Пограничье

Задрала голову и взглядом споткнулась о равнодушную жестокость луны.

Где-то тут, совсем рядом, у неполноводного ручья, который лениво омывал корни умирающей ивы, меня ждал волк, своею силой готовый посоперничать с древним, как мир и кровавым, как самая жестокая ночь, богом Ицли.

— Соня, что с тобой? — прошептал мужчина, держащий хрупкое человеческое тело в слишком нежных объятиях.

Я мотнула головой, стараясь избавиться от непереносимой жажды убийства и сглотнула вязкую слюну.

— Поль, оборот, — прохрипела я, чувствуя, как зов предков начинает ломать и перестраивать кости.

Шелковый халатик затрещал на моих плечах, когда позвоночник окатила теплая волна.

— Полнолуние... — простонала я, глядя в недоумевающие голубые глаза. И хотела еще добавить:

— Прости, — но голос изменил мне, сорвавшись в протяжный призывный вой самки.

— Я же запер проклятый амулет! — выкрикнул Эро и упал передо мной на колени, обхватив длинную рыжую морду руками, а потом зашептал быстро-быстро:

— Посмотри на меня, солнце! Посмотри! Это я. Видишь?

Широким жестом отшвырнул в сторону что-то блестящее и желтое, и почти сразу мне в нос ударил самый притягательный в мире запах перечной мяты.

— Я не могу, — простонала я, потому что волк у ручья манил меня к себе своим резким ароматом.

— Можешь! — провел большими пальцами рук по моим глазам, опуская тяжелые веки. — Не смотри, просто слушай мой голос.

Слушать? Мне до дрожи в тонких ногах хотелось бежать. Так быстро, чтобы вой ветра в ушах заглушил рев бегущей по венам крови, но уверенный и решительный голос, прорываясь сквозь какофонию внутренних звуков, уговаривал:

— Ты только думаешь, что тебя зовет луна. А это не так. Я. Я тебя зову, слышишь? Сонья... Сонечка... Ингеборга... Ини... Самая рыжая в мире, самая, закрой свои маленькие розовые ушки. Дыши ровно. Ини... Я идиот. Идиот! Надо было показать тебе колокольчики утром! Прости, я не знал... Не слушай луну. Останься со мной... Пожалуйста.

— Зачем? — из последних сил выдохнула я, теряясь в ослепительном лунном свете. — Зачем мне ты? Там... волк...

А после минуты мучительной тишины я почувствовала горячий рот у своего острого, покрытого шерстью уха и услышала обжигающий нервные окончания шепот:

— Волки не умеют любить. Я — да. Хочешь, научу?

И снова аромат перечной мяты, а далекий волчий вой уже не будоражит кровь.

— О. Бе. Ща. Ешь? — каждый слог — боль, потому что только с болью и кровью можно вырваться из-под власти луны.

— Не отвертишься теперь, — заверил он и вдруг потребовал:

— Открой глаза!

Распахнулась ему навстречу, а он придвинул свое лицо вплотную к моей морде и неспешно, широким обжигающим языком провел короткую полосу по моему носу, не разрывая зрительного контакта.

— Ини...

Шепчет в одну секунду, а в следующую — мятный взрыв, истерика, покорность, счастье, фейерверк... Не помню, как проходило обращение назад. Помню только, что Павлик смеется. И еще шепчет в мои приоткрытые губы что-то, адресованное явно не мне:

— Спасибо за подарок...

А потом он меня целует.

Знакомо и незнакомо в то же время. Мягко, настойчиво и соблазнительно. И ощущения такие странные, словно после долгой и трудной дороги я остановилась у колодца и, нетерпеливо прижавшись губами к общественному ведру — обязательно прямо так, к ведру, потому что нету сил ждать, пока кто-то подаст тебе кружку — пьешь и пьешь сладкую до головокружения ледяную воду и все не можешь напиться.

— Подожди, подожди! — шепчет мужчина перемежая слова чередой стремительных поцелуев. — Девочка моя...

А за чертой невидимого купола свист ветра сливается со звериным рыком и озлобленным волчьим воем. Где-то смеется женщина, плачет ребенок, филин громко хохочет, сообщая всему миру о том, что охота удалась, а следом за ним испуганно кричит в предсмертной агонии заяц.

— Что же ты делаешь? Подожди...

Не хочу ждать. Кого ждать? Чего? Мне вдруг становится легко и весело. И я смеюсь вслух, отстраненно замечая легкий испуг на лице Павлика, а потом закрываю лицо руками и все-таки срываюсь в истерику.

Сильные руки ласково гладят спину, небрежно и вместе с тем успокаивающе скользя между лопаток.

Лес дышит луною.

Пахнет хвоей, мятой, слезами и совсем немного кровью.

Павлик шепчет какую-то ласковую чепуху, а я полностью растворяюсь в его голосе, наполняюсь им до краев, отяжелевшие веки медленно опускаются, а руки отказываются выпускать из захвата теплую шею.

И я бормочу, кажется:

— Павлик...

И кажется, слышу в ответ:

— Не замерзла?

А потом, наверное, засыпаю. И меня совсем-совсем не тревожит, что я беззащитная и голая посреди леса, что где-то здесь бродит знающий обо мне волк, что Гринольв снова появился на моем горизонте, что я, кажется, уже не смогу снова закрыться в себе от всего мира и от Павлика в первую очередь.

Ощущение нереальности происходящего не позволяло до конца расслабиться. И я, убаюканная довольным ворчанием обнимающего меня мужчины, руками его, запахом, уютной мягкостью рубашки, накинутой на мои плечи, выныривала из забытья, толком не понимая, где сон, а где явь, и до конца не веря, что луна отпустила меня этой ночью.

— Как ты боролась с этим раньше? — спросил Павлик и прочертил ленивую стрелу на моем позвоночнике, от выпирающего позвонка на шее до копчика и назад.

— В Волчьей долине это было без надобности. Там природная магия оборотней сильнее лунного зова, — ответила я, не открывая глаз.

— А потом?

— А потом клетка в мастерской папы Рода. И у меня в магазине. Или вот запирающий амулет, который то работает, то не работает...

Посмотрела на Павлика из-под полуопущенных век и уточнила:

— Это распространенное заблуждение, что полнолуние длится несколько дней... То есть, ночей, конечно... Здесь речь идет о часах, правда. И ведь нет никакой разницы, где спать: в своей постели или в своей клетке. В клетке иногда даже удобнее. Более безопасно.

— Ерунду говоришь, — почему-то совершенно недовольным тоном проворчал мужчина. — А про запирающий амулет я тебе объясню.

Вздохнул, словно раздумывая, о чем рассказать в первую очередь, и негромким голосом начал рассказ.