Погасни свет, долой навек

Со стороны дом выглядел неприступной крепостью. Он был построен не так давно, в правление Георга III, и ни в какое сравнение не шел с седой и в чем-то зловещей древностью замка Гамильтон. У дома не было особой истории, в нем не умирали мучительной смертью, не убивали, не предавались порокам. Прежние его владельцы – двоюродный дед Джошуа Гамильтон и его супруга – не представляли собой, кажется, ничего особенного, сторонились семьи и не были замешаны в странных событиях, в которые Гамильтоны впутывались повсеместно. Словом, это был хороший дом, и тем чуднее было произошедшее.

Дамиан приблизился, внимательно осматривая окна. Должна быть лазейка. Что-то проникло в дом, миновав или сломав защиту, и оставило тот след на полу в гардеробной. Существо, способное сжечь дуб, вполне может пробраться в защищенный дом. Нужно лишь приглядеться внимательнее.

На третьем круге, когда начало уже сводить судорогой, казалось, несуществующее тело, ему, наконец, повезло. Это было небольшое слуховое окошко, прорезанное в крыше и забранное дешевым мутным стеклом. На его поверхности кто-то нетвердой рукой процарапал несколько знаков. Сделаны они были неумело, криво, но этого хватило, чтобы защита оказалась разрушена и нечто опасное проникло в дом. Кто бы ни пришел в дом, каковы бы ни были его намерения, внутри у него был союзник. Замороченный или подкупленный человек – Силы, существа чуждые материальному миру, любят действовать чужими руками. Ниже на узком карнизе, деревянном, покрытом потрескавшейся от времени и непогоды краской, остался жутковатый след – пять аккуратных пальчиков, женских или даже детских, – глубоко отпечатавшийся, обугленный по краям, словно некий огненный дух протиснулся в окошко.

Дамиан хотел приблизиться и изучить след и оставленные на стекле знаки, но тут кожу его где-то там, внизу, в вещной реальности опалило огнем.

– Закрой шторы, идиотка! – простонал он, открывая глаза в ярко освещенной, солнцем залитой спальне.

Глава четвертая

Резкий и неоправданно грубый окрик застал Элинор врасплох. От неожиданности и в меньшей степени от испуга она выпустила штору, и та легла, отсекая солнечный свет. Спальня миссис Гамильтон, в которой отчего-то вздумалось переночевать гостю, оказалась погружена в тягостный полумрак. Впервые Элинор пришла в голову странная мысль, что это… плохая комната. В чем дело было, она не знала, но спальня эта, яркая, наполненная безделушками, украшениями, сверкающими флакончиками и драгоценными шкатулками, показалась ей вдруг темнее и страшнее склепа. Она снова взялась за штору, надеясь, что солнечный свет все исправит, но сильная рука, очень холодная и очень твердая, стиснула ее запястье.

– Нет, – коротко и сухо приказал брат мистера Гамильтона. – Включите лампы.

Элинор послушалась, испытав немалое облегчение оттого, что газовые рожки находятся у противоположной стены, достаточно далеко от этого человека. Зажгла, подкрутила, давая лампам разгореться, так чтобы комнату затопил ровный, достаточно яркий свет, и обернулась.

Рассматривать людей было неприлично, однако брат мистера Гамильтона оказался начисто лишен манер и рассматривал ее в ответ. Он немало походил на мистера Гамильтона, разве что кожа была гораздо бледнее, точно он никогда не выходит на солнце, а волосы – темнее. Вместо золотисто-рыжих – почти черные. И глаза у него были зеленоватые, а не серо-голубые, как у мистера Гамильтона.

Сообразив, что ее любопытство переходит всяческие границы, Элинор смутилась и отвела взгляд. Однако мужчина не сделал того же и продолжал рассматривать ее с головы до ног, отчего Элинор смутилась еще больше, чувствуя себя не вполне одетой, растрепанной и какой-то неуместной. Сразу начало казаться, что жакет на ней застегнут криво, или волосы выбились из пучка, или шнурки развязались, или приключилась еще какая-нибудь напасть, например лицо перепачкано чернилами, как случалось не раз во время уроков.

– Как ваше имя? – спросил вдруг мужчина.

Элинор поперхнулась от неожиданности, и ответные слова прозвучали непривычно грубо и резко для нее:

– Что? Зачем вам…

– Ваше имя, – нетерпеливо повторил мужчина. – Ненавижу звать людей по фамилиям. Да и вы не станете звать меня «мистер Гамильтон». «Мистер Гамильтон» у нас лорд Грегори, я же – Дамиан. Как ваше имя?

Элинор ошалела от подобной бестактности в сочетании с редкой напористостью и потому ответила, чего делать вовсе не собиралась:

– Э-элинор.

– Лежит Ленора в страхе полмертвая во прахе [5] , – жизнерадостно продекламировал Дамиан Гамильтон.

Элинор вспыхнула.

– Вы!..

Ответом ей была обезоруживающая улыбка. Сверкнули белые зубы. Весь Дамиан Гамильтон был черно-белый, и лишь зеленые искры в глазах давали немного цвета. Искры и смешинки: он искренне наслаждался ее реакцией, и это смутило и разозлило Элинор еще больше.

– Зачем же вы потревожили меня, прекрасная Линор?

5

Бюргер, «Ленора», пер. В. А. Жуковского.

– Мистер Гамильтон просил разбудить вас, мистер Дамиан. – Элинор сжала губы. Когда она делала так, губы ее вытягивались в тонкую линию, а лицо становилось суровым и строгим. В свое время она практиковалась перед зеркалом. Мисс Берингер, помогавшая Элинор найти первое свое место и подсобившая с рекомендациями, говорила, что «лицо у гувернантки должно быть как у средневековой святой: одухотворенное и немного злое». – Сказал, чтобы я вас позвала. Он ждет в гостиной.

– Который сейчас час?

Элинор потянулась к шатлену, что носила на поясе, единственной памяти об отце. Сам он почти изгладился из мыслей, из воспоминаний ее, остались лишь его холодность, суровость и строгость и почти полное отсутствие любви. Иногда Элинор брала в руки единственный его подарок, чтобы ощутить хоть какую-то связь. Помимо ножниц, ключей и кое-каких полезных вещиц, на шатлене висели маленькие серебряные часы с гравировкой. Потом Элинор опомнилась, расправила плечи, приняв вид «одухотворенный и немного злой», мисс Берингер осталась бы довольна, и указала на часы на столике.

– Половина второго, – мученически вздохнул Дамиан Гамильтон.

Он вчера поздно приехал, а может, и вовсе был не из любителей вставать рано – как и большинство молодых людей, гуляк и кутил, с которыми Элинор была мельком знакома. Элинор, ранняя пташка, всегда с легким неодобрением смотрела на тех, кто вне зависимости от причины залеживался в постели. Сказывались, должно быть, ее деревенское детство и отцовская привычка подниматься с рассветом. Сама Элинор давно уже была на ногах и успела наскоро позавтракать – слуги подевались куда-то, вопрос о них мистеру Гамильтону Элинор задать не решилась и потому сама заварила чай и приготовила тосты с маслом. Потом она прибралась в классной комнате, стряхнула мелкую меловую пыль и в тысячный раз переставила на полках атласы и книги. Она как раз собиралась найти себе еще какое-нибудь занятие, когда столкнулась в коридоре с мистером Гамильтоном и он, немного растерянный, попросил разбудить и привести младшего брата, переночевавшего – эту странность Элинор предпочла не обдумывать – в спальне миссис Гамильтон. Привести Дамиана, так он сказал.

В самом деле, не звать же его «мистером». С другой стороны, Элинор надеялась, что гость не задержится здесь надолго и с ним не придется иметь дело, и звать тоже никак не потребуется.

– Ну, прекрасная Линор, не проводите меня в гостиную? – ухмыльнулся мужчина.

– Прекратите так называть меня! – потребовала Элинор. – Для вас я – мисс Кармайкл.

– Ведите, прекрасная Линор, – ожидаемо проигнорировал ее Дамиан Гамильтон.

Он шел позади, отставая на несколько шагов, чуть шаркая, словно старик, и само его присутствие за спиной вызывало у Элинор смутное чувство тревоги. Он сторонился света, падающего сквозь неплотно зашторенные окна. Слуги сегодня не трогали их, в этом полумраке легко было запнуться и споткнуться об отогнувшийся край ковра. Приходилось смотреть вниз, себе под ноги, и от этого сразу же начинала болеть шея. В школе, если Элинор и ее подруги не держали правильную «осанку настоящей леди», им приходилось вышагивать часами по длинным коридорам, неся на головах несколько томов «Illustriertes Thierleben» [6] . Стоило только склонить голову, и сразу же ощущался весь фантомный вес почтенного господина Брема. Напоминала об уроках хороших манер и давящая тишина, царящая всюду. Не было слышно голосов, смеха горничных, звона посуды, грохота угольного ящика. Ни одного привычного звука. Казалось, даже с улицы они не долетают, натыкаясь на некую незримую завесу.

6

«Illustriertes Thierleben» – «Иллюстрированная жизнь животных» А. Брема. Издавалась в 1863–1869 (6 томов) и 1868–1878 (10 томов).