Поэзия Африки

Моменты Перевод Новеллы Матвеевой

I

(Истории так часто повторяются…) Моменты — те же двери на шарнирах, вертящиеся вечно и привычно: то отворяются, то затворяются, но кто в них проникает — безразлично… (Открыты царственно развилки мира для тех, кто нм с улыбкой покоряется.)

II

Был миг. Он за руку схватил меня когда-то и бросил — оглушенного, ненужного, как бы наемного, но безоружного и безнадзорного солдата в необъяснимый бой, где только сил растрата. Был миг, который мне дал предвиденье картин грядущих, больших и малых, — я угадал их, и сделал шаг вперед под их влияньем, покорный будущего настояньям, и снова сделал шаг под торопящим взором событий ждущих… Был миг. Он мне открыл пейзажей вереницы, а для истории — ни уголка страницы. (Он только приоткрыл историю. Потом, не дав ей вырваться, прикрыл другим листом, и много мертвых тел осталось на дороге. Вот — странных тех побед бесславные итоги…)

III

Поэт, едва-едва проснувшийся во мне! Дорожный твой мешок до верха полон ныне: в нем — тяжесть некогда отринутых минут, груз жестов, прерванных сквозь сон, на половине… Бедняга, ты бредешь без цели, наугад, петляя, путаясь в лохмотьях той одежды, подобранной с дорог, которую сносил, хоть вовсе не носил, да и не видел прежде…

Экран Перевод Новеллы Матвеевой

За этой сменой волн, которым ни конца, ни остановки, за этим горизонтом неизменным, на этой белой полоске в синем море (в шторма и в бури — серой), оставленной винтами устремленных вперед, неугомонных кораблей… (Мечты бегут, как волны, над ироничной бездною-химерой; в рассвет прекрасной жизни и, может быть, уже в дорогу к ней, подхлестнутые верой…), …есть голоса иные, глаза, вместившие иные виды света, безумием цивилизаций рожденные, нервные токи, которым Атлантику не пересечь и, к нам не прорвавшись, остыть; есть человек в толпе, и есть широкий размах континентов — и волнореза песне волнующей — их не достичь… Там есть, о братья, борьба любая для всякого, в ком бороться жажда, и есть экран, на котором чувства твои отразятся в оттенке каждом: поезд — сталь, что кусает сталь, рев городов над молчаньем полей; в ошеломительной вышине — самолет бурящий, сверлящий даль, бессонными светляками глаз вращая во тьме ночей; тщеславные мультимиллионеры, — всех представимых вещей короли, что свет затопили без толку и меры рекламой прекрасного в нынешнем веке; что подожгли твой нищенский взор, пожирающий запоздалые, отсталые газеты и журналы, где блестят кинозвезды надменные, вожделенные, невесомые, словно обожествленный картон. А за всем этим — стужа, бон-тон, дно, клоака, бессильная злоба, преступленье, позор, мотовство, вихрь отчаянной схватки… — А здесь? Ну а здесь — ничего. Здесь — покорность. И каждый, не зная пути своего, выбирает его без разбора, в слепом беспорядке… За этой сменой волн, бегущих без конца и остановки, я знаю, есть дороги для поступи героев, и руки добрые, что машут, провожая, благословляя людей великой грезы, шагающих по следу пророков, гениев необычайных… Там есть борьба, которой ты не знаешь, но рвешься к ней конем, привязанным весь день у пешеходной дороги, по которой бредет толпа видений, надежд и обещаний, порой неуловимо оживляя пейзаж холодный… И молча ты слушаешь, как ветер в скалах бродит, поет за их грядою, следишь за сменой волн, бегущих без конца и остановки, за этим горизонтом постоянным, за белой полосою, оставленной винтами судов ушедших, как будто за мечтою беспредельной, где гаснут последние гримасы иронии бесчинной, и на краю туманном ты видишь контур корабля, который не взял тебя с собою.

Пять песен о разлуке и любви Перевод Новеллы Матвеевой

Я ведь тоже капля в океане, наши жизни [120]

не так уж раздельны.

Уитмен

I

За руки взявшись, шагать нам рядом повсюду. Правда, на крыльях тревог я уноситься буду, и ты подумаешь: я забыл улыбку твою колдовскую. «Кто уезжает — увозит сердечные муки». Храни же тоску пути и разлуки, умножь ее, вновь тоскуя…

120

Эпиграф к стихотворению «Пять песен о разлуке и любви» взят из стихотворения Уитмена «Из бурлящего океана толпы…» (перевод К. Чуковского).

II

Я иду туда, куда уводит эта жгучая меня тревога, ты передо мной всегда стоишь незримо, как свеча обета, — вечно рядом где-то, вечно негасима…

III

…Я же земля, по которой ступаешь ты, воздух, которым ты дышишь мгновенье любое, ветер, что ночь напролет у дверей твоих стонет, вещи, цвета, явленья, что видишь ты, даже воспоминанье твое — мимолетная тень мечты от шороха ветви, когда она засохший листок уронит… Ах! Невесомое таинство долгих Часов над волной! Даль бесконечных Часов, где теряюсь я неизбежно! Не так велико Пространство, мой друг, между тобой и мной, по Время — безбрежно…

IV

Укачай меня, грусть о побережьях, о неведомых еще и пустынных, но которых прекрасней и желанней не встречал я в скитаниях прежних, о прибрежьях, дивных, как виденья каравелл старинных… Укачай меня, грусть (и чтобы на прощанье об ее движеньях мне мечтать печальных, о последних минутах расставанья), хоть бы и с надеждой так же я расстался, — ибо храм любви, воздвигнутый так страстно, может и обрушиться без звука. …Не разлука для Любви — пространство. Время — вот разлука…

V

Недолгий обман переменчивых судеб, рассеянных в мире, — вы, кого поджидает Время, дремлющее под покрывалом пространства! О, если бы, если бы реяли вы, как птицы в эфире, дыша их вечной весною! (Коротка твоя жизнь, моряк, но ведь терпкость ее — сильнее.) О, если бы расстоянье, моряк, было, как Время, свободно! Не верь ты, не верь, будто даль над Временем властна: лжет и обманывает дорога призрачно-вечной длиною! Любовь, моряк, забывает Время, когда ей только угодно, но Время не забывает Любви, помнит о ней всечасно…

Я разрою твою могилу Перевод Новеллы Матвеевой

Полное грации — «Аве Мария» — шепчу моленье, и то же томленье душою овладевает, которое в детстве чистом только бывает. Мой шаг замедлен, жесты бессильны и беззащитны, бледность на пальцах дрожащих, но не боюсь я хулы, не страшусь поношенья, ни взоров, из тьмы горящих, ни завываний, ни трупов, ни их оживаний, ни поцелуев студеных толпы мертвецов возбужденных, ни по невидимым лестницам — шороха ног незримых, ни ночи, ни теневых погонь, что рыщут, мой след учуя, — я ничего не боюсь. Мне ничего не страшно. Ибо твою могилу разрыть хочу я. Длинные волосы твои станут еще длиннее, на бледных дремлющих пальцах ногти еще удлинятся… Эти руки — только спят. Улыбка эта — улыбка пловцов по морям покоя и света… А может быть, ты готова сказать последнее слово, — лишь веки опущенные ожидают тайного привета… В твоем одиночестве ты изучила тропинки без перспективы, без бега и без пространства, лицо твое явит тайну в чертах умиротворенных, и на застывших устах, уголков лишенных, слово так ясно, — ясней, чем звуки псалма в усыпальнице, чем аллилуйя, чище росы, на заре восходящей, — ибо твою могилу разрыть хочу я… Века пролетают внутри бесконечного мига, и новый мир вырастает из старых развалин мертвого мира. Много пройду я дальних дорог без отступа и препоны, — путем без извилин и тупиков, прямым, незамысловатым, как тот, которым и ты вернешься, окутанная ароматом цветов, погибших тому назад пролетных лет миллионы И когда среди светлого дня солнца не станет, а в светлой воскресшей ночи луны исчезнет сиянье (и когда сотрутся все границы между ясным днем и тьмой ночною), и покой обнимет человека, и в берлогу дикий зверь вернется, и когда, как в тайну ожиданья, целый мир оденется в молчанье, и глаза и уши отомкнутся для приятия вести великой, как новый псалом, в твоих чистых устах обретающий силу, — я разрою твою могилу…

Робкий поэт Перевод Новеллы Матвеевой

Страшно ему порою, что он поэт, — чужих измерений скиталец безумный. Боится он странных, пустынных мест, боится уединений, оскаленного фискала, что рвется выведать его секреты, его побеги от всех в одиночество. С ужасом видит он, как люди будней, без церемоний, словно диковинную птицу, рассматривают его и трогают пальцами. Крадучись он возвращается в круг обычного, где солнце публично, где ветер изведан, цвета заучены, вызубрены предметы… Внутрь обращенные, он закрывает глаза, и покидает он дали свои беспокойные… И сходит он с горестного пути, им горько открытого, с пути, что вел его к цели. Новое откровение — участь его. Стезя его тяжела. Страшно ему порою, что он поэт…

Другой Перевод Новеллы Матвеевой

Другой живет во мне, душа другая. Все отбирая, что дал мне день вчерашний; все подбирая, что бросил я дорогой. А завтра он присвоит все, чем сегодня я располагаю. Его присутствие меня поэтому беспокоит. (О, как неполно, как призрачно, как мистично то, что порою мне он возвращает частично!..) Я человек обычный, я — человек, идущий дорогою каждодневной… Другой — бежит, и в пути далеком теряется он, влекомый иным потоком. Живу спокойно. Снимаю я перед встречным шляпу, всех приветствую, понимаю… Другого — в бездну тянет. Он — лист опавший, звук, в паутине застрявший, медленных вечеров тишина глухая, сирена отплывающих пароходов… Он — одинокие слезы надломленного судьбою, кошмар ненастной ночи, машущий платок, платок разлуки, крик среди молчанья, мрак, плутающий под солнца лучом палящим, жгучее пламя в ночи холодной и стылой (то камельком перекинется греющим, то маяком манящим)… Он — отпор всему, что приемлю — из трусости и по привычке, тревога, слетающая с небес, как ветер полночный, чтобы смутить покой моего уюта. Он — иронический взгляд, наблюдающий каждый мой шаг, насмешка над страхом моим признаться в любви к чему-то. Иду я себе — обычный среди обычных, и оставляю в пути, за спиною, незамечаемые часы — ряд невесомых касаний, и мечты — пластами породы пустой, по с блеском внутри, нераскрытым, и беспорядочные клочки стремлений, желаний, под шагом моим разбитым, и подвиг, — сожженная полднями пыль моих одиноких скитаний. Другой — это маленький мальчик, который играет моими часами, как будто цветными шарами воздушными, им же надутыми, — дитя, что играет моими стремленьями тайными, подвигом распыленным, подвигом, зноем сожженным, пустыми пластами, куда замурованы пленники, тайные блики блистаний, — и надежды, мечты невозможные, все, что я растерял по пути…

Креол Перевод Новеллы Матвеевой

[121]

В сердце ты скрываешь пламень жгучий, исподволь палящий, как на ниве сжатой, долго длящей тайное тепло. Ты родился на земле, творящей силу и терпенье; на земле, дарящей голод тебе в пору засух тяжких, боль, дабы, ее изведав, стал ты человечней. И дала она тебе пригубить кисло-сладкой влаги пониманья и осадок разочарованья — униженья привкус бесконечный… И дала она тебе надежду. Без иллюзий. День текущий нас да не обманет. И счастливый вздох — опорой дню грядущему, который не настанет…

121

В стихотворении «Креол» речь идет о коренном жителе Островов Зеленого Мыса, население которых составляет креольская народность, приближающаяся в своем развитии к национальной общности.