Поезд на Солнечный берег

На улице моросил дождь. Не останавливаясь, она прошла два квартала и только тогда вызвала машину. Через полчаса она была дома. Муж хотел поцеловать ее в щеку – она отвернулась.

– Я все–таки надеюсь, – сказал Пончик, – что ты выскажешь мне свое мнение относительно того, о чем мы с тобой говорили. Это может принести большие деньги, если взяться за дело с толком.

Он говорил еще что–то, чего Матильда не слышала. Она прошла в ванную комнату, где несколько минут стояла перед зеркалом, закрыв глаза и потирая виски пальцами.

– Ванну, пожалуйста, – сказала она в пространство, опустив руки.

Пончик постоял у дверей ванной, слушая плеск воды, и отошел. В шкафу у него была спрятана непочатая бутылка, и, пользуясь временным отсутствием жены, он налил себе изрядную порцию.

«Это все Филипп виноват, – думал он, – расстроил ее… Надо будет добиться для него высшей меры».

Пончик вызвал по видеофону начальника мышкетеров, справился, как идет задержание изменника Фаэтона, но дело, похоже, так и не сдвинулось с мертвой точки. Впрочем, люди начальника вроде бы напали на след. Пончик хмыкнул и отключился.

«Урезать расходы на полицию», – мелькнуло в его голове.

От полиции он перешел к мыслям о Дромадуре. Этого жалкого диктатора давно пора сместить. Пончик утопал в грезах о безграничной власти.

Ванная была полна воды, на поверхности которой лежала шапка белоснежной пены. Матильда подобрала волосы и заколола их, не глядя на свое отражение. Банка с рыбкой стояла на умывальнике, Матильда взяла ее и долго рассматривала на свет. Рыбка не шевелилась. «Да она неживая», – мелькнуло в голове у молодой женщины. Неожиданно плавники рыбки дрогнули, и мутные, холодные глаза впились в ее лицо. Матильда почувствовала, как у нее вспотели ладони.

Открыв банку, дочь Вуглускра наклонила ее и выплеснула все содержимое в ванну. В стене включился автоматический проигрыватель, незатейливая мелодия струилась, нашептывая что–то нежное и медоточивое. Матильда сбросила пеньюар, легла в ванну и закрыла глаза. Поток убаюкивал ее, нашептывая нехитрую сказку:

«В одной далекой стране жили–были девушка и юноша. Девушку звали Матильда, а юношу – Филипп. Она его любила, как и он ее, и они никогда не разлучались. А еще у него был смешной вампир, как же его там…»

Играла музыка. В гостиной (номер семь, если считать с севера на юг, и девяносто семь, если считать с юга на север) со стаканом в руке мечтал Пончик Ляпсус. Диктатор Ляпсус. «Дорогие телезрители, сейчас вы услышите обращение к вам нашего дорогого, безгранично любимого…» И он возникал на тысячах, сотнях тысяч, миллионах экранов, красивый, как Орландо, нет, пожалуй, еще красивее, и говорил веские, значительные слова, которые умиляли его самого, стоило ему представить их. Матильда улыбнулась, лежа в ванной. Она вспомнила.

«Лаэрт… Да, его звали Лаэрт… И так они жили, мирно и счастливо, до самой смерти».

Рука Матильды, лежавшая на краю ванны, чуть дрогнула, и тотчас вода под пеной стала краснеть, краснеть, пока не сделалась совсем алой. Золотая рыбка так любила этот цвет…

Сон сорок седьмой

Мышкетерский перехватчик полз над землей, обшаривая фарами закоулки. С тех пор как разладилось искусственное солнце, вернулась Ночь, непроглядная, будоражащая воображение тысячью страшных сказок. Город узнал, что такое мрак, и это открытие перевернуло все его представления о мире, до той поры незыблемом. Многие люди почувствовали, как их охватывает суеверный ужас; многие, наоборот, обрадовались. Мрак дарил им вседозволенность, свободу от всех и вся; густой пеленой он покрывал их самые темные дела и толкал на новые, еще более дерзкие, суля безнаказанность и забвение. В охваченном эпидемией Городе царил хаос, но кто–то еще пытался сохранить видимость порядка, чтобы удержать в узде отчаявшихся людей, – и поэтому перехватчик лениво продвигался вперед, выискивая подозрительные признаки жизни.

Спрятавшись за грудой пустых ящиков, Филипп ждал. Никого не обнаружив, аэромобиль поднялся и медленно двинулся прочь, все так же беспокойно водя фарами.

Филипп перевел дыхание и с трудом поднялся из своего убежища. У его ног струилась вода, сбегая ручейком к решетчатому люку. Впереди и позади него лежала тьма, на соседней улице кричали пьяные голоса. Филипп сунул руки в карманы и пошел вдоль ручья.

Шагов через сто перед ним выросли тени. Первая схватила его за плечи и притиснула к стене, дыша в лицо перегаром.

– Ты кто такой? Чего ты тут бродишь? Убирайся, покуда цел!

Луч света из карманного фонаря ударил ему в лицо. Филипп прикрыл глаза ладонью.

– Я ищу одну девушку. Ее зовут Ада. Вы случайно не знаете ее?

– Гляди–ка, он спятил! – захохотали тени. – Вот славно!

– Так говоришь, ее зовут Ада? – спросила одна из теней. – Пошли с нами!

Тени подхватили его под руки и со свистом и улюлюканьем поволокли за собой. Филипп не сопротивлялся. Мелькнули тяжелые ворота, захламленный пустырь, дом с покосившимися стенами. Тени долго стучали кулаками в дверь, снабженную маленьким окошечком, и переговаривались с кем–то невидимым за ней. Наконец дверь отворилась, и тени увлекли Филиппа внутрь. Гремучая музыкальная волна накрыла его с головой; тесный зал был полон извивающихся в танце женщин. Звероподобные официанты разносили напитки. Тени выхватили из груды тел одну девицу и подвели ее к Филиппу.

– Вот твоя Ада!

Накрашенные глаза в черной кайме обратились на молодого человека.

– Очень приятно, – хрипло промурлыкала девица и взяла его за локоть. Тени гоготали.

– Нет, – сказал Филипп, – это не она.

– Можешь называть меня как хочешь, – шепнула девица, повисая на нем, – я твоя.

Филипп молча и серьезно посмотрел на нее. Неожиданно она отшвырнула его руку и, резко повернувшись, ушла. Филипп тронулся к выходу; вышибалы загородили ему дорогу, потребовав выходную плату. В карманах Фаэтона нашлось несколько сушек, и вскоре он очутился на мостовой. Дверь, рявкнув железом, обрезала несущуюся ему вслед музыкальную волну.

Шаг за шагом он углублялся в ночь, сторонясь освещенных мест и зорко вглядываясь в небо, из которого в любую минуту могла опуститься мышкетерская машина. Филипп никого уже не боялся, но сама мысль, что его схватят прежде, чем он найдет Аду, была ему невыносима. С той поры, как юноша навсегда покинул свой дворец и прежнюю жизнь, он не терял надежды отыскать свою любимую; он выжил только благодаря этой надежде, и лишь она одна поддерживала его, когда больше не на что было надеяться.

Шум, коснувшийся его слуха, заставил его остановиться. У левой стены стояли мусорные баки, в которых кто–то копошился, – в воздух подлетали объедки, тряпье, какие–то обертки. Неожиданно возня прекратилась. Филипп подошел ближе, и громадный субъект выскочил из бака, потрясая новехоньким дыроколом. Шерсть на субъекте стояла дыбом, он бешено вращал глазами.

– Проваливай! – провизжал субъект. – Не возьмешь! Это моя помойка, я ее застолбил за собой. Брысь отседова!

– Успокойтесь, – сказал Филипп. – Я не хотел…

– Мое, никому не отдам! Проваливай, проваливай! – субъект наступал на него, трясясь как в лихорадке.

– Амадей? – несмело спросил Филипп.

Кот (ибо это был именно он) опустил дырокол и молча разглядывал Филиппа.

– Ваша физиономия мне знакома, – наконец изрек он. – Не исключено, что мы с вами встречались в прошлой жизни. Не припомню только, в какой именно.