Поэзия социалистических стран Европы

АНЮТИНЫ ГЛАЗКИ

Принес я нынче с могилы Анки анютины глазки. И снова будет темно спозаранку и день без краски. Хотел я сказать вам, пани доктор, что так мне легче, а вы мне: скорее закройте окна, прохладный вечер. А там тепло ли, в гробу сосновом? Дождь, непогода. Больница. Болен. И снова, снова жить неохота. Сломаю градусник. Что в лекарстве? Оно не лечит. Но гляну вдруг: анютины глазки, и словно легче. Что ж, Анка, пока анютины глазки еще белеют веночком смерти, любви и сказки - я поболею.

* * *

Бумага белая лучше стихотворения скверного, плохого стиха ничто не улучшит, и дело первое: не пиши без уменья, не трать сил попусту; а во-вторых – не пиши, если нет повода, и не волнуешься, и несет тебя попросту всяческих пустяков вода; брошен в нее ты – и выплывай. Длиннее писать у меня нет повода. Бывай!

* * *

Стихи все короче, все меньше дней впереди… Мой ветер юный, дни и ночи гуди! Я вспыхну мгновенной искрой, если нужен кому этот дар. Бей, мой ветер, шалый и быстрый, несущий пожар. Стихи не угаснут вовеки, сколько б ни кануло дней, но ты, но ты, мой ветер, вей!

ДУБ

Я иду, и на ходу меня шатает. Жизнь с меня, как лист осенний, облетает. Что за лист? Дубовый ли, кленовый? Все равно не вырастает новый. Что ж? Любви немного было, Было и добро и зло, Много гнева, нежности и пыла - Все прошло. Листья, листья рвутся, и на каждом - Имя! Имя – на любом листке. Назови торжественно и важно Имена родные те. Нет! Осенний ветер Снова принимается качать Цепкие, нагие ветви. Больше мне счастливым не бывать. Голый ствол один белеет, А над ним – метели белый клуб. Ну так что ж! Смелее! Это я – тот дуб.

ЮЛИАН ПШИБОСЬ

ОТЪЕЗД

Ты вновь сомневалась и вновь доверяла. (Каркали шлагбаумы – тревожные вратари…) И вот под конструкциями из стекла и металла он вырос, состав, эта явь, что восстала превыше отчаянья нашего, в громе своих стопудовых колес. Печаль расставанья влачил паровоз. В пределах вокзала вдруг раньше, чем надо, зажглись фонари, в их свете, таком неглубоком, мир делался странным, и он отстранился и весь преломился в капели беззвучно разбившихся слез. Твои очертанья меркли, меж нами росло расстоянье. И в это мгновение ласка прощанья, ладони моей отраженье - ладонь твоя – тенью, как в зеркале…

БЕГСТВО

Позади горизонты валились пластами, как пашня под плугом, ввысь взлетали мосты наподобие огненных птиц, и наш дом – для последнего разу – мне брызнул звездою. И над телом лежащим помедлил. На широких равнинах – их пули со свистом сшивали тесней и тесней,- как восторгом, охваченный ужасом, брат! Я укрыл тебя ветвью. Сжала жница тебя не серпом, не серпом тебя сжала, а саблей… В землю торопится кровь. В поле останется тело. И погрузился я в ночь, у которой ни дна нет, ни сна нет, И… необъятная,- вся - стала земля мне одним местом, запавшим на объем человека.

ГЛАЗА УБИТЫХ

И все еще до извести распоротое поле я вижу тут, где длился бой за Реймс, Еще железо кровоточит, с разбитых танков ржавчина течет. Белки земли глядят и там и здесь, Засейтесь же, глаза земли, ресницами из зелени засейтесь! И тишина такая, точно пишу травы первейшим стебельком, Мертво пространство, и закрыты его глаза, и даль глядит со страхом на холмик свежий. Над ним простор, в той битве уцелевший, В отчаянье приподнял единственное белое плечо - березу.

ПОКА МЫ ЖИВЕМ

Орудия грохают, разъярясь, небосвод оседает, черный и отчужденный. Безоружный, снарядами вдавленный в грязь, молю о винтовке, как о милости осужденный, и только кричу, объятый тоской, из мертвых восстав над травою ржавой. И тянутся, тянутся мои глаза к мареву над Варшавой. И вдруг врывается в мои уши молчанье, подобное взрыву, и плач мужской. В этот миг умирает мой брат. С вами, убегающие, с вами, к оружью бегущие, прощаюсь в молчанье, когда здесь, в убежище этом разрушенном, из последнего вздоха еще живых нашего гимна я воссоздал бы звучанье.

МАТЕРИК

Только глянул – пространство со взгляда, как с якоря, сорвалося! Эти вспышки зеленого дыма – зеленого пыла - как помыслю листвою? Вместо тени – дичайшая темень. Ввысь скакнула земля. Материк – в небосвод провожаю? Так ударами сердца растрогать гранит этот дикий - чтобы взмахом одним стал и плотью, и кровью, и жизнью, …Будто гром его только что ранил. Ничего – только волн начинающихся беговая кривая.

ГОРИЗОНТ

Может, туча из недр морских вынесет на горизонт эту землю – как бурю, задержанную в полете. Жду, покамест два вала ее двуединым ударом приблизят. Здесь еще не ступала нога человека. Эти лица – людей или глыб? Ветер дует с начала творенья.

Юзеф Маркевич (Польша) Первая любовь (бронзовая медаль).

этот остров возьму под стопы и руками его повторю, разрешу мирозданье по-новому, сразу. О, поднять бы, руками поднять ту воздушную линию гор, чтобы стали они, чтобы стали те горы двумя запрокинутыми над головою руками.

РАБОТНИЦЕ

По цеху завода, руками взращенной аллее железа, взнесенного к острому пику - снаряду, я шел и мечтания сваривал с силой, решая, как слить их в единую форму оружия. Высчитывал: пять молотов тяжких, как пять лет военных, мне приговор времени здесь произнесли,- мое назначенье поэта отдали в руки рабочих, работниц. Как ритмами тысячи рук, столь проворных, я руку свою подниму? Машины здесь в беге своем волю мою покорили. Привет тебе, девушка – вставшая в искрах звезда! Ты отняла руку от печи, мою от пера – ты пожала, писал чтоб отныне я всеми пожатыми мною руками.