Поездом к океану

— Нет. Эту ветку давно закрыли. Еще при вас. А сообщение с Кемпером года четыре назад.

— Вот как… Значит, больше уже и не поедешь поездом к океану.

— Океанов много, мадам Гийо, — усмехнулся он. — Спасибо за обед и за разговор.

— И тебе тоже спасибо, что разыскал меня.

Он лишь пожал плечами в ответ. Она приподнялась, чтобы подать ему руку для пожатия на прощанье. А он молча и точно так же, как при встрече у гостиницы, поцеловал ее ладонь. И в этом жесте, прямо сейчас, с абсолютной уверенностью она узнавала наконец своего Лионца.

Часть четвертая. Шаги по земле

Дуарнене, Франция, весна 1951 года

* * *

Чернота за окном была рассечена светом фар, но один черт, Юбер ничего не видел и не особенно присматривался. Шофер попутной машины, что согласился его подбросить из Ренна, что-то плел о приезжих, которым здесь в марте делать нечего, и о том, что люди уходят искать лучшей доли в большие города, где коммунистов всяко поменьше, чем их «красном городе»[1]. Или, может быть, так только кажется, потому что поди разбери, кто там в Бресте, например, почитывает Маркса или ходит на партийные собрания. Народу много, а тут каждую овцу знаешь и в лицо, и с кем она пьет в какой пивнушке.

«Того и гляди, одни старики останутся, да и те скоро вымрут!» — заключил он наконец в некоторой досаде, сворачивая на очередном повороте. В основном, дорога была средней паршивости, то и дело подбрасывало на ухабинах. А этот резкий поворот тряхнул их немного в сторону. Пройдет еще каких-то полтора десятка лет, и на этом самом месте из Анри Юбера выйдет последний воздух, что еще будет в его больных легких. Но сейчас он о том не знает. Не знает и водитель, продолжающий болтать, раздражая подполковника почти до колик под ребрами.

Единственное, чего Анри сейчас хотелось — это отоспаться после нескольких суток сплошного пути, который, кажется, для него никогда не заканчивается. Но до дома еще поди доберись.

— Вам что же? Не нравятся красные? — усмехнулся Юбер, стараясь не глядеть на человека за рулем, но больше и глядеть-то было не на что — в боковом окне чернота, а в переднем — мелкая морось в свете фар.

— Да я сыт ими по горло! У меня младший, вообразите, восемнадцать лет, а туда же! Участвовал в забастовке. И без того консервный завод еле работает, еще и они шатают.

— Вы, вроде как, должны сочувствовать трудовому народу, а не капиталистам.

— А я и сочувствую! На нас наживаются все, кто хотят. Но порядок есть порядок. Не верю я в добряков, чтоб все только отдавали. Старший сын в Алжире, в армии, там неспокойно. А этот здесь занимается какой-то чепухой. О ком я должен больше переживать, а?

— Вы, стало быть, согласны, что их выгнали из правительства?

— И даже согласен, чтоб их больше туда и не пускали, если они одобряют гибель наших детей.

На это Юбер ничего не ответил, а водитель расходился еще больше. Его сердило буквально все. Оказалось, он приехал сюда в молодости из Безансона и терпеть не мог ни левых, ни правых, не переносил тех, кто расшатывает порядки, заведенные много лет, и в особенности — бретонский эмсав[2], по его искреннему мнению подрывающий французское единство.

«Я бы их всех запретил, всех!» — возмущался он, едва ли до конца сознавая, чему в действительности подобны его убеждения. Раскрывать ему глаза Юбер поленился и снова уставился в окно. Моросью залепляло стекло куда быстрее, чем с нею справлялась щетка. И если представить себе, что этак он и правда едет в то место, которое зовется домом, то можно и потерпеть. Даже навязчиво зудящий возле уха голос вечно всем недовольного шофера.

В конце концов, впервые за последний год с лишним ему выпала целая неделя отпуска, и ее он намеревался провести там, где хочет сам, а не там, где диктуют условия работы.

Требул подходил. Требул вообще всегда был хорошей идеей, что, как ни странно, совсем не зависело от воспоминаний, связанных с ним, кои должны бы отталкивать его от этого места. Не отталкивали. Скорее напротив — притягивали как магнитом.

Сюда он мотался хоть на ночевку в те редкие дни, когда удавалось выделить пару часов, чтобы поужинать с семьей по пути из Бреста. Когда едешь из Тулона или из Шербура такой радости себе не доставить. И он очень хотел думать о Тур-тане, как о чем-то своем собственном. Иногда у него даже выходило. Он привыкал.

— А вот и Требул, — проговорил водитель, кивнув головой на огоньки, и даже этот жест вышел у него ужасно брюзжащим, — дальше-то куда?

— К старому маяку.

— На ферму, что ли?

— Там, кажется, ничего другого поблизости нет, — улыбнулся Анри и прикрыл веки, сделав вид, что совсем не воспринимает слов старого ворчуна. Усталость и впрямь брала свое. Кажется, уже бы и заснул под покачивание и рев двигателя, если бы не предвкушение конца пути. В следующий раз он раскрыл глаза, когда машина остановилась, довольно резко дернувшись и заставив его подпрыгнуть на сидении.

Часы демонстрировали почти десять вечера, а в одном из окон горел свет. И значит Беллары еще не спят и накормят его хорошим ужином. Есть тоже хотелось просто ужасно. Его дорога в этот раз вышла бесконечной. Еще позавчера он прибыл в Тулон после нескольких недель в море, оттуда рванул в Марсель, чтобы в военный порт переправить грузы с провиантом. А после была дорога в Париж — держать отчет в министерстве. И наконец получить, помимо слов благодарности, еще и целую неделю свободы, к которой он даже не с особенно тремился. Напротив, его вполне устраивала работа на износ, как в последнее время с приходом де Латра в Индокитай.

Словом, из министерства подполковник Юбер рванул прямо на аэродром, откуда его и доставили на авиабазу 271 Ренн Сен-Жак — благо, знакомые ребята подобрали. В чемодане — минимальное количество вещей, с которыми он исколесил весь мир от Европы через Африку и до Азии. А на нем все та же военная форма, и правда сделавшаяся второй кожей. Сейчас и тренчкот, и мундир, измятые и пыльные, нуждались в том, чтобы их привели в порядок, собственно, как нуждался в том же и сам Юбер, которые сутки едва державшийся на ногах.

Впрочем, ощущая под ними землю и прекрасно слыша поблизости шум мартовского океана, он находил, что мир вполне себе сносен, вероятно, предвкушая, как скоро окажется в постели, перед тем набив живот. Водитель вытащил из машины его чемодан, торжественно вручил ему в руки и, сев обратно за руль, рванул в Дуарнене. А Юбер, слегка прихрамывая, направился к дому. Вошел в ворота и по широкой аллее поплелся к крыльцу. Под ногами весело поскрипывали мелкие камни, было немного влажно и скользко от дождя.