Похищение

Ты спрашиваешь, как тебя зовут. Как зовут меня. Кем я работал. Я выдаю эти подробности, как переговорщик, идущий на все, лишь бы удержать человека от прыжка с высоты. Вот только жизнь, поставленная на кон, – это наша общая жизнь. Я пытаюсь понять что-то по твоему лицу, но ты отводишь взгляд.

По ночам я мысленно разыгрывал возможные сценарии будущего, складывая их, как оригами. В дом престарелых нагрянула полиция. Мою кредитную карточку не приняли на заправке, потому что загорелся красный флажок. На пороге нашего дома возникла Элиза. И в каждом сценарии ты крепко держишь меня за руку, ты не хочешь и не можешь позволить чему-то встать между нами…

Возможно, поэтому твой гнев застает меня врасплох Не знаю почему, но я всегда считал, что если я тебя забрал, то мне и решать, когда тебя отпустить.

«У меня не было выбора», – говорю я, но слова трусливо подворачиваются, как хвост побитого пса.

«У тебя был выбор», – отвечаешь ты. Но острым лезвием меня вспарывают слова, которых ты не произносишь: «И ты допустил ошибку».

После того как мы сбежали, нам обоим долго снились кошмары. В моих ты, держа мать за руку, шагала с бордюра в поток мчащих прямо на тебя автомобилей. Я бросался спасти себя, но упирался в стеклянную стену. Я слышал визг тормозов и твои истошные вопли, зная, что между нами – непреодолимое препятствие.

Когда ты уходишь из комнаты для свиданий, я кладу трубку и прижимаю руки к стеклу. Я стучу кулаками, но ты меня не слышишь.

А вот в твоих кошмарах тебя бросали. Ты разрывала покровы сна и выныривала наружу, заплаканная, взмокшая. Я гладил тебя по спине, пока ты не засыпала снова. «Кошмары никогда не сбываются», – успокаивал я тебя.

Как выяснилось, и здесь я лгал.

Вместо того чтобы вернуться в камеру, я слоняюсь по этажу. Здесь есть общая комната, где заключенные режутся в карты и смотрят телевизор. Туалеты стоят прямо в камерах, но в дальнем углу есть душевая. Сейчас в ней пусто, и этого достаточно, чтобы я немедленно туда спрятался.

После твоего прихода я еле двигаюсь, как будто плыву на большой глубине. Я хотел увидеть тебя, потому что я эгоист, но сейчас я уже жалею, что ты пришла. Я только лишний раз убедился в истинности тех слов, которые сказал Эрику еще перед экстрадицией: «Я больше не могу ее защитить, я могу лишь причинить ей боль». И новым доказательством моей правоты стали твои тяжелые, сдавленные вздохи, услышанные несколько минут назад. Впервые в жизни ты усомнилась, а не было бы тебе лучше вовсе без меня.

Однажды я уже отрекся от своей жизни ради того, чтобы ты была счастлива. И завтра, на суде, я пойду на это снова.

Я прислоняюсь лбом к холодной плитке душевой, когда на меня падает чья-то тень. Это Стикс, теперь не один, а в окружении таких же мощных, как он, парней с татуированными ручищами. Они блокируют выход.

– Я тебе не крутой, – говорит Стикс.

В следующий момент я уже валяюсь на полу, голова моя звенит от сокрушительного удара. Ноги мои придавлены непосильным грузом, и я чувствую, как с меня стаскивают штаны. Я пытаюсь свернуться клубком, но он начинает бить меня по лицу и в живот. Я пытаюсь позвать на помощь. Когда его пальцы смыкаются у меня на ногах, я принимаюсь пинаться, никуда особо не целясь, лишь бы не допустить этого. Этого я не допущу.

Я призываю всю ярость, что вызревала во мне с того самого момента, как полицейские вторглись на нашу кухню в Векстоне. Я выпускаю панический страх разоблачения, с которым прожил бок о бок двадцать восемь лет. И когда он прижимает меня к полу в районе поясницы, когда его бедра скобками нависают над моими, я хватаю брусок мыла и, вывернувшись, засовываю его в ухмыляющийся рот Стикса.

Он моментально отпускает меня, и я, перевернувшись на бок, отчаянно задыхаясь, шарю по полу в поисках своей одежды. Я не думаю о тебе, сейчас я способен думать лишь о себе. Меня не оставят в покое, даже если я изо всех сил постараюсь слиться с толпой. Меня будут третировать, пока не узнают, какого цвета моя кровь.

Это все, что я успеваю подумать, пока не воцаряется кромешная тьма.

В тюрьме я никогда не засыпаю в темноте. Никогда не засыпаю уставшим. А потому мне не остается ничего иного, кроме как думать о том, что меня сюда привело. И эти мысли сворачиваются в ленту Мёбиуса у меня в голове.

Я не считаю овечек – я считаю дни.

Я не молюсь – я торгуюсь с Богом.

Я составляю список всего, что принимал как должное, потому что был уверен в неограниченном доступе к этим вещам.

Мясо, которое нужно резать. Ручки. Кофе с кофеином.

Безудержный детский смех Танцы мотыльков.

Документы.

Не видно ни зги. Снежные облака.

Абсолютная тишина.

Ты.

Я открываю единственный уцелевший глаз – и вижу перед собой приземистого, накачанного чернокожего мужчину. Он ковыряется в еде. Сумерки, дверь заперта. Он выбирает апельсин и прячет его под матрасом.

Я пытаюсь привстать, но, похоже, меня оприходовали с головы до пят.

– Кто… кто ты такой?

Он оборачивается, будто бы удивившись, что я жив.

– Меня зовут Компактный.

– Так тебя зовут?!

– Бабы прозвали. Потому что я, может, и маленький, но, черт побери, сколько от меня удовольствия! Как хороший компакт-диск послушать. – Он набирает пригоршню крохотных морковок и съедает их в один присест. – Надеюсь, пообедать ты не рассчитывал… – Он указывает на мой, как я понимаю, поднос.

– А что случилось с…

– Со Стиксом? – Компактный ухмыляется. – Этот мудак получил Д.

– Что такое Д?

– Дисциплинарное взыскание. Его упрятали на целую неделю.

– А почему я не получил Д?

– Потому что даже офицеры знают: назвал кого-то крутым – или дерись, или трахайся. – Он пристально смотрит на меня. – Ты только не расслабляйся, папаша. Тебя здесь не оставят. Они вообще не хотели смешивать расы, но кроме меня никого не нашлось.

Сейчас мне совершенно неважно, кто он: негр, латиноамериканец или марсианин. Из кармана полосатой рубахи он достает почтовую открытку и просовывает ее между прутьями решетки. На двери висит самодельный почтовый ящик из пластмассовых ложек – даже, представь себе, с крохотным флажком, раскрашенным маркером.

Если гнить здесь достаточно долго, станет ли кожа грубее? А в тюрьме – в тюрьме будет иначе? Как только я признаю себя виновным, меня засадят туда на долгие годы. Возможно, по году за каждый год, который я украл у тебя.

Я пытаюсь повернуться на другой бок и вздрагиваю от боли в почках.

– Как ты здесь оказался? – спрашиваю я.

– Просто в отеле «Риц» не было свободных мест! Блин, что за вопросы?!

– Я имел в виду, за что тебя посадили?

– Полгода за наркоторговлю. Могли дать всего три месяца, но я тут уже не в первый раз. Такая, понимаешь, привычка… Это как с собакой, папаша. Она никуда не уйдет просто потому, что ты оказался за решеткой. Стоит выйти на улицу – и она уже тычется в тебя мордой.