Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект

Льни, Льни, Черны Котлы смоляны! Не лги: смоляны, То льны зелены. (…) Ай, льны льняны, Царицыны льны! Ручьи с земли Помин привезли: Ресницами шли, Глазницами шли, Землицею шли, — Солоны! Солоницами — глазницы У ржаной земли. Что ж вы, гости имениты, Мало по — были? (…) Мало ль, много ли — Дроги поданы (С., 361).

Анализируя поэму «Переулочки», Е. Фарыно показывает семиотическую эквивалентность образов котлы смоляны и льны зелены, интерпретируя «царицу» как владычицу подземного мира (Фарыно 1985б, 299–300).

В поэме «Автобус» зеленое противопоставлено белому как молодое и радостное — немолодому и равнодушному.

(Как топорщился и как покоился В юной зелени — твой белый холст!) Спутник в белом был — и тонок в поясе, Тонок в поясе, а сердцем — толст! (И., 556).

Зеленый цвет глаз обычно создает в поэзии М. Цветаевой образ сильного и жизнелюбивого человека.

Застынет все, что пело и боролось, Сияло и рвалось: И зелень глаз моих, и нежный голос, И золото волос (И., 63); — Как ветрено! — Привет жене, И той — зеленоглазой — даме (И., 122); Позеленевшим, прозревшим глазом Вижу, что счастье, а не напасть, И не безумье, а высший разум: С трона сшед — на четвереньки пасть… (И., 555).

Для цветообозначении зеленого в произведениях М. Цветаевой характерно помещение их в парадигму нецветовую на основе общеязыковых переносно-символических значений слова — при полном сохранении номинативного цветового значения совмещением прямого и переносного смысла Цветаева выводит переносное употребление из автоматизма, возвращая метафоре свежесть:

Не чувствую, как в этих стенах жарко, Как зелено в саду. Давно желанного и жданного подарка Не жду (С, 43); Вечней водомелен, Вечней мукомолен, Как лавр вечно-зелен, Как Понт вечно-волен — Так вечна в нашем сердце глиняном Артемида высоковыйная (С., 427); На князьке вороные голуби В ползобочка воркуют до-люби: Про белые плечи, Которых не смети, Про сладкие смеси — Потом не жалети… Про неги, про лести, Зеленые листья, Про яства — не ести, Орешки — не грызти (С., 356); А на што нам лен, Зелена башка? Твой земной поклон — В широки шелка (С., 359).

В приведенных контекстах помимо номинативного реализуются следующие переносные значения, психологические и оценочные: в первом — значение свежести, во втором — принадлежности к живой природе, в третьем — недосягаемости (ср. зелен виноград), в четвертом — умственной или нравственной незрелости (ср. молодо-зелено).

Не случайно поэтому в «Ариадне» переносные употребления прилагательных начинаются с утверждения «зелен (…) свеж»: слово зеленый, наиболее активно развившее мотивированную полисемию в русском языке, становится сигналом к метафорическому восприятию остальных цветовых прилагательных.

Парадигматика обозначений желтого цвета

Если черное, белое, красное, синее и зеленое связываются у М. Цветаевой с образами и понятиями земного мира или небесного, т. е. «человеческого» или «божественного», то всем этим цветообозначениям резко противостоит символика желтого как знак мира потустороннего, мифологического мира нечистой силы. Желтого (янтарного) цвета кровь у змея, побежденного Георгием. В русских былинах кровь чудища, побежденного Егорием Храбрым, отождествляемым в народном сознании с Георгием Победоносцем, называется бусурманской, окаянной, проклятой (Буслаев 1887, 32, 54). Янтарная кровь в цикле «Георгий» тоже скорее эмоционально-оценочная, чем собственно цветовая номинация крови, так как в сцене боя большое значение имеет красный цвет прежде всего как отражение крови того же змея — см. с. 128.

Желтые глаза — признак оборотня в поэме-сказке «Царь-Девица»:

Охорашивается, чистит клюв. Глаза желтые — янтарь шаровой! Красе на ухо шепочет, прильнув: «За булавочкой к тебе я второй!» <…> Покорность с бабой родилась! Льни, тонкоствольная лоза! Чтоб не увидеть желтых глаз — Закройтесь, черные глаза! (И., 383).

В следующем контексте желтый цвет оказывается связанным и с обманом, и с мифологизированной лихорадкой (вихрь заразный):

Стрясается — в дом забредешь желтоглазой Цыганкой, — разлука! — молдаванкой, — разлука! Без стука, — разлука! — Как вихрь заразный К нам в жилы врываешься — лихорадкой, — разлука! (С., 146).

Образ разлуки в этом стихотворении определен, во-первых, мифологизированным образом цыганки — чужой (из другого мира), крадущей и обманывающей, знающей то, что неведомо обычным людям, связанной с миром потусторонним (ср. ведьма 'ведающая'); во-вторых, мифологическим представлением о том, что вихрь — это воплощение нечистой силы; в-третьих, мифологической отнесенностью лихорадки и, наконец, фразеологическим сочетанием желтая лихорадка. В других произведениях, где образ цыганки дан как символ свободолюбия, цыганка названа черноглазой и синеокой. Последняя строка цитированного стихотворения («Ты нынче зовешься Мариной, — разлука!») связывает образ этой мифологизированной цыганки с образом лирического субъекта М. Цветаевой, что соотносится со стихотворением о «желтоглазом предке» (см. с. 63).

Воображаемый предок в стихотворении мифологизирован: в традиционной народной культуре, восходящей к язычеству, мир предков — это мир потусторонний, «желтоглазый предок» в стихотворении наделен атрибутами перевернутого поведения; мифологические представления связывают музыканта с нечистой силой. М. Цветаева подчеркивает, что этот предок, скрипач, не играющий на скрипке, — музыкант не по форме, не по внешним обстоятельствам, а по существу, как она — поэт по своей сути независимо от наличия или отсутствия стихов. Стихотворение это относится к тому периоду, когда героиня молодой Цветаевой «надевает разные личины и примеряет разные костюмы» (Орлов 1965, 29) в поисках наиболее сильной и эмоциональной формы для выражения страстности, независимости, противостояния любому стереотипу. Почти в то же время (в тот же период творчества) слово желтоглазый превращается у Цветаевой в элемент бранного выражения, как это обычно и бывает с номинацией отрицательных мифологических персонажей:

Укатила в половодье На три ночи. Желтоглазое отродье! Ум сорочий! (С., 84).

Характерно, что семантика желтого цвета как знака социальной внеположенности служит базой для образования фразеологизмов желтый дом, желтый билет и многих других — через знаковую желтую окраску соответствующих реалий.

Оппозиция «золотой — серебряный»

Цветообозначения золотой и серебряный в контексте творчества М. Цветаевой представляют собой замкнутую бинарную оппозицию, в которой обозначение серебряного маркировано по признаку движения, динамики. Общим семантическим компонентом золотого и серебряного является их блеск, но блеск золота представлен в художественной системе М. Цветаевой как статичный признак, а блеск серебра как признак динамичный. Образы, связанные с серебром — ручьи, скольжение:

Березовое серебро, Ручьи живые! (И., 203); В смертных изверясь, Зачароваться не тщусь. В старческий вереск, В среброскользящую сушь (И., 201).

Статичный характер золотого цвета обнаруживается в следующих контекстах:

Персефона, зерном загубленная! Губ упорствующий багрец, И ресницы твои — зазубринами, И звезды золотой зубец[10] (И., 445); Расскажи, сгорающий небосклон, Про глаза, что черны от боли, И про тихий земной поклон Посреди золотого поля (С., 90);