Поэзия социалистических стран Европы
Шрифт:
ПЕРЕВЕРНУТАЯ СКРИЖАЛЬ
Не я был первым, не я – последним, кто вскочил на коня, чтоб скакать навстречу свободе - надо мной проносились воспоминания юности, знамена яростных битв, поцелуи, что ранили сердце, И вот мои сумы наполнены свежей добычей, я раздам ее тем, кто был менее ловок и счастлив, кто выбыл из битвы, прежде чем наступил вечер, прежде чем вспыхнули яркие костры надежды. В этой битве братья обрели подлинных братьев, мы горели и крепли в одной купели, где-то билось за нас много чистых сердец, в них сквозь боль и страданья зрели победы, И однажды нежданно, как смерть, мы двинулись к городу, непроницаемо замкнутому в тернии, мы принесли с собой сокрушительный ключ, что запирает и отпирает любые ворота. Свобода, весть о твоем приходе сияла так ярко, что все, кто не верил в тебя, были ввергнуты в гибель. Мирно ходят ныне стада на пастбищах наших, и с улыбкой в постелях своих пробуждаются дети. ВНУТРИ
КРУГА
И вот мне семьдесят два года. Нет, вы только представьте: паренек из захолустного городишка вот так взял и отправился в мир, чтобы найти и понять гармонию видимых и невидимых явлений, потому что все ему было не то и не так. Пешком, на телеге, на поезде стремился я к цели, которая мне самому была неизвестна. Первые испытания для наивной души. Все, с чем встречался, я складывал в заплечный мешок - небо и землю, шорох ветра, строки стихов, голодные обмороки, сиянье глаз женщин, любимых мною. И вот мне семьдесят два года. Но я и нынче все тот же, что раньше. Ничто меня не удовлетворяет, все мне не то и не так. Видно, испытания мои еще не закончились, но я уже не мечусь то туда, то сюда, высунув от усердия язык. Сижу за закрытым окном, чувствуя себя немного уставшим. Много курю и вспоминаю о девочке из моего детства, что сидела под дикой сливой и вышивала синие цветы на белой полотняной скатерти. ВВОДНЫЕ СТРОКИ К ОДНОЙ КНИГЕ
I Если б я родился музыкантом я бы стремился перебороть шумы мира с помощью стройных звуков. Если б я родился архитектором я бы строил людям не квартиры а домашние очаги. Я одарил бы их светом цветом и тишиной. Но поскольку я поэт я хотел бы так же четко и ясно говорить на языке слов как математики говорят на языке чисел, II Во мне суровом и упрямом человеке (как меня обычно характеризуют) живет еще и маленький боязливый мальчик. Этот мой тайный двойник слыша как другие читают вслух мои стихи горестно вздыхает: О вот значит какой я несчастный какой печальный и беззащитный один-одинешенек в целом свете. III He плачь не грусти малыш я твой панцирь и твое оружие когда я умру ты останешься жить в моей поэзии. ЙОЖЕФ ФОДОР
ОТВЕТ ВЕТЕРАНУ
По случаю 45-й годовщины
Венгерской Красной Армии
I Пишет мне Гарна: дивизия тает, тает наш лагерь! Наш полк исчезает! Те, что под Сатмаром бились, и те, шедшие в бой по колено в воде, те, кто форсировал быстрые реки, те, кто участвовал в смелом набеге, брал бронепоезд с винтовкой в руках, те, кто в словацких сражался снегах, оборонявшие Тису герои, войско безумное! Ты – на покое? Насмерть стоявшие в стужу и зной, мост прикрывавшие в битве – собой, Вышло на отдых? О, время! О, память! Трудно поверить и трудно представить. Знавшее столько дорог и смертей, тает и тает, теряет людей. Где теперь старых товарищей сыщешь? Ты призадумался, Гарна, дружище. «Тает дивизия»,- пишешь ты мне, пенсионер, в стороне, в тишине. Стал ты легендой, слабеешь, скучаешь, однополчан раз в году окликаешь. Полк двадцать первый! Всего человек Восемь осталось. Растаял как снег. Так что вместит небольшая квартира. Шесть рядовых нас да два командира, II Эй, старина, собери нас всех вместе, не восьмерых, а весь полк, честь по чести, всех, кто проделал тот трудный поход, шумный и юный, прекрасный народ. Кликни свое незабвенное войско, полное пыла и веры геройской, шедшее с ходу в любые дела (Новая Венгрия с нами была!), всех их, бессмертных героев Токая, что за бесстрашная юность такая! С верой, как с первой любовью, не раз рвавшихся в бой,- объяви им приказ. Как по тревоге, вели им явиться, сердцу вели их по-прежнему биться (О, как немного осталось от нас!), сбор объяви нам, последний приказ. III Однополчане, порадуйтесь встрече. Да не прельстят вас награды и речи, слава и прочее. Ведь все равно высказать все никому не дано. Что-то останется… Полк легендарный, те, что тебе на земле благодарны, что-то забудут, не всем воздадут. Пусть нам на смену другие придут. Все же недаром мы первыми были, в славное время боролись и жили, молоды были, не знали преград. Денег не надо! Не надо наград! Мы и печалиться вроде не вправе. Вознагражденье – в борьбе, а не в славе!ЖИВАЯ СТАТУЯ
К статуе Ленина
работы скульптора Патцаи
Должно быть, он тому назад мгновенье неотразимый в споре аргумент привел и вот, совсем не монумент, а вождь, сплошной порыв и нетерпенье, идет туда, где говор, и движенье, и блеск знамен и пулеметных лент. Он кепку в правой сжал руке. «Момент серьезен. Позу брось и украшенья!» - так говорит он тем, кто в этот час пришел на площадь. Ради этих масс он жил, деля страданья вместе с ними. И потому они пошли за ним, срывая цепи, мудрым и простым словам верны, считая их своими.БЕСПОКОЙСТВО
Большое дерево в окне шумит листвою влажной, и странен шум его протяжный в безветрии. Так человек во сне кричит. Прислушайся, услышишь: в лихорадке мир корчится. Курчавые моря взъерошены. Жизнь бьется, как в припадке, и ждет добра, надеждою горя. Забыт покой. Зло подается туго. На Африку взгляни - ее судьба меняется. Иоганн Касса (Венгрия) Семья.
От севера до юга - везде – борьба. И небо взбудоражено над нами, расколотое грозными громами. Недешево нам обойдется свет проложенных с трудом грядущих лет. Мой грустный спор с самим собою длится: зло иль добро на свете победит? Не спится. И время ночью медленно летит. Свобода – вот что светит нам за тьмой. Свобода – это слово дарит счастье. Лесные звери так, сжимая в пасти, детенышей своих несут домой. Твердим и снова пробуем на вкус. Свобода! О, какой прекрасный груз! В дыму и пламени планета, в переплетенье тьмы и света, в крови и муках до поры. Новорожденные миры встают и расправляют плечи вдали, в глуши. Смотри же вглубь, верь в разум человечий и с выводами не спеши. Еще так много впереди забот, и горя, и надрыва. Еще все дико, косо, криво, еще не раз в твоей груди забьется сердце, сострадая и горячась… Настанет срок, и вся земля, от края и до края, вздохнет легко, избавясь от тревог. И трубный глас сражениям и войнам конец объявит, радость торопя. И человек воистину достойным предстанет мира, жизни и себя. Раздоры прекратятся. Но пока бушуют страсти! Жизнь недорога. И белый свет кровавых зорь красней. О, сколько бед, и боли, и смертей!АНТАЛ ГИДАШ
ВЕТВИ ГУДЕЛИ
Помнишь, тогда эти ветви гудели, головы в плечи деревья втянули, и трепетали они, и боялись черного, бурю таящего неба. Ветви гудели, капли дождя били, будто бы пули. Листья рыдали, как из земли эти молнии были. Метлы мели побледневшую землю, и устремились в дорогу желанья, вечные наши стремления к цели. Листья дрожали, они трепетали. Ветви гудели. НЕБО НАД МОСКВОЮ
Голубые реки над тобой, столица! Вижу: над бульваром облако лучится, куда оно мчится, румяная птица? Яйцо золотое, где-то у крыла там, блещет, налитое солнечным закатом. Небо голубое льется над столицей, будущее наше, голубые реки. Небо над Москвою, я всегда с тобою, мы одной мечтою связаны навеки! В ОДНУ ИЗ ТЕМНЕЙШИХ НОЧЕЙ ВОЙНЫ
Поезд твой оторвался от сумерек станционных, и вдруг стемнело. Меж деревьев залегшее горе этот миг уловило, черной массой осело на души и на кроны деревьев. Но до Кунцева уж докатился поезд твой, отчаянья полный (там Багрицкий смотрел когда-то на созвездья, и, задыхаясь, все пытался понять он что-то). И похоже, что в бездне небесной никаких уж и звезд не осталось, а до нас долетает одно лишь сиянье былое - извивающиеся обрывки нитей с прялки, давно казненной. И печально существование за вагонными окнами, будто уж не поезд идет, а струится река, так и бакены меркнут. Ночь везде – впереди и сзади. На сгустившемся небе томятся только несколько звезд забытых, мгла течет безутешным потоком и безмолвно ширится морем. Я сажусь на рельсовый берег: надо мною застыло время. Ты сейчас открываешь двери нашей квартиры, и в руке твоей ключ короткий и другой, подлиннее. Успокойся! И я успокоюсь. Мне страх опостылел. Плохо быть одному во мраке затемненного этого мира. Мы не можем жить друг без друга. * * *
Зачем же люди плачут по домам, не выходя на улицу, не собираясь на площадях, открытых всем ветрам? Зачем они, от боли содрогаясь, прижав к глазам измученным платок, рыдают немощно? Из этих слез соленых такой бы ринулся по городу поток бушующий, от этих горьких стонов такой бы смерч пронесся но жилью и грозное перо такие б обвиненья вписало в книгу, Венгрия, твою,- что даже мертвые во всем твоем краю восстали б, требуя отмщенья!
Поделиться с друзьями: