Поэтики Джойса

Пересмотреть всю совокупность символических возможностей, перекрещивающихся друг с другом во всех измерениях современного культурного универсума, – вот отчаянное предприятие, в ходе которого Джойс, еще недавно бывший Стивеном Дедалом, встречается с ужасом Хаоса. Стивен в колледже «Клонгоуз Вуд» писал на обложке своего учебника по географии: Стивен Дедал – Приготовительный класс – Клонгоуз Вуд Колледж – Сэллинз – Графство Килдер – Ирландия – Европа – Земля – Вселенная [226] . Места, названия которых он должен был выучить, находились «все в разных странах, а страны на материках, а материки на Земле, а Земля во Вселенной» [227] . Это было первым, еще детским открытием того Упорядоченного Космоса, на котором отдыхало необеспокоенное сознание средневековых людей и развал которого совпадает с рождением современного умонастроения. Стивен знает, что в тот момент, когда он отрекается от Семьи, от Родины и от Церкви, он отрекается от этого Упорядоченного Космоса, чтобы приобщиться к задаче современного человека: всякий раз заново упорядочивать мир по мерке своей собственной ситуации. Воспоминание о Порядке в «Клонгоуз Вуд» все время искушает его; вызов Хаоса, в котором он признает мир, который предстоит впервые возделать, обязывает его найти новые направления движения.

226

ПХ, гл. I: см. Джойс. T. I. С. 213—214 (пер. М. П. Богословской-Бобровой).

227

ПХ, гл. I: см. Джойс. Т. I. С. 213 (пер. М. П. Богословской-Бобровой).

Именно здесь Джойс принимает решение, достойное старого закоренелого схоластика, «steeled in the school of the old Aquinas» [228] , и переносит склонность к компромиссу, унаследованную от наставников-иезуитов, в живую плоть своих композиционных приемов. При этом он пользуется материалом, ему не принадлежащим, изменяя его облик и силою вынуждая усыновить этот материал тех отцов, которые никогда не признали бы его своим. С той же самой царственной непринужденностью, с тем гением формализма, с той непочтительной и предательской фамильярностью по отношению к auctoritates [229] , которые отмечают доброго комментатора средневековых теологических школ (всегда готового найти у святого Василия или святого Иеронима выражение, пригодное для того, чтобы оправдать физиологическое решение, кажущееся ему самым разумным), Джойс просит у авторитета средневекового Порядка гарантий существования нового мира, который он открыл и избрал. И вот здесь на магму опыта, выведенную на свет «поперечным разрезом», он налагает сеть традиционного порядка, образуемого симметричными соответствиями, картезианскими осями, направляющими решетками и пропорциональными ячейками (вроде тех, что служили древним скульпторам и архитекторам для того, чтобы закрепить точки симметрии их строений), общими схемами, способными стоять за дискурсом и поддерживать его в иерархии аргументов и в возможности соответствий. Это схема, подобная той, которую можно обнаружить в «Сумме теологии» с ее подразделением на генеалогическое древо, в котором все исходит от Бога, рассматриваемого как причина образцовая – и сама по себе, и по отношению к творениям – и в этом втором случае понимаемого как причина действующая, целевая и исправляющая; в свою очередь, она позволяет каждому из этих подразделений нисходить к рассмотрению сотворения ангелов, мира и человека, к определению действий, страстей, обычаев и добродетелей и, наконец, к исследованию тайны Воплощения, к таинствам как постоянным орудиям искупления и к смерти как преддверию жизни вечной. Это направляющая решетка, благодаря которой ни один quaestio [230] не находится на данном месте по случайности, и даже предмет, представляющийся самым банальным (женская красота, допустимость косметики, превосходство чувства благоухания в воскресших телах), имеет некое основание, некую существенно важную функцию, как дополнение, получающее свое оправдание в свете всего и участвующее в энном по счету оправдании всего.

228

«Закаленного в школе старого Аквината» (англ.): The Holy Office («Святейший Синод»). Текст и итальянский перевод см.: James Joyce, Poesie [ «Стихотворения»], Milano, Mondadori, 1961.

229

Авторитетам (лат.).

230

Вопрос (лат.).

Эти характеристики организма, упорядоченного по самым строгим критериям традиционного формализма, обнаруживаются и в той «Сумме» навыворот, которую представляет собою «Улисс»: каждая глава соответствует одному из эпизодов «Одиссеи», каждой главе соответствует некий час дня, орган тела, искусство, цвет, символическая фигура и использование определенной стилистической техники. Первые три главы посвящены Стивену, двенадцать центральных – Блуму, три последних – встрече Стивена с Блумом, которая обещает стать более тесной и определенной благодаря последней главе, где царит Молли, где проглядывает возможность любовного треугольника, способного в будущем объединить всех троих. Вследствие этого используется еще одна схема, призванная направлять внимание читателя, и это отождествление трех персонажей с тремя лицами Троицы.

Если принять во внимание эти схемы [231] , оставляя в стороне другие упорядочивающие структуры (а их можно обнаружить немало: взять хотя бы топографическую карту Дублина как систему координат), можно отдать себе отчет в том, что Джойс на этом этапе своей поэтической работы вновь, и притом безоговорочно, принимает ту средневековую forma mentis и ту «схоластическую» поэтику, от которой Стивен, как ему казалось, освободился своим актом бунта. На сцену возвращаются три томистских критерия красоты, и средневековая ргоportio [232] служит ему для того, чтобы управлять ходом соответствий и ориентировать его. Истолкование, данное в свое время Т. С. Элиотом [233] , остается в силе до сих пор: Джойс отвергает содержание схоластического ordo [234] и принимает хаос современного мира, но при этом стремится свести на нет его неразрешимые загадки, упаковывая его именно в формы ordo, поставленного ранее под сомнение. Все это осуществляется благодаря использованию моделей пропорциональности, типично средневековых по происхождению, так что по отношению к «Улиссу» мы можем говорить о постоянном применении исторически вполне определенного жанра пропорции, то есть artes retoricae [235] , правил хорошо построенного дискурса, следующих принципу Божественного творения. Матвей Вандомский [236] или Эберхард Аллеман были бы вполне удовлетворены железным правилом, руководящим дискурсом «Улисса». Это произведение, состоящее из трех частей, в первой и третьей из которых – по три главы, причем первая часть вводит и развивает тему Стивена, вторая вводит тему Блума и постепенно, на многоголосном фоне, подводит ее к пересечению с темой Стивена, тогда как третья часть приводит к завершению обе темы и, наконец, сопровождает их в том симфоническом резюме, которое представляет собою монолог Молли, – это произведение по его структуре вполне можно сравнить с некой формой, воплощенной в звуке. Но в нем осуществляется также consonantia [237] , unitas varietatis [238] , apta co-adunatio diversorum [239] , которые для средневековых схоластов представляли собою основное условие красоты и эстетического наслаждения, sicut in sono bene harmonizato [240] .

231

За истолкованиями можно обратиться к следующим книгам: S. Gilbert. JamesJoyce's «Ulysses» [С. Гилберт. «“Улисс” Джеймса Джойса»]; Herbert Gorman. James Joyce [ГербертГорман. «Джеймс Джойс»]. New York, Rinehart, 1940; Frank Budgen. James Joyce and the Making of Ulysses [ФрэнкБаджен. «Джеймс Джойс и создание “Улисса”»]. London, Grayson, 1934; Giulio de Ancelis. Guida alia lettura dell’Ulisse [ДжулиодеАнджелис. «Руководство к чтению “Улисса”»]. Milano, Lerici, 1961. Другие замечания см. в цитированной переписке и в биографии Эллманна (Ellmann). Касательно тринитарной схемы важна книга Нуна (Noon. Op. cit.) и статья Уильяма Эмпсона (WilliamEmpson. The Theme of «Ulysses» [ «Тема “Улисса”»], in: «Kenyon Review», winter 1956).

[Порусски см. работу С. С. Хоружего «Странствия по “Улиссу”»: Джойс. Т. III. С. 447–519. — А. К.]

232

Гармония (лат.).

233

Т. С. Элиот (Т. S. Eliot. «Ulysses», Order and Myth [«“Улисс”, порядок и миф»], in: «The Dial», ноябрь 1923; см.: «The Idea of Literature. The Foundations of English Criticism». М.: Progress Publishers. P. 221–225. – A. K.)защищает книгу от обвинения в хаотичности, называя ее примером «классического» стиля, воплощающего именно порядок: «[использование мифа] – это попросту способ проконтролировать, упорядочить, придать форму и значение той безбрежной панораме тщеты и анархии, которую представляет собою современная история… И я всерьез верю, что это шаг вперед к тому, чтобы сделать современный мир возможным для искусства» (Op. cit. Р. 224–225. А. К.). О схоластическом происхождении этой способности к порядку неоднократно свидетельствует и сам Джойс. См. ответ, данный им Фрэнку Баджену, когда его спросили, чему научил его католический и иезуитский опыт: «How to gather, how to order and how to present a given material» [ «Как собирать, как упорядочивать и как излагать некий данный материал» (англ.)](Frank Budgen. Further Recollections on J. J. [ «Дальнейшие воспоминания о Дж. Дж.»], in: «Partisan Review», IV, 1956).

234

Порядка (лат.).

235

Риторических искусств (лат.).

236

Средневековый автор латиноязычной «Поэтики» и комедии «Милон» (вторая половина XII в.).

237

Согласованность (лат.).

238

Единство разнообразия (лат.).

239

Удачное объединение различных вещей (лат.).

240

Как в хорошо гармонизированном звуке (лат.).

Одиннадцатая глава, «Сирены», построенная по музыкальным аналогиям, с периодическим повторением повествовательных тем и звуковых тембров, дает нам сжатый образ более обширной музыкальной композиции, управляющей всей книгой в целом. А все Средневековье отождествляло музыкальную эстетику с эстетикой пропорций, так что, по следам пифагорейской традиции, музыка становилась как бы эмблематической фигурой эстетического факта. И как средневековые теоретики, начиная от некоторых страниц Боэция и до «Комментариев» к Псевдо-Дионисию Ареопагиту, оркестровали безбрежную игру отношений между микро– и макрокосмом, так и восемнадцать глав «Улисса», соотносясь с таким же числом частей человеческого тела, складываются в конце концов в образ тела, который на космической шкале предстает символом более обширного универсума Джойса. Кроме того, все восемнадцать эпизодов исчерпывают собою гамму повествовательных моделей, тогда как центральный эпизод, The Wandering Rocks [241] , разделенный на восемнадцать параграфов, воспроизводит на более мелкой шкале повествовательные техники восемнадцати основных глав.

241

«Блуждающие скалы» (англ.).

Разве это не некая universitas in modo cytharae disposita in qua diversa rerum genera in modo chordarum sint consonantia [242] , представлявшаяся Гонорию Августодунскому [243] образом мира? [244] Разве это не полное и комплексное осуществление тех принципов ornatus facilis и ornatus difflcilis [245] , ordo naturalis [246] (начало, середина и конец), усложненного ordo artificialis [247] (выворачивание высказывания наизнанку, начиная с конца, с середины или с любой точки, что особенно близко к операциям инверсии и ракоходной инверсии, применяемым в додекафонической серии), рекомендуемым Poetria nova («Новой поэтикой») Гальфрида Винсальвского [248] и свойственным тем средневековым риторам, о которых Фараль говорит: «Они знали, например, какие эффекты можно извлечь из симметрии сцен, образующих диптих или триптих, из умело прерванного рассказа, из сплетения повествований, ведущихся одновременно»? [249]

242

«Совокупность всего, устроенная как кифара, в которой различные роды вещей созвучны друг другу, как струны» (лат.; Liber duodecim quaestionum [ «Книга двенадцати вопросов»], гл. II: PL 172, 1179 В).

243

Гонорий Августодунский, или Отенский (1080 – ок. 1050): теолог, философ и историк. Автор многочисленных трактатов: теологических («Светильник», «Шестоднев», «Книга двенадцати вопросов», «Неизбежное, или Диалог о свободе воли»), исторических (напр., «Книга о ересях», «Книга о светочах Церкви, или О церковных писателях»), естественнонаучных («О философии мира», «Ключ к физике»).

244

В L'iber duodecim quaestionum [ «Книге двенадцати вопросов»], PL 172, 1179 C – D, рисуется картина противостояния противоположностей в мире, весьма напоминающее изобилие разработанных фигур и отношений, обнаруживаемое в «Улиссе»:

Similiter corporalia vocum discrimina imitantur, dum in varia genera, in varias species, in individua, in formas, in numeros separantur: quae omnia concorditer consonant, dum legem sibi insitam quasi tinnulis modulis servant. Reciprocum sonum reddunt spiritus et corpus, angelus et diabolus, coelum et infernus, ignis et aqua, aer et terra, dulce et amarum, molle et durum, et sic caetera in hunc modum.

(Схожим образом они [все сотворенные существа и вещи. – А. К.]подражают материальным различиям в звуках, разделяясь на различные роды, на различные виды, на индивидуумы, на формы, на порядки; и все они согласны друг с другом и созвучны друг с другом, как бы звенящими мелодиями соблюдая прирожденный им закон. Взаимно отдающийся друг в друге звук издают дух и тело, ангел и дьявол, небо и преисподняя, вода и огонь, воздух и земля, сладкое и горькое, мягкое и твердое, и так далее тем же образом (лат.).)

245

Простого украшения, сложного украшения (лат.).

246

Естественного порядка (лат.).

247

Искусственным порядком (лат.).

248

Гальфрид Винсальвский (умер в 1249) – автор латиноязычной «Поэтики» и комедии «Клирики и мужик».

249

Е. Faral.Les arts po'etiques du XII me et du XIIIme si`ecle [Э. Фараль. «Поэтические искусства XII и XIII веков»]. Paris, Champion, 1923. P. 60. Гальфрид Винсальвский приводит в качестве примера историю о Миносе и Нисе, короле Афинском, чтобы показать, что о событиях можно рассказать начиная с любой точки, далее развивая и переплетая друг с другом различные части и пользуясь при этом подходящими риторическими приемами. Здесь в зародыше содержится поэтика романа, но в ней больше общего с романом современным, чем с «хорошо сделанным» романом XVIII века, восходящим, по сути дела, к аристотелевской традиции. Отсюда возникает вопрос о том, опередили ли средневековые риторы свое время или же действительно корни некоторых современных поэтик (вплоть до поэтики такого романа, как Dans le labyrinthe) нужно, именно в силу посредничества Джойса, искать в Средневековье.

[Dans le labyrinthe («В лабиринте»): роман Алена Роб-Грийе, написанный в 1959 г. и переведенный на русский язык в 1983 г. – А. К.]

Благодаря этой плотной ткани искусных приемов автор «Улисса» добивается именно того, чего теми же средствами хотел бы добиться средневековый поэт: получается рассказ, сотканный из символов и зашифрованных аллюзий, подмигиваний одного ученого интеллекта другому ученому интеллекту, ибо под всяким покровом непривычных стихов находится некая иная реальность, и каждое слово, каждая фигура, указывая на какую-то одну вещь, указывает в то же время и на некую другую. Ибо, как напоминает Алан Лилльский [250] :

250

Алан Лилльский (ок. 1128 – ок. 1203): теолог, философ и поэт, прозванный «Универсальным доктором». Автор трактатов «Правила священной теологии», «Об искусстве католической веры» и других, а также двух аллегорических поэм: «Плач Природы» (отрывки в русском переводе М. Л. Гаспарова см.: Памятники средневековой латинской литературы X – ХII веков. М., 1972. С. 330—347) и «Антиклавдиан».

Omnis mundi creatura,

Quasi liber et pictura

Nobis est, et speculum.

Nostrae vitae, nostrae mortis,

Nostri status, nostrae sortis

Fidele signaculum [251] [252] .

Действительно, именно благодаря своей средневековой природе произведение обретает символическую действенность, и его можно рассматривать как имеющее не только буквальный смысл, но также некие иные смыслы: моральный, аллегорический и анагогический. Перед нами одиссея обычного человека, находящегося в положении изгнанника в обыденном и неизвестном мире; перед нами также аллегория современного общества и мира, данная через историю одного города; но перед нами, кроме того, и отсылка к небесному граду, сверхсмысл, намек на Троицу. Правда, в средневековой поэме сверхсмысл рождается исходя из буквального смысла и появляющиеся персонажи представляют небесную реальность, которую они иносказательно изображают, тогда как в «Улиссе» эта ситуация опрокидывается с ног на голову и реальность небесная, намеки на которую встречаются постоянно, нужна для того, чтобы воплотить конкретные события и придать им «направление». Иными словами, тринитарная схема не является, как это могло бы произойти в средневековой поэме, конечной целью рассказа, проясняющейся при том условии, что мы верно истолковываем буквальные факты; в «Улиссе» нам нужно пользоваться тринитарной схемой как неким порядком, стоящим в длинном ряду других порядков, чтобы суметь хорошо понять буквальные факты и придать некое конкретное значение той свистопляске событий, которая разворачивается перед нашими глазами.

251

Все эти поиски средневековых параллелей могли бы показаться сугубо ученым развлечением, если бы Джойс сам то и дело не напоминал нам, что именно здесь, а не где-либо в другом месте, следует искать его корни. Что же касается вкуса к риторическому порядку, то стоит перечитать страницы из его студенческой работы The Study of Languages [ «Изучение языков»], написанные в Университетском колледже в 1898 г. и вскрывающие различные влияния, оказанные образованием, насквозь пронизанным классической риторикой и схоластикой. Там говорится о выражении мыслей посредством использования «тропов и различных фигур, даже в самый эмоциональный момент сохраняющим некую врожденную симметрию». Там же говорится и о стиле, о синтаксисе, об ораторском искусстве и о риторике как о «заступницах и выразительницах… Истины» (Critical Writings. P. 27).

252

Все созданья в мире – будто Книга иль картина: суть то Нам зерц'aло мерное, Нашей жизни и кончины, Состоянья и судьбины Знамение верное (лат.).

(Первые две строфы из произведения «Второй стих магистра Алана, в котором наглядно изображается преходящая и тленная природа человека» [Magistri Alani Rhythmus alter, quo graphice natura hominis fluxa et caduca depingitur]: PL 210, 579–580).

Опять-таки дело обстоит не так, что лингвистические связи и традиционные повествовательные структуры нужны автору для того, чтобы выразить и соединить друг с другом новые идеи: напротив, старые идеи, освященные культурной традицией, нужны ему для того, чтобы благодаря многозначительным сближениям могли возникнуть новые связи – или по меньшей мере возможность налаживания новых связей. Так, принятие тринитарной схемы – это типичный пример вольного использования теологической схемы (в которую Джойс не верит) для того, чтобы подчинить себе материал, который от него ускользает [253] . Как «Дублинцы» выражали ситуацию «паралича», так «Улисс» выражает потребность в интеграции: отправная точка – отсутствие отношений. Стивен отрекся от своего религиозного универсума, от семьи, от родины и от Церкви, и сам пока не знает, чего ищет. Он находится в положении Гамлета, он утратил отца и не признает никакой установленной власти. Он отказался молиться за свою умирающую мать. Теперь его гложет раскаяние, хотя он сделал то, чего не мог не сделать. Он не верит и в диагноз, гласящий о его собственном отчуждении: в течение двух часов он в общих чертах анализирует отношения между отцом и сыном в «Гамлете» и в личной жизни Шекспира (анализ, которым воспользуются впоследствии столь многие интерпретаторы «Улисса», чтобы отыскать в нем ключи к схеме этого произведения); но в конце концов, когда его спрашивают, верит ли он сам во все изложенные им теории, Стивен «без запинки» отвечает: «Нет» [254] . Блум, со своей стороны, лишен подлинной связи с городом, поскольку он еврей, с женой – поскольку она ему изменяет, с сыном – поскольку Руди мертв. Отец, пытающийся вновь обрести себя в сыне, – это в то же время Улисс без родины. Наконец, Молли хотела бы соединиться со всем миром, поскольку этого желания у нее в достатке, но ей мешает ее лень и сугубо плотский характер всех ее связей.

253

Не исключено, что Джойс уделяет такое внимание тринитарной проблеме только потому, что он поневоле сблизил ее с интересами эстетическими. Действительно, высказывания св. Фомы о критериях Красоты появляются именно в том quaestio (вопросе), где речь идет об именах трех Лиц Пресвятой Троицы (см. «Сумма теологии», I, 39, 8 со).

254

Ит. пер., с. 290 [рус. пер.: Джойс. T. II. С. 235. – А. К.].

Такая ситуация выражает состояние полного распада. Этот распавшийся мир признает себя таковым, но не может найти внутренние модусы своей организации. Вот почему Джойс прибегает к внешнему модусу, превращая свою историю в кощунственную аллегорию тринитарной тайны: отец, способный вновь признать себя только в сыне; сын, вновь обретающий себя или способный обрести себя только в отношении к отцу; и третье лицо, выворачивающее это отношение наизнанку и превращающее его в карикатуру на единосущную любовь [255] . И тем не менее даже здесь тот, кто вознамерился бы провести эту параллель до самого конца и захотел бы вскрыть в каждом событии некое утонченное и поддающееся проверке соответствие, оказался бы обманут, поскольку Джойс еще раз демонстрирует, что он использует данные культуры только и прежде всего для того, чтобы сочинить музыку идей [256] : он сближает друг с другом понятия, он высвечивает различные связи, играет откликами, но не создает философию. Тринитарная схема нужна для того, чтобы придать некий порядок (еще один, в числе многих других) этой игре зеркал и ввести некую определенную игру отсылок в качестве внешней рамки – строгой и всегда готовой (вместе с той традицией порядка и необходимости, которую она за собой влечет) к отрицанию той неконтролируемой изменчивости опыта, которую эта рамка собою ограничивает в ходе постоянного диалектического развития [257] .

255

См. об этом Noon. Op. cit. P. 94 ff. и Litz. Op. cit. P. 22. Заметка в рукописи эпизода «Эвмей» из «Улисса» (заметка, впоследствии зачеркнутая голубыми чернилами) гласит: «Ul. & Tel. exchange unity» («Ул.[исс] и Тел.[емах] обмениваются единством»; англ.). О теологических проблемах, поднимаемых этим замечанием (с прямой отсылкой к ереси Савеллия в «Улиссе», р. 282 в итальянском переводе [в русском переводе см. Джойс. T. II. С. 229. – А. К.])пространно рассуждает Нун (Noon). См. также: Julian В. Kaye. APortraitoftheArtistasBlephenStoom[ «Портрет художника как БливенаСтума»] в: A JamesJoyceMiscellany[ «Сборник работ о Джеймсе Джойсе»] (изд. М. Magalaner, цит. соч.). В то время как Нун утверждает, что единение Стивена с Блумом осуществляется согласно тринитарному (еретическому) учению Савеллия (полное отождествление Отца с Сыном, исключающее всякую возможность того «отношения», на котором основывается существование Святого Духа), Kaye отстаивает ортодоксию тринитарной схемы «Улисса»: Стивен и Блум остаются двумя лицами, различными, объединенными тем фактом, что оба они представляют собою автора; но при этом обретает свое значение функция Молли (которую интерпретация Нуна скорее оставляет в тени, как будто пытаясь смягчить тринитарную пародию в ее наиболее богохульных аспектах. Нун – отециезуит, и в своем анализе томизма Джойса он стремится преувеличить влияние ортодоксального томизма на Джойса). Однако, в конечном счете, все эти утонченные разыскания придают тринитарной схеме значение более существенное, чем то, каким она в действительности обладает, возводя на уровень теоретический то, что, по всей вероятности, представляет собою модель сугубо практическую.

256

Одним словом, верно то, что говорил о Джойсе Левин (Levin. Op. cit.): он не избирает некую систему идей, намереваясь ее выразить, и вся культурная архитектура двух его последних произведений имеет смысл не философский, а технический; амбиции Джойса состоят в том, чтобы охватить всю мировую культуру, дабы превратить ее в поле для игры.

257

Разумеется, эта книга представляет собою исследование по поэтике и стремится определить художественные явления как проекты творческих операций. Но если посмотреть с другой стороны, как это можно было бы сделать с точки зрения психологической и биографической, то тринитарная параллель дает возможность и другого дискурса. Тогда нужно будет говорить о комплексе предательства, всегда наличествовавшем в личной жизни Джойса, о его почти мазохистском желании стать жертвой супружеской измены (см. различные пассажи из Эллманна, особенно эпизод с Косгрейвом, гл. XVIII); и о наличествующей в его творчестве идее прелюбодеяния, в котором посредством женщины осуществляется нечто вроде мистического союза между двумя друзьями. Таков мотив Exiles («Изгнанников»): Роберт и Ричард стремятся плотски соединиться в Берте; и в свете этой схемы можно лучше понять посредническую функцию Молли. Таким образом, тринитарная схема используется как оперативное решение, позволяющее придать символическую форму некоему состоянию души, коренящемуся, с одной стороны, в личной биографии, а с другой – в некоторых ферментах романтического умонастроения, воплотившихся впервые в Руссо (см. мою работу Uno, due, tre: nessuno [ «Один, два, три: никто»], in: Diario M'inimo [ «Минимальный дневник»]. Milano, Mondadori, 1963). О комплексе Джойса см. также: R. Ellmann. A Portrait of the Artist as a Friend [P. Эллманн. «Портрет художника как друга»], in: «Kenyon Review», winter 1953, и Jean Paris. J. J. par luim^eme [Жан Пари. «Дж. Дж. о себе»]. Paris, 'Ed. du Seuil, 1957. P. 23 ff.

Вследствие этого в некоторые моменты мы могли бы испытать искушение задаться вот каким вопросом: действительно ли порядок в «Улиссе» исполняет функцию структуры отсылок, необходимой при чтении, или же это попросту строительные леса, оперативно полезные при создании произведения, но устраняемые по завершении предприятия? (Это напоминает высказанную одним историком искусства мысль о том, что стрельчатый свод нужен был скорее для поддержания готического здания на разных этапах его строительства, нежели для уже законченной постройки, поскольку тогда сама игра действующих и противодействующих сил сможет надежно удерживать уже завершенное здание.)