Пограничье

— Даже два контраргумента. Во-первых, я сказал — лучше, счастье мое. Обязательно будет лучше... Надеюсь. А во-вторых... — он изловчился и поцеловал меня в шею, с одной стороны и с другой. А потом прижал ладони к тем местам, которые только что целовал, приподнял пальцами мой подбородок и снова поцеловал. Глубоко и вдумчиво. Оторвался и спросил задыхающимся голосом:

— Я же тебя не обидел?

— С ума сошел...

— Тогда все отлично, — он опустил ладони с моей шеи на грудь и, кажется, замурлыкал:

— Честное слово, я ни черта не соображаю, — а между тем соображения хватило, чтобы перекатывать между пальцами, оттягивать и целовать, и втягивать в жаркий рот мою плоть, довольно и сыто урча при этом.

— Я совершенно беспомощен, — пожаловался он, окидывая мое тело и в самом деле беспомощным взглядом, словно не мог определиться, с чего же начать.

Начать решил с солнечного сплетения. Прижался кончиком языка к щекотной точке под грудью, нарисовал один влажный кружок, а затем проложил быструю дорожку поцелуев до пупка, замер на секунду, и я, воспользовавшись образовавшейся паузой, прохрипела:

— Прекрати...

— Как скажешь.

И вместо того, чтобы воплотить свои слова в жизнь, он закинул обе мои безвольные ноги на свое левое плечо и, придерживая их правой рукой, совершил поступательно-бессовестное движение, вышибая из меня громкий, восхищенный стон. Замер, пытаясь справиться с собственным дыханием, а потом начал двигаться. Медленно-медленно. И — черт! черт! черт! — у меня нет никаких сил, чтобы оторвать взгляд от снова чернеющих глаз.

— Как поживает твое соображение? — спросил Павлик, перекладывая мои ноги на другое плечо, сопровождая этот жест резким глубоким движением вперед.

И я честно ответила:

— Ох! — ну, просто невозможно же врать, когда тебя спрашивают так искренне.

Выпад. Выпад. Выпад. Замер и выдохнул. Вдохнул шумно и снова выпад. Ничего не вижу. Глаза зажмурены. Пот ручьем течет по вискам на подушку. Никакой бани не надо…

— Я так и подумал, — хрипло озвучил Пауль, а я не поняла, к чему были произнесены эти слова, но охнула еще раз, на всякий случай и потому что молчать же было невозможно больше.

— Посмотри на меня! — я открыла глаза, наткнувшись на абсолютно шальной взгляд.

— Я совершенно убит, — ме-едленное движение вперед и зубы царапают большой палец на моей ноге. Офигеть! — А ты говоришь о беспомощности.

Говорю?

Павлик сжал челюсти так сильно, что на скулах выступили два бледных пятна, и, не разжимая губ, в такт движению:

— Ты. Меня. Убиваешь. Просто. Ми-и-и-и-лая!

Развернул меня, словно куклу, усадив на себя верхом и, подхватив в колыбель ладоней мою грудь, довольно заурчал:

— Ты ж мое счастье!

— Я...

— Именно ты... Черт!.. Назад немного откинься... Вот та-ак!

И это протяжное «та-ак», кажется, было последним, что я услышала перед тем, как провалиться в бессознательный восторг полностью.

Одно могу сказать точно. Второй раз было действительно лучше. Пауль Эро умел «заботиться» о женщинах. Правда, об этом я подумала много позже, когда приходила в себя, лежа на животе и тихо улыбаясь в подушку, чувствуя, как Павлик бездумно чертит дорожки вдоль моего позвоночника.

— У тебя даже спина красивая, честное слово, — пробормотал он и поцеловал меня куда-то в район правой лопатки. — Ну, не прячься... Я когда не вижу твоего лица, начинаю бояться, что ты опять что-то придумываешь.

— Не придумываю, — призналась я, оборачиваясь к нему, не забыв подтянуть простыню повыше. — Просто пытаюсь переварить произошедшее.

Павлик поймал мою руку, мягко поцеловал ладонь и, очертив большим пальцем контур эльфийской бабочки, сказал:

— У меня для тебя подарок.

— Еще один? — я кивнула на корзину с кленовыми листьями. — Мне понравился букет.

— Я рад. Подожди... — он перегнулся через меня и открыл тумбочку, чтобы достать две коробочки. Ту, что была большего размера, он открыл сам, и сам же надел мне на руку браслет.

— Красивый, — признала я, не зная, куда деть глаза от смущения. Вдруг выяснилось, что мне мужчины никогда не делали подарков, если папу Рода не считать, и как в таких случаях поступать, было неясно. Павлик быстро догадался о причине моего смятения и, лениво откинувшись на подушки, смешливым дурашливым голосом произнес:

— Теперь благодари, — и уточнил, чтобы у меня сомнений не возникло в том, как именно я должна это делать:

— Благодарственные поцелуи — они самые сладкие.

— Это почему? — я наклонилась над ним, ожидая ответа.

— Потому что это те поцелуи, когда целуют тебя... Ты, между прочим, еще ни разу сама меня не целовала. По-настоящему.

И подмигнул мне весело.

Как выяснилось, целовать смеющимися губами улыбающийся рот и в самом деле очень сладко.

Рабочий день ангела-хранителя расписан по минутам, а выходных у него не бывает. И личной жизни, и собственных желаний, и устремлений, и чаяний. Ничего, пока не закончится действие контракта, а длится он, обычно, очень долго. Ну, если ты сглупил однажды и попал в бесконечную кабалу отложенного долга. Как один глупый ангел с рыжим хвостом из неприятностей.

Этому хвосту, то есть, этому долгу, конечно, прошлой зимой стукнуло десять лет, и когда он закончится, было неясно. Да и закончится ли когда-нибудь вообще?

Афиноген запретил себе об этом думать, раз и навсегда. Об этом, о совершенных ошибках и о проценте самоубийств среди хранителей, предпочитая думать о других вещах. И все равно вспоминал, не решаясь даже самому себе признаться, что на уровне подсознания мысли о событиях тех лет не покидали его никогда.

Первый свой контракт Афиноген подписал на третьем курсе, ни с кем не посоветовавшись и, если честно, даже не особо вчитываясь в пункты, подпункты и исключения. Торопился стать первым в выпуске рабочим ангелом. И уже в первые часы, даже до посещения Библиотеки, понял, как же он попал. Договор заключен на два года. Спрыгнуть с контракта невозможно, а тот, кого Афиноген взялся охранять, чьи цели с того дня, как плотную бумагу украсили две подписи, стали его, Афиногена, целями, был последним из самых немыслимых кандидатов на то, чтобы получить хранителя.

Надо было внимательно слушать советника по трудоустройству! Надо было уже тогда, на первом курсе, зазубрить наизусть: всегда составляй контракт сам, особенно для темных.

Маг, нанимавший хранителя для своего дальнего родственника, нетерпеливо стучал пальцами по столу, презрительно кривил губы и не снимал маски.

Нет, конечно, сними он тогда маску, ничего бы не случилось. Афиногену страшно до синих точек перед глазами становилось, когда он понимал, что один его опрометчивый поступок десять лет назад так изменил ход событий, что поставил под угрозу существующий миропорядок.