Поэты 1790–1810-х годов

Певец

Я, дух несчастный, дух любезный! Я здесь, унылый твой сосед, Пришел излить потоки слезны. Ужли твой взор пренебрежет Толико дань сию священну, Чтоб персть твою почтить бесценну?

Назон

«Я несчастлив!» — ты мыслишь тщетно, Где тот, что столько крови пил, Пред кем мой взор лишь неприметно Без умышленья преступил? Увы! почто мой взор стремился? О, если б он тогда ж закрылся! Так; век ваш мудро обличает, Что мстителя Назон сего В число полубогов включает, Кумиром милым чтя его, И им же изгнан сам навеки; Так, — правильны веков упреки! Что ж сам обрел потом он боле, Прогнав меня до сих брегов? Чистейшу ль совесть на престоле? Благословенье ли веков? В венде он так же заточился, Как я в чужих песках укрылся. Иулий, страшный бич вселенной, Лишь пал; он, как преемник, вздул Опять перун тот усыпленный, Что дух ревнивый окунул В струи бича племен кровавы, Чтоб обновить иной род славы. Крутится кровь мужей реками; Вдали патриции дрожат; Дух Рима дрогнет меж стенами; По стогнам головы лежат; А чрез сии стези кровавы Достиг он трона страшной славы. Тогда вселенная искала, Чтоб он был вечно погребен, И грозный час тот проклинала, Когда на свет он был рожден; Но лишь схватил он скиптр железный, Иное возопил мир слезный. И правда, — он переродился; Тогда счастливый мир хотел, Чтоб Август вечно утвердился, Чтоб Август смерти не имел; Из тигра агнец был в то время; А сим — сдержал блестяще бремя. Таков был Цезарь; что ж Октавий, Который поглотил весь свет? Его ест тот же червь и мравий, Что и на мне теперь ползет; Его лишь точит в мавзолее, Меня под дерном, — что лютее? Там спорник Зевса цепенеет; Его перун между костей Покрытый плесенью немеет И не блеснет опять с зарей. Не плачь, певец Эонов поздных! Прешла времен сих буря грозных. Престол Октавия ужасный Ничто — повапленный лишь гроб, Где вызывает галл опасный Из странных Брута — род утроб. Но смертный в силе блещет тщетно: Ночь всех равняет неприметно. Не плачь, певец Эонов поздных! Среди небесных я долин Не зрю ни властных взоров грозных, Ни от любимцев ложных вин, Ниже зависимости студной От их улыбки обоюдной. Не плачь! пусть воин соплеменный, Пусть росс Назонов топчет прах, Срацинской кровью омовенный! Но дух мой — юн на небесах… Так призрак томный рек, — и скрылся, Лишь лист тополовый забился. Прости, дух милый, дух блаженный! Росс чтит твой прах, твои стихи; Твои все слезы награжденны; Ты будешь выше всех стихий. Судьба! — ужли песок в пустыне Меня засыплет так же ныне? Между 1792 и 1800

8. К НОВОСТОЛЕТИЮ XIX

Страшна отрасль дней небесных, Вестник таинств неизвестных, Вечности крылатый сын, Рок носяй миров висящих, Радуйся! — Будь исполин Меж веков быстропарящих! Обнови нам ныне ты Век сивиллин золотый! Около 1800

9. СТОЛЕТНЯЯ ПЕСНЬ, ИЛИ ТОРЖЕСТВО ОСЬМОГОНАДЕСЯТЬ ВЕКА РОССИИ

Глубока ночь! — а там — над бездной Урания, душа сих сфер, Среди машины многозвездной Дает векам прямой размер; Бегут веков колеса с шумом. Я слышу — стон там проницает; Пробил, пробил полночный час! Бой стонет, — мраки расторгает, Уже в последний стонет раз; Не смерть ли мира — вздох времен? Преходит век — и всё с веками; Единый род племен падет И пресмыкается с червями, Как из червей другой встает; И всё приемлет новый образ. Пробил — завеса ниспадает; Я вижу длинный зал сквозь тень; Вдали — там свет лампад мелькает; Висит под ними бледный день, Подобно как в туманну осень. Там ряд веков лежит особый; На них планет влиянья нет; Стоят в помосте тусклы гробы; Не восстает там утра свет; В зарнице слава лишь мелькает. Случаи — следствия судьбины — Летят, летят — и гибнут вдруг, Как легки солнечны пылины, Крутящись в воздухе вокруг, Блестят, блестят — и нет их боле. Там мир глубокий обитает; Лишь некий старец при гробах В своем челе сто лет являет, И тусклый сумрак во очах. Таков согбенный веком Янус. «Не ты ль, латинов обладатель? — Я в трепете ему вещал. — Не ты ль, небес истолкователь, Пути судьбины открывал И мир чрез то народам строил? Что за тобой, что пред тобою Не ты ль в единой точке зришь? Не ты ль владений над судьбою И их рожденьем вкупе бдишь? О старец! ты всего свидетель. Повеждь, кто в севере толь славно Начало века и конец Величит и свершает равно? Пой! пой столетия венец! Он памятен, бесценен россам». «Сын персти!» — вдруг тень зашумела. — Се там столетья страшна дверь. Подобно грому заревела На медных вереях теперь! Ты слышишь звуки их ужасны. Отверзлась дверь, — всё ново в мире; Се виден происшествий строй! Но музу призовем мы к лире И скажем: «Песни, дщерь, воспой! Векам о сем воскликни веке!» Довольно надо мной летело От миробытия веков; Но ни едино не имело Столетье толь благих духов, Как исполинский век сей славы. Пред ним шли звезды, как пророки; Я то на небесах прочел; Огнистый шар сквозь мрак глубокий Из дальних долов тверди шел; За ним хвост влекся против солнца. Кто? — Кто не содрогался в страхе? Кто не вопил: «Увы! падет Вселенная теперь во прахе. Сторичный пламень всё пожжет, Пожжет висящи в тверди земли. Взревут горящи океаны, Кровавы реки потекут; Плеснут на твердь валы багряны, Столпы вселенной потрясут». Так все в комете зло сретали. Но твердь иное предвещала; Тогда Россия в мрачный век В своей полнощи исчезала. «Да будет Петр!» — бог свыше рек; И бысть в России Солнце света. Бысть Петр, — и юный век в зарнице Из бездны вечности летит; Звучит ось пылка в колеснице, И гордый век Петром гремит; Вселенна зрит — недоумеет. Великий Петр изобразует Творца и гения в себе; Россию зиждя, торжествует. О росс! — с его времен в тебе Порфироносны дышат духи. Так в области светил возжженных Сокрыт был искони Уран, — Хоть тьмы очей вооруженных Пронзали бездны горних стран; Но не нашли еще Урана. Родился Гершель, — вдруг блистает Мир новый посреди миров; Он в царстве Солнца учреждает Знакомство будущих веков С Ураном, как с пришельцем неким. Но можно ль с мерою желаний Великого возвеличать? Пусть не было б Петру ваяний, Пусть летописи умолчат! Пусть памятники все исчезнут! Россия — есть его ваянье, Есть памятник, трудов цена; Она — его бессмертно зданье, Полупланета есть она, Где был он божеством ея. Слыхали ли, чтобы в Элладе И в Риме Зевс иль Цесарь мог Скрыть скипетр к благу и отраде? Но Петр, как некий новый бог, Престол полмира оставляет. Он покрывает тьмой священной Величества сиянье с тем, Чтоб, зрак раба прияв смиренный, Познать науку быть царем И из зверей людей соделать. Держа светильник, простирает Луч в мраках царства своего; Он область нощи озаряет, И не объемлет тьма его; Бежит она пред ним, — и гибнет. На место скипетра приемлет Секиру, циркуль и компас; Со рвеньем действует, не дремлет. Иному год, — ему же час Быть в деле мастером потребен. Летит в батавские селенья, Летит в гремящий Албион, Летит в паннонские владенья, Летит в Бурбонов славный дом, И семена наук сбирает. Борясь с гордыней, с злостью черной, Борясь с упорством диких сил, Борясь с толпою суеверной, Он всех чудовищ низложил, Он всё, как молния, проникнул. Сквозь кровы мрака углубленны, Сквозь все стихии мятежей, Сквозь сети злобы ухищренны Восстал герой в красе своей, Как воскресающее Солнце. Рожден средь общей мрака сени, Без руководства чуждых сил, Чрез свой богоподобный гений Он сам себя переродил, Чтоб преродить сынов России. Всё, всё покрылось новым видом — В полях полки и флот в волнах За нашим новым Озиридом Летят на пламенных крылах. И всё из ничего, — мне мнится. Не он ли в прахе драгоценность Умел познать, умел обресть? Умел животворить он бренность И в ней открыть дух, славу, честь? Таков мудрец был в Прометее. Он созидал полки героев, Из черной выводя толпы, Что пред лицем рожденных воев Как огненные шли столпы На Карла — ужаса вселенной. Он с ними крепко сокрушает Наставников в войне своих И тем Европу изумляет; Кто был Лефорт средь воев сих? Кто Меншиков и Шереметев? Где августейша героиня, Из низкой сени что исшед, Как пленница и как богиня К победоносцу предстает И дух его сама пленяет? Везде сей дух богоподобный Велики чудеса творит, Проникнуть сгибы душ способный, В простой великость нимфе зрит И зрит подругу в ней достойну. Уже пастушка, как богиня, Из хижины на трон парит; Уже не нимфа — героиня Перун и скипетр с ним делит Среди стихий горящих браней. Так Петр творит — и оживляет, Так внешним казнь дает врагам И внутренних врагов карает, Дает престолы он царям, Черты войны и мира пишет. Повсюду быв присущ и славен, Всего себя на всё делил; Он, мнится, был многосоставен, Как исполин безмерных сил Или как Прометей великий. На троне он законодатель, В полях он Марс, Нептун в волнах, Первосвященник, обладатель, Повсюду истинный монарх, — Везде велик, везде чудесен. Еще б дышал он в царской сени; Устав судьбою изречен… Ах! — для чего великий гений В пределах жизни заключен? Чего б еще не сделал? — Небо!.. Так луч Перуна, рассекая Густой туман среди небес И воздух всюду очищая, Еще б очистил, — но исчез; Лишь остаются слезы в долах. Но хоть монарх скончался вмале, Он долгих лет исполнил чин; Хотя уже не в силах дале Тещи свой путь сей исполин, Но он свершил всё то, что должно. Что надлежит достичь в три века, Он в тридцать лет тем ускорил; Нет в древнем веке человека, Чтобы Петру подобен был; Пусть книги бытия разгнутся! Натура чрез столетья многи Должна безмолвно отдыхать И выдержать долг тяжкий, строгий, Чтобы подобного воззвать. Великий требует величья. Почто вздыхать? — Его супруга, Блюдя в груди супружний дух, Блюла завет царя и друга И отражала свет в полкруг, Подобно как луна луч солнца. По толь великой перемене, Как с поворотом солнца вдруг, Где благодатный свет был в плене, Преемствовал весенний дух, И Север отдохнул весною. Рожденна с ангельской душою, Отцу подобная умом, А матери своей красою, Петров поддерживает дом, Грядет на трон — и с ней дни майски. Она, с небес покой воззвавши По приснопамятном отце, Над полпланетой дольней вставши, Сияла в радужном венце И осеняла всю державу. Во дни ее не вопияла Невинно пролиянна кровь, Но токмо тишина дышала, Суд, милость, правда и любовь, А музы пели меценатов. Се наконец небес судьбина Великую в женах зовет! — Божественна Екатерина Чертеж Петра и скиптр берет, Да образует дух полнощи! Дает небесные законы И множит мир с числом градов; Приемлет и дарит короны, Дух муз возносит средь громов, Как небоокая Афина. Птенцов из рук судьбы суровой, Прияв на лоно, бережет, Меж тем средь шумных царств вес новый Чрез силу мудрости берет; Европа тщетно воспящает. От света трона истекают Мудрец, вождь сил или герой, В поля и бездны отражают В шумящем блеске «туч второй — И в сем недоумеют царства. Вотще сармат и галл кичливый Крутились вихрями в полях. Кавказ, Эвксин и Тибр бурливый, И с Вислою Архипелаг Промчат ее трофеи в вечность. Но где Афина? — Нет Афины! — Ах! — Средь бессмертья смертна сень Покрыла взор Екатерины! Прешел ли росской славы день? Нет! — внук ее зарей восходит. Так век меж россов знаменитый Летал средь славы, красоты; Так и конец его маститый И век Петрополя златый В громах прославлен Александром». Сие рек старец — обратился; Что зрю? — Я зрю в нем юный лик! Куда же старец мой сокрылся? Иль, возродяся, вновь возник? Но старец продолжает слово: «Не удивляйся мне, сын мира, Что зришь меня о ликах двух! Я Янус, основатель мира; Я ими зрю два мира вдруг, Два века и два года вместе. Вдруг зрю, как солнце, удаляясь, Наводит бури надо мной И как оно же, возвращаясь, Сквозь бунт стихий несет покой, Чтоб растопить хлад зимний в вёсну. Едва ль когда мой храм цветущий Затворен был в минувший век! Не чаю, чтоб и век грядущий Без молнии в тиши протек. Чу! — Первый час столетья звукнул! Природа! — сколь ты изнурялась, С Петром минувший век зачав, И сколько после утомлялась, Толь многих гениев создав Из матерней своей утробы! Но если отдыхаешь ныне, Теперь, — иль в несколько веков Очреватей в вторичном чине! Еще роди других Петров, Екатерин и Александров! Се небо новый век дарует! Начни его с духов таких! Младой монарх их знаменует; А слава россов, счастье их Теперь о том к тебе взывают. Внемли, сын века изумленный! Встречай сей новолетний час! Летит он роком окрыленный; Да будет он священ меж вас! Да счастье россам с крыл ниспустит! Россия! — Славь с благоговеньем Сей век! — Он всех веков светлей; Поздравь себя с превозвышеньем Счастливыя судьбы твоей! Се гениев твоих столетье!» Около 1801

10. ЗАПРОС НОВОМУ ВЕКУ

Всесильного крылатый вестник, Столетья ветхого наследник! Все слышали гром страшных врат, Как ты влетал чрез них шумливо В сию вселенну горделиво, — Все — небо, дол земной и ад. Повеждь, какие нам блестят Надежды на челе сих врат? Ужасны выли непогоды Средь царств и мира и природы, Ужасны, видим сами то, Но что знаменовали? что? Тогда как бурная вселенна, Крамольной бранью возмущенна, Ложилась в мирну сень уже, Природа встала в мятеже. Там бездны, преступи пределы, Глотали целые уделы; А здесь источников скупых Глубоки долы обнажились; Меж тем как рыб стада теснились На ветвиях кустов густых, Открылись памятники скрыты, Труды седых веков забыты. Там странны гласы в облаках В полнощи ухо поражали; Здесь горы в каменных дождях На землю с тверди ниспадали. Ужель в природе оборот? Или великий новый год? Ужели божества природы Забыли долг обычный свой? Чудитеся, земные роды! Брань в небе! — тамо Марс земной Бросает грады каменисты; Перун, что был непостижим, Теперь довольно изъясним. Не стрелы ль грома те кремнисты, Что тайно древний Зевс метал, Чем правильно народ считал? Вулкан из Этны выступает, Оставя труд подземный свой, Озера, реки иссушает, Где, утомленные тоской, Вздыхают горько нимфы бедны, А нереиды на брегах Тоскуют по отчизне, бледны, Не в силах быв дышать в полях. В природе бунт, — мир в мире дышит; Над Западом дуга цветет; И на брегах Секваны пишет Таинственный король расчет Иль зиждет, может быть, мир новый; То скажет век, — мы внять готовы; Но в Севере краса чудес, Мудрец в монархе добрый, юный, Строптивы удержав перуны, Блюдет полувселенной вес. Но о судеб посол небесный, Надолго ль радостна дуга Хранит над миром цвет прелестный И пестрая ее нога Стоит над мирными холмами? Ах! сколь далёко б дух наш шел, Хотя природа временами И забывает свой предел? 1802 или 1803

11. ПРЕДЧУВСТВЕННЫЙ ОТЗЫВ ВЕКА

Сын мой! сын праха! сын юдоли! Ты видишь, видишь, что и в самом Смятении вещей теперь, В порыве самом естества, Ум человеческий не дремлет, Мятется, реет, мчится вдаль, Одолевает век — меня — И ищет новых царств себе По ту страну времен парящих, Где ждет его венец бессмертный. Нетерпеливый, бодрый ум, Ум самовластный, ум державный, Перестает отныне строить В отвагу мысленные замки; Собрав сил меры седьмеричны, Стремится чрез предел обычный. Се начинает человек В небесной высоте дышать! Он с зноем мразы проницает, Он в тверди климаты пронзает, К колесам солнечным дерзает. Под ним Земля — как муравейник [56] . Ревнуя умственному взору, Что видит он миры незримы, Взор бренный странствует отважно По отдаленным высотам, Существенны миры находит В эфирных чуждых областях [57] . Там он встречает над главой Вселенны новы величайши; А здесь — вселенные малейши В безвестном мраке под стопой [58] . Тут он летает в мелком мире; А здесь — в пучину не вступая, Пронзает страшну даль пучины; Без стоп в юдоли вод нисходит И близит блещущи потери [59] . Там слабо око, ополчаясь, Сражается со глубиною И пользою венчает подвиг; А здесь стопа отважна ходит По бурной зыби, как по суше, Без крыл, без лодии, без чуда [60] . Там дух в уединеньи реет, А здесь пред светом крылатеет. Ужасны подвиги его! Се ветха область издыхает! Растут из праха царства новы; Падет личина Магомета; И что ж? — в Пророке Аравийском Пред светом обнажился — льстец; Теперь ступя с бурливым блеском На лжесвященну персть его, Иной стоит — и сталью машет. Меж тем как тамо силой чуждой Возобновляется Мемфис И манит в тьму своих развалин Рыть некий драгоценный тлен, Сокровище умов ветшало, Иль извлекаются насильно Из седьмеричной ветхой ночи Ужасны духи древних римлян, Здесь венценосный гений россов Благий дух предков вызывает И скипетром златым счастливит Очарованну полпланету. Вот, сын мой, сколь велико рвенье Недремлющего ныне духа, Сего бессмертна чада света И небожителя во бреньи! Ты хочешь знать, к чему еще Сей полуангел, дух во прахе, В ристалище своем блестящем При мне поступит ныне дале Или какие впредь надежды В прозримой дальности блеснут? Ты зришь, что он стремится вечно От совершенства к совершенству, От одного довода реет К другим бессмертия доводам, Как светозарная черта Неусыпляемой зарницы В торжественных явленьях нощи Летит, туда же протяженна, Отколе низлетает быстро; Ты зришь, что мыслящее существо Бежит со мною совокупно, Бежит далече — неусыпно, Меня он выпередить тщится; И правда — времени смеется, Хоть плоть ему и уступает. Вот что вещает небо мне! Тогда как миролюбный плуг В браздах по тридцати веснах Отсвечивать при солнце будет, Блудящий пламенный мир некий, Как странник тверди огневласый, Сойдет в сию долину неба И сблизится тогда с землей [61] . Что, сын мой? — Ты бледнеешь — тщетно; Не лучше ль ободряться чувством И той гадательною мыслью, Что сей небесный посетитель Провозвестит земле средь молний Премудрости и славы полдни? Или какой Кумеин век Восставит на холмах вселенной? Не будет ли едино стадо Под пастырем единым в мире? Иль будет снова в Византии Из-под срацинских рук Рим новый Или на западе Рим древний? Не новые ли Сципионы И вседержители ужасны По средиземным глубинам Помчатся с громом в кораблях? Иль паки грозны Ганнибалы Из глубины гробов возникнут И ступят на утесы Альпов? Или с Платонами Афины, С Периклами, с ареопагом Прейдут в Сармацию на диво? Гордяся крыльями моими, Мудрец не может ли достигнуть До врат последних естества? Иль оного исходищ первых. И наконец — дерзнет в пучину? Оттоль с отвагой пронесясь Среди огнистой колесницы, Коснется, может быть, — престола, Где предстоит, поникши долу И персты робкие сложа, Всех мать, природа многогруда, Вдали безмолвная судьба, Пространство, долгота, движенье, Иль вес, иль мера и число, Порядок, сила, красота И наконец — духов различных жребий; Тогда, — так, — и тогда постигнет Непостижимого\ — но ах! Предместник мой — минувший век — Его свидетель покушений; Мудрец едва не приближался К пределам тайным естества; И вдруг, увы! — как человек, Нашел себя в ужасной бездне И в ту ж минуту меж великих Двух бесконечностей безмерных. Дух должен быть героем сильным, Когда потребна человеку Всемерная возможность сил Быть совершенным человеком, Чтоб человека же познать, Познать себя, всего себя. Ах! что ж потребно мудрецу? Ему быть должно? — быть божеством, Дабы уведать божество Или в зачатьи — естество?.. И самый ангел воплощенный, Невтон — бледнеет изумленный, Остановляяся меж сих Двух бесконечностей ужасных, И ощущает омрак в духе, Непостижимый, неисследный. Перед его же страшным троном Природа робко мимо идет, Не разделяет вечных прав С иным совместником каким; Он всю оставил мрачну тайну Единому себе, — себе… А может быть… но ты трепещешь! Не содрогайся, сын мой, ныне! Но лучше сим великим чувством, Великой мыслью сей дыши! Дух человеческий бессмертен; Он сроден вечно простираться По тайной лествице до края, Хоть край — бежит от взоров вечно. Ты жди, как я, — иль мой наместник, Иной громопернатый вестник, Поставим на вратах времен Надежды светоносный факел! Тогда питай сие предчувство, Что колесо природы скрыто Великий обращает год, Что в плоти серафим иной, Иль Петр, или Екатерина, Другой Невтон, и Локк другой, Или другой здесь Ломоносов Торжественной стопою внидут В врата Кумеиных времен; А может быть — переселится Восток и юг чудесно в север; Не отрицай сих чувств — и жди, Как путник на брегу морском! 1802 или 1803

56

Здесь предметом воздушный шар.

57

Гершелевы телескопы.

58

Микроскоп.

59

Изобретение пелагоскопа.

60

Пробочная фуфайка.

61

Давно пишут, что в 1835 году комета будет подходить близко к шару земному.

12. ДАНЬ БЛАГОТВОРЕНИЮ

Его Высокопревосходительству господину адмиралу и разных орденов кавалеру Николаю Семеновичу Мордвинову, милостивому государю и благотворителю с благодарнейшим сердцем приносит

Семен Бобров, Марта 4 дня 1802 года

Вотще тюльпан в долине спит, Коль на чело его склоненно Скатился с тверди Маргарит, Подъяв чело одушевленно; Как в злачном храме, он в долине Приносит тонкий фимиам Багряной утренней богине. Благотворитель! — я тобой К блаженству ныне примирился С жестокосердою судьбой, Твоей душой одушевился. Денница мне — твоя душа; Она своей росой целебной, В очах ток слезный осуша, Врачует мой недуг душевный И духи жизненные вспять Моей Камене обращает, Да пламя Фебово опять По томным жилам в ней взыграет. О сердце! — биться не престань В горящих чувствах бестревожно, Доколе парка непреложна С тебя известну взыщет дань. 4 марта 1802

13. ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ДЕНЬ СТОЛЕТИЯ ОТ ОСНОВАНИЯ ГРАДА СВ. ПЕТРА [62] МАЙЯ 16 ДНЯ 1803

Кто там, подобная деннице В венце горящем над главой, В величественной багрянице Блистает в славе над Невой? Столетня юность с красотою, С улыбкой важность в ней цветет; В деснице дань она несет Богоподобному Герою. Не призрак ли я зрю теперь? Нет — зрю Петрополя я дщерь. «Сто лет, потомки восхищенны! — Так дщерь престольна вопиет,— Сто лет уже, как град священный Возник из тьмы ничтожной в свет. И кто? какой сей дух небесный, Дух приснопамятный в веках, Одушевя недвижный прах, Воздвигнул стены толь чудесны? Немврод? — Орфей? — иль Озирид? Нет — Петр, полночный наш Алкид. О полубог полувселенной, Живый востока в высоте! Сойди! Сойди с горы священной! Се возрожденный в лепоте Взывает росс в гремящем лике! Се дышит он хвалой к тебе И славу воздает судьбе, Как первозданный, в шумном клике! О тень! божественная тень! Да будет свят навек сей день! В сей день, толико мне желанный, Праправнук августейший твой, Небесным сердцем одаренный, Екатерины внук драгой, Предыдя в блеске славы ратной Потомственным твоим полкам, Велит торжествовать громам. Вдруг гром в полках гремит трикратный; Вдруг миллионом повторен: „О Петр! — живи! — ты нам священ“. Живя ты в вечности, — в том мире, Живешь еще и в сих веках; Ты жив в громах, — жив в тихой лире, Ты жив в державе, — жив в душах, Ты в чувствах вечен и негиблем, Так памятник твой свеж и юн; Храм грома, — там горит перун; Храм правды, — он вовек незыблем; Храм мирных муз, — тебя он чтит. Великий! — всё тебя твердит… Дивятся царства изумленны, Что столь огромный сей колосс, На зыбкой персти утвержденный, Через столетие возрос. Вселенной чудо, храм Дианы Для блеска и твердыни сил Три века с златом поглотил; А здесь не храм — но град державный, Престол полмира, через век На степень доблести востек. Гордящась чистыми струями, Препоясующа сей град Нева, чуждаясь меж стенами, Мне мнится, хочет течь назад; Чело зелено воздымая Из-под волнистых кровов вод И разверзая влажный свод, Недоумеет, взор вращает. Вдруг глас раздался волновой, И гул помчался над водой: „Как? Стены предо мною ныне! Ужель в стенах бегут струи? Мне кажется, в иной долине Пустынны я вела краи. Доселе сосна, ель тенисты Гляделися в моих водах; Досель теснились в жидкий прах Граниты стропотны, лесисты, Где волчий взор в дубраве рдел, Как огнь в зелену ночь горел. А ныне там, где скромно крались Рыбачьи челны близ брегов, С бесценным бременем помчались Отважны сонмища судов. Ермий, сей купли вождь, со славой Развешивая легкий флаг, Меж полюсами на зыбях Летит с гордыней величавой, Летит то с севера на юг, То с запада в восточный круг. Досель страшились робки боты Предать себя речным водам, А ныне ополченны флоты С отвагой скачут по морям; Кипящу бездну рассекают, Хребет царя морей нагнув, И, звучны своды вод давнув, Пучину славой наполняют. Но кто виновник их побед? — Сей ботик [63] , — их почтенный дед… Доселе, дебри где дремали, Там убран сад, цветет лицей; Где мертвенны утесы спали, Там, из могилы встав своей, Скудели в зданиях багреют; Где ил тонул под серым мхом, Там прянул водомет сребром; Там куполы в огне краснеют; Там стогны в мрачну даль идут Или стражницы твердь секут. Бессмертный! кто тебе подобен! Зевесов иль Филиппов сын С тобой равняться б был удобен Иль Цезарь, римский исполин! Их памятник — бесчеловечность; А ты — урок дал естеству, Как ты подобен божеству; Ты пройдешь делу славы вечность, Подобно как Нева меж рек“, — Рек невский гений и потек. Так, россы! — зрите ль, что вершины Надменных гор перед Петром Поникнувши легли в долины И пали в страхе ниц челом, А тамо, где долина крылась, Возникнул холм, напружа дол, И холм в блестящу твердь взошел? Так точно гордость низложилась, А дар души из тьмы воззван, Ценен, — возвышен, — осиян. Се там хранилища закона В священном ужасе стоят! Се там Паллады, Аполлона И муз святилища блестят, Где усмирял он древню дикость И злобу стер, где змий шипел, Где самый рок он одолел, Открыл души своей великость И всё, едва не всё возмог, Как полпланеты полубог. Се храмина [64] , чертог законов, Отколе боголепный глас Решил судьбину миллионов; Отколе не единый раз Пылал перун, сопутник славы, Карал вражду внутри и вне; Отколь престолам, — царствам, — мне, — Векам — твердилися уставы! Се славы колыбель! о росс! Чудись, как в славе ты возрос! О Первый Петр! во всем ты первый, Хоть кратко факел твой светил; Но твой праправнук, внук Минервы, В себе его возобновил; А ты, — ты в климатах безвестных; Се гроб! — тут спит твой прах; Тут торжествую — во слезах. Ужасна тень! — зри с гор небесных! Се дань на гроб сердца кладут! И благодарны слезы льют! Но, о премудрый основатель! Одних ли сих творец ты стен? Одних ли сих чудес ты здатель? Народ тобою сотворен; Народ — трофей в трофеях главный! А ты — России всей творец. О росс! благословляй венец Петровых стен столетья славный!» — Так дщерь Петрополя рекла И жертву с страхом воздала. Май 1803

62

Известно, что С.-Петербург заложен в начале прошлого века, т. е. 703 года, на таком месте, где по низкой и топкой почве казалось бы невозможным построение столь прекрасного города, каков он ныне.

63

Сей ботик был выставлен на стопушечном в тот день корабле в воспоминание того, что он первый подал великому государю великую мысль о флоте за сто лет назад.

64

Известный всем домик Петра Великого.

14. ЖЕЛАНИЕ ЛЮБИТЕЛЮ ОТЕЧЕСТВА [65]

Лето паляще летит; Молния в туче немеет; Осень на буре висит; Риза туманна сизеет. Брови навислы ея Иней на долы кидают; Голые рощи, слезя, Вздохи шумящи выводят. Злачны веночки падут; Травка ложится и сохнет; Кролики в норы бегут; Спящая мошка не дохнет. Мила весна! ты повей; Всё при тебе поновится; Будет опять всё живей, В зелени одушевится. Пусть и твое, прозябая, Счастье еще оживет Или, туман презирая, Вёсну свою призовет, Чтобы морозы унять, Страшные робкой надежде, Чтобы муравку поднять В новой зеленой одежде! <1804>

65

Сии стихи сочинены вместо опыта римских дактилей на российском слове; случай же их был при начале осени.

15. ПОЛНОЩЬ

Открылось царство тьмы над дремлющей вселенной; Туман, что в море спал, луною осребренной Подъемлется над сей ужасной глубиной Иль пресмыкается над рощею густой, Где тени прячутся и дремлют меж листами; Как разливается он всюду над полями? О мрачна нощь! отколь начало ты влечешь? От коего отца иль матери течешь? Не ты ль седая дщерь тьмы оной первобытной, Котора некогда взошла над бездной скрытной Лелеять нежныя природы колыбель? — Так, — черновласая Хаоса древня дщерь, Ты успши дня труды покоишь и теперь; Ты дремлющий полкруг под тению качаешь; Увы! — ты также взор умершего смыкаешь. О нощь! — лишь погрузишь в пучину мрака твердь, Трепещет грудь моя; в тебе мечтаю смерть; Там зрю узлы червей, где кудри завивались; Там зрю в ланитах желчь, где розы усмехались. Одр спящего и гроб бездушный — всё одно; Сон зрится смертию — смерть сном, и всё равно. Се полнощь! — тихо всё; луна с среды нисходит И к западным водам Плиад с собой уводит. Здесь силюся возвесть я полусонный взор На крыты бледным мхом хребты дремотных гор. Луна сребрит пары, что из могил восстали И человеческ вид в лучах образовали; Его ли слышу глас? — Иль шепчет ветр из рощи? Нет, — здесь язык шумит, — язык невнятный нощи. Двенадцать бьет, — вся тварь вокруг меня молчит; Грех спит ли? — Мудрость бдит! И — можно ль? — зависть бдит! Но труд, — невинность, — всё почиет под тенями; Лишь кличут совы там с огнистыми очами. Воздушно озеро сседаяся бежит; Сверкает молния, и твердь вдали гремит. Селитряный огонь восток весь озаряет И сумрачных холмов вершины убеляет. Кто тамо посреде восточных туч грядет? Не страшный ль судия с собою рок несет? Предыдет огнь ему, а следом кровы мрачны; Лице его блестит, как образ солнцезрачный; Вся риза в молниях волнуется на нем И препоясана зодиаком кругом; Он быстро в мир грядет, и сам стопой сафирной Пронзает в выспренних странах помост эфирный. Се в час полунощи грядет Жених, одеян в страшный свет! Блажен тот раб, его же срящет Готового в небесный брак; Несчастен же, кого обрящет Поверженна в унылый мрак! Блюди, душе моя смущенна, Да сном не будет отягченна И вечной смерти осужденна; Но, воспрянув от сна, гласи: «О трисвятый! — воззри! — спаси!» Еще ль душа, в мечтах несвязных погруженна, Еще ли в узах спит стозвенных задушенна? Восстань! — возжги елей и созерцай чертог, Где ждет тебя жених — твой судия, твой бог! О ты, надеяйся на будущи годины, Забывый строгое условие судьбины, Сын неги, — ищущий бессмертья в днях своих! Вострепещи, когда познает сей жених, Что масло во твоем скудельнике скудеет И огнь живый небес внутри тебя мертвеет! Ты буйствен, ты не мудр, — проснись! ступай со мной! Открою, где чертог премудрость зиждет свой; На мшистых сих гробах, где мир небесный веет! Ступай! — учись! — гроза прешла, — луна багреет… <1804>

16. ПРОТИВ САХАРА

Любезно лакомство Венеры, Камыш Канарских островов, Желчь негров, неги сласть без меры, Враг пчел, друг неких птиц и псов! Не ты ль стихию вскипяченну С приправой хинского листа Для вкуса строишь услажденну И манишь лакомы уста? Не ты ли водку умягчаешь Рассыпчивым своим песком, Позыв в желудке умножаешь На многи брашна за столом? Не ты ль зимою подслащаешь Передвоенный виноград, А летним знойным днем влагаешь Свою приятность в лимонад? Ты в вафлях клетчатых блистаешь, Смеешься в каше, в пирогах И в пудине, как снег, сияешь. Ей! — ты душа в таких вещах. Но если нервы в нас слабеют И власть свою скорбут берет, Иль зубы от тебя чернеют, Противный дух из уст идет; За сладостью твоей небесной Зловонье адско вслед летит; Что я скажу? — О нектар лестный! В тебе сокрытый яд лежит. То мало; — коль за подлу цену Невольник черный быв продан, Отводится к позорну плену От африканских милых стран; Когда, лишась супруги верной Иль в чадах — нежных, милых чад, Идет окован в грусти черной И в сердце чувствует весь ад; Идет под тяжкими бичами Над тростником свой век кончать, Труд мочит кровью и слезами, Чтоб вкус Европы щекотать; И наконец — он умирает, Чтоб сластолюбью услужить, Затем — что без того не знает Оно мудрейших мер открыть; Что я тогда скажу, смущенный? Не сахар — сладкий яд мы пьем, В слезах и поте распущенный; Не нектар — кровь несчастну льем. Не лучше ль нектар надлежало Искать нам в свекле [66] иль в пчелах? Пчела в защиту носит жало, А беззащитный негр — в цепях. Китай с аравскими странами Не дорожился бы травой Или пряжеными бобами [67] ; То вымысл роскоши пустой. Как стыдно золотому веку Железным варварством блистать И к вечному наук упреку Причудливый вкус щекотать! <1804>

66

Известно, что ныне делают сахар из свеклы, и преимущественно в Московской губернии, как недавно писали в ведомостях.

67

Конечно, меньше бы нужды было в чае, так как в России одобряются вместо его лучшие растения; то же самое сказать можно и о кофе, ибо ныне уже нашли полезнейшую замену его.

17. ПЕСНЬ НЕСЧАСТНОГО НА НОВЫЙ ГОД К БЛАГОДЕТЕЛЮ

Without shelter from the blasts in vain we hope the tender plant.

Akenside [68]

Звукнул времени суровый Металлический язык; Звукнул — отозвался новый, И помчал далече зык. Снова солнцы покатились По палящим небесам; Снова шумны обратились Времени колеса там. Будьте вновь благословенны, Земнородны племена! Будьте паки восхищенны, Как и в прежни времена! Пейте в полной чаше радость! Пейте здравия струи! Ощущайте жизни сладость! Украшайте дни свои! Мне судьбина отреклася Бурю жизни отвратить; Знать, она еще клялася Горьку желчь свою разлить. Рок, о рок, — почто толь рано Ты мне желчь подносишь в дар? Неужель на свежу рану Свежий мне даешь удар? Где для горькой раны срящу Врачество в грядущий год? Где, — в каких сердцах обрящу Против грозных туч отвод? Муж состраждущий, муж кроткий! Если лиры моея Внял ты некогда глас робкий, Ах! — к тебе спешу вновь я. Обратися, муж великий! Се ударил новый час! Пусть часы живешь толики, Сколько благ лиешь на нас! Пусть трех персты парк суровых Жизни нить твоей прядут Из шелков драгих и новых И ей крепость придадут! А когда еще тобою Тяжкий рок мой не забыт, Ах! — не поздно мне с судьбою Мир тобою заключить Коль не поздо, в новом годе Не пролью я новых слез; После бурь в другой погоде Осушу их средь очес. 1795,<1804>

68

Лишенные защиты от урагана, напрасно мы возлагаем надежды на слабый цветок. — Акенсайд (англ.). — Ред.