Пограничье

Я увидела за твоей спиной мертвого ежа и протянула руку, чтобы приласкать тебя и утешить, а ты дернул головой, трогательно насупившись.

— О чем шепчут листья, когда умирает хозяин? — спросил ты и отвернулся, чтобы продолжить копать голыми руками маленькую могилку для одного из хозяев леса. — И почему они не знают, кто настоящий хозяин, а кто просто занял чужое место.

Мы вырыли ямку вместе. И вместе обрывали листья с розового куста, исколов до крови пальцы, чтобы маленький еж почувствовал себя хозяином хотя бы после смерти…

…Уже совсем скоро, мой мальчик, я узнаю, о чем шепчут листья. Надеюсь, что узнаю. Хочется верить, что я все эти годы не занимала чужого места.

Ты все еще обижен на меня? Пустое. Ты же знаешь, на женщин и, тем более, правительниц, не обижаются. Но все равно прости меня. Я поступила некрасиво, но я обязана была позаботиться о своей внучке. Когда у тебя будут собственные дети, ты поймешь.

Знаешь, я все пишу, пишу, пишу. И не могу перейти к главному. И вовсе не из-за того, что не знаю, с чего начать. Просто мне хочется растянуть это письмо, писать его долго-долго, чтобы оно не заканчивалось. Чтобы мне не пришлось делать то, что должно.

Умирать все-таки страшно. И неважно, сколько ты прожил, двадцать лет или двести. И неважно, сколько в твоей жизни было радостей и потерь. Все равно страшно.

Не будем о смерти. В последние минуты жизни я хочу говорить о любви.

Твоя рыжая девочка действительно очень светлая. Не думала, что смогу сказать такое о волчице, но это правда. Возможно, именно это странное противоречие заставило меня сделать то, что я сделала, но ты же понимаешь, что твоя шона — просто идеальная кандидатура на роль опекуна для моей внучки.

Твоя рыжая девочка действительно очень сильная. И это несмотря на ее кажущуюся слабость. А ты поможешь ей справиться. Не думал же ты, что меня могли обмануть слова о происках твоей матери и вездесущей Гранаты? Дружок, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы обманываться в том, насколько ты предусмотрителен и дальновиден.

Я умираю и уже довольно давно. Не знаю, как именно он меня отравил, но когда признаки яда проявились на моей коже, уже было поздно что-то менять. Я могла отсрочить смерть на бесконечно долгое время, но на борьбу за жизнь уходили все силы, а Зачарованному лесу не нужна немощная правительница, которая не может вылечить опасную болезнь, поразившую корни.

Прости меня, Павлик.

Я думала, что у меня больше времени. И даже в этом я ошибалась.

Сегодня я застала его в спальне Оливки. Он не причинит ей физического вреда, потому что, как бы он ни мечтал о власти, прикоснуться к ней он может только посредством моей девочки. Я справилась бы с зарвавшимся наглецом и сама, будь я прежней Аугустой Нель. Но от меня осталась только оболочка. Силы ускользнули в прореху жизни, вслед за магией, которая почти растворилась в яде, что бурлит в моих жилах, выжигая кровь.

Как ты уже понял, время мое на исходе. Я настрочила целый опус, а главного так и не сказала. Итак, в сторону иносказание и метафоры. Конкретика и мои последние распоряжения.

Я отправляю Сонье Ингеборге Род на хранение до полного совершеннолетия подопечной цепь правительницы и все атрибуты власти. Я назначаю Сонью Ингеборгу Род единственным опекуном своей внучки и своей смертью активирую древнюю бабочку Нель. Я отдаю последний глоток жизни древним богам в качестве жертвы. Пусть Они проследят за тем, чтобы упомянутая шона находилась при моей девочке неотлучно, пока будет ей необходима. Я связываю их волосом Ицпы, да простят меня Светлейшие боги, но если говорить о смерти, то темным это всегда лучше давалось.

Я знаю, ты не любишь Зачарованный лес, но ты же не бросишь свою рыжую волчицу на растерзание ласковым эльфам?

Прости меня, мой мальчик, я не такая плохая, как тебе сейчас кажется.

Скажи Оливилинниль, что я люблю ее.

В шкатулке ты найдешь все атрибуты власти и браслет опекуна для твоей Соньи. Надеюсь, он будет опоясывать твою татуировку, а не чью-то еще.

Прощай. Не держи зла на мертвых.

Твоя Аугуста Нель.

Говорят, у волков хорошо развита интуиция. Врут. Ну, или я просто то самое исключение, которое только подтверждает правило. Я лежала рядом с Павликом и не чувствовала ничего, кроме ленивого счастья и расслабленной сытости.

— Не хочу вставать, — выдохнул Пауль, и я его почти не расслышала за шепотом дождя. — Хочу валяться вот так до весны. Или до старости.

Я улыбнулась, полностью разделяя его желания.

— Знаешь, почему меня еще никто никуда не вызвал?

— Почему?

— Потому что дежурный не знает, что я здесь, — Павлик вздохнул. — Черт, так не хочется вставать…

— Не вставай.

— Надо, — он перевернулся на спину и шумно потянулся, не сводя с меня восторженного взгляда. — Надо, Сонюш, долг зовет и все такое… Надо здесь закончить дела. И к Ясеню в Школу смотаться… И у меня же в Ивске проблем по уши… Сонька, так не хочется вставать.

— Не вставай, — снова усмехнулась я и осторожно потрогала его за горячий бок, неожиданно воодушевленная мыслью о том, что уговорить его остаться в кровати совершенно точно в моих силах.

Но тут к нам постучали, и мы с моей молчащей как рыба интуицией перевели удивленный взгляд с Павлика на дверь.

— Я сам открою, — произнес мужчина безапелляционным тоном, пресекая мою попытку подняться.

И мне, наверное, надо было бы смутиться, все-таки тот человек, что стоял за дверью, сразу обо всем догадается. И моя репутация как бы, наверное, от этого пострадает. Но мне было так наплевать на это, если честно, что я только послушно рухнула назад в подушки, продолжая глупо улыбаться.

А потом Павлик вернулся к кровати, бросил на тумбочку запечатанный бумажный пакет и с хмурым видом стал торопливо одеваться.

— Что случилось?

— Мама вестника прислала. Аугуста Нель умерла.

Он натягивал брюки, а я, ничего не понимая, прижала к груди простыню.

— Как умерла?

— Пока не знаю… Сонюш, собирайся. Не хочу тебя сегодня отпускать от себя. Побудешь со мной, ладно? Не нравится мне все это.

А потом он сел на кровать, взял в руки конверт, взломал коричневую печать и почти сразу побледнел.

— Очень-очень не нравится…

А моя интуиция по-прежнему молчала.

Павлик читал долго. Хмурился, морщился болезненно, а я боялась отвести от него взгляд, понимая, что, видимо, сейчас придется расплачиваться за неожиданно свалившееся на меня счастье.

— Собирайся, милая, — он поторопил меня и достал из пакета драгоценную по виду шкатулку и черный бархатный мешочек. Папа Род в таких жемчуг хранил. — Боюсь, нас ждут большие неприятности. Но мы обязательно что-нибудь придумаем, — он посмотрел на меня странным взглядом, словно решил какую-то сложную задачу, и решение это ему совсем-совсем не нравилось, но другого не было по определению.