения стали сплошным тришкиным кафтаном - у всех есть какие-то пустоты, которые заполняются клинканьем буферов.

А цитата из Бунина была у Пильняка недаром. Оказывается, в ней весь секрет большой формы. Эту с тесными словами цитату из "Господина из Сан-Франциско" можно растянуть на 50- 100-200 страниц. Метели для этого не нужно, достаточно сквозняка. "Морской сквозняк" Лидина 47 - бесконечная цитата из Бунина, - но цитата, взятая не у Бунина, а у Пильняка.

У Бунина яд конденсирован. "Господин из Сан-Франциско" - вещь малая, но сгущенная. Если кристаллик яда развести в ведрах воды - он от этого не станет ядовитее. Такой раствор в каждой главе "Морского сквозняка". Глава плывет к главе, слова танцуют шимми; они могли бы плыть в любом порядке, в любом направлении - от этого дело бы не изменилось. И они только притворяются главами - это не главы, это рассказы, въезжающие друг в друга. Нет ощущения тесно плывущих вещей (Бунин) - остается только ощущение тесноты. И при этой тесноте - удивительная бедность, ни с чем не сравнимая одноцветность. Если человек сидит над стеклянной колбой,- вы можете дальше не читать: все будет стеклянным:

"Невтонов под стеклянной крышей в стекле реторт, колб, перегонных трубок - сам застеклился. Его застекленного вел через стеклянный полдень <...> стеклянный человек, неподвижный как реторта. У человека были стеклянные бутылочно-зеленые глаза <...>" В стеклянных ретортах... В стеклянных ретортах... В стеклянных ретортах... Так начинаются абзацы, так начинены фразы. И уж конечно везде, решительно везде: в Европе, в мире и в психологии - будет дуть "морской сквозняк" и идти дождь - потому что сквозняк дует и дождь идет в первой главе. От одного и того же сквозняка хворает тетка Амалия и гибнет Европа. Но если все, решительно все назвать стеклом, а потом все, решительно все - сквозняком, - то от этого пострадают только стекло и сквозняк - они потеряют значение.

И вы можете отчленить сколько угодно стекол и сколько угодно дождей и сквозняков - они разнимаются - словесное шимми от этого не прекратится.

Куски Пильняка катит стилистическая метель, шимми Лидина - образный сквознячок - каждый образ сквозным ветром дует через отведенную ему главу. Он может дуть на протяжении одной главы, и двух глав, и двадцати глав. Весь секрет в том, что это не главы, а рассказы и что "Морской сквозняк" - не повесть, а вытянувшаяся цитата из Бунина, взятая не у Бунина, а у Пильняка.

Цитировать, вообще говоря, - дело легкое: это доказывают "Мышиные будни", в которых Лидин цитирует уже не Бунина, а других. Получаются "куски" не только в конструкции - а и в стиле: одна книга одного стиля, другая другого. Стиль стало легко менять - его сносит ветром от одного писателя к другому.

13

С Пильняком мы докатились до границ литературы - стилистическая метель домела до края.

Еще два слова о нескольких книгах, тоже на краю литературы, только на другом. О мемуарах и письмах.

Вышли "Мои университеты" Горького 48. Вышли в Берлине "Сентиментальное путешествие" и "Zoo" ("Письма не о любви") Виктора Шкловского 49. У Горького были уже автобиографии. Его "Детство" напоминало другие "Детства", хотя его детство и не напоминало других детств. Это было как бы "Детство Багрова внука", вывернутое наизнанку. "В людях" - незаметно перешло в "биографию великих людей" Павленкова. Здесь было много морального о мерзости человеческой, много учительства. Новая книга Горького - свежее.

Недлинные рассказы написаны почти просто. Досадна только бумажная головная фантастика (в рассказе "О вреде философии"). От Павленкова остался в книге Короленко. Зато прекрасен рассказ "Сторож" и конец рассказа о первой любви.

Как бы то ни было, Горький вовремя пишет свои мемуары. Он - один из тех писателей, личность которых сама по себе - литературное явление; легенда, окружающая его личность, - это та же литература, но только ненаписанная, горьковский фольклор. Своими мемуарами Горький как бы реализует этот фольклор. Но он нов не там, где пишет канонические мемуары, - мемуары испытанная, старая жанровая форма и новой литературной вещи не дает, - а там, где разрывается этот старый замкнутый жанр. Горький это делает в напечатанных в "Беседе" микроскопических отрывках; без смазочного материала старого жанра эти отрывки необычайно живы; их отрывочность, мимолетность, как бы внелитературность делает эти записки тем жанром в прозе, которым в стихах - были "стихотворения на случай", Gelegenheitsgedichte 50.

14

"Zoo" Шкловского - вещь тоже "на границе".

Прежде всего, конечно, письма вовсе не производят впечатления частных писем - и в этом смысле они не примыкают ни к розановским письмам, ни к горьковским отрывкам, о которых сам Шкловский говорит в романе. Это литературные "письма" с литературными образами, идущими цепью, со многими линиями сюжета. Но в чем интерес книги, почему эта образная проза, которая была невозможна у Белого, возможна у Шкловского? Книга интересна тем, что на одном эмоциональном стержне сразу даны - и роман, и фельетон, и научное исследование. Материал фельетона и романа переплетается совершенно необычным образом с теорией литературы. Мы не привыкли читать роман, который в то же время является научным исследованием. Мы не привыкли к науке в "письмах о любви" и даже в "письмах не о любви". Наша культура построена на чопорном дифференцировании науки и искусства. Только в некоторых случаях наперечет - эти области соединялись в одно - так Гейне в своих "Reisebilder", в "Парижских письмах" - и в особенности в "Истории философии и литературы в Германии" - объединил газетную корреспонденцию, портреты, очень личные, и крупную соль научной мысли.

Этот роман - эмоциональный, не боящийся сентиментальности - данный на необычном материале - тоже "на грани".

15

– А что же дальше?

– Куда пойдет литература?

Но и "что же" и "литература" - совсем не такие простые понятия. Литература идет многими путями одновременно - и одновременно завязываются многие узлы. Она не поезд, который приходит на место назначения. Критик же не начальник станции. Много заказов было сделано русской литературе. Но заказывать ей бесполезно: ей закажут Индию, а она откроет Америку 51.