Похищение

– Больше никто не пристегивается! – ноет она.

Делия выбирает черного жеребца возле Фица. Я слушаю, как играет музыка. Карусель начинает мелко вибрировать.

Я не признаюсь в этом никому, но карусели пугают меня до смерти. Эта жуткая мелодия на каллиопе! [23] И эти гримасы боли на лошадиных мордах: безумные закатившиеся глаза, оскаленные желтые зубы, напрягшиеся тела… Когда карусель делает полный оборот, в зеркальном столбе в центре мигает огонек. Софи появляется в поле зрения и машет мне рукой. У нее за спиной Делия и Фиц, с деланной натугой подавшись вперед, изображают жокеев.

23

Клавишный инструмент, род органа, широко распространенный в США.

Прыщавый подросток, управляющий механизмом, дергает за рычаг, и платформа карусели, сопя и посвистывая, тормозит. Софи наклоняется, чтобы погладить гипсовую гриву, за ней появляются Фиц и Делия. Упершись в стремена, они держатся за латунное кольцо и смеются. Под крышей карусели протянута стальная труба, поднимающая одну лошадь, когда другая опускается. Кажется, будто они движутся порознь, когда на самом деле движутся вместе.

Через два дня я оказываюсь в офисе шерифа Джека, главы пенитенциарной системы округа Мэрикопа, по совместительству – главного медиа-маньяка в штате. Личность эта настолько яркая, что может забросить полицейскую карьеру и работать в ночном клубе стробоскопом. Все, что я о нем слышал, к сожалению, оказывается правдой: он действительно держит на рабочем столе плевательницу (и не стесняется использовать ее по назначению), на стенах его кабинета развешаны фотографии со всеми ныне живущими президентами-республиканцами, а обедает он и впрямь бутербродом с колбасой, как и его арестанты.

– Я правильно вас понял? – Даже его колючие усы сияют несвоевременным восторгом. – Ваш клиент не хочет вас видеть?

– Именно, сэр, – подтверждаю я.

– Но вы не потерпите, так сказать, отказа?

Я смущенно ерзаю на стуле.

– Боюсь, не потерплю, сэр.

– И сержант Конкэннон уверяет, что вы… – Он смотрит в лежащую на столе бумажку. – …пытались умаслить ее, чтобы получить доступ в камеру. – Он поднимает глаза. – Умаслить?

– Она очень красивая женщина, – говорю я, сглатывая ком в горле.

– Она чертовски хороший офицер, но красоты в ней не больше, чем в ослиной заднице. Менее терпимый начальник счел бы это сексуальным домогательством.

Вот этого еще мне не хватало – чтобы шериф Джек позвонил судье Ноублу и обсудил с ним мое поведение!

– Сэр, – говорю я, – я, признаюсь, нахожу женщин бальзаковского возраста привлекательными. Особенно таких. Они как неограненные алмазы.

– Сержант Конкэннон – это алмаз, которому еще далеко до огранки: углероды бурлят. Придумай что-нибудь получше, сынок.

– А я случайно не упоминал о своем друге, который работает в крупнейшей газете штата Нью-Гэмпшир? Он бы с радостью написал о вас статью. – Если придется, я заплачу Фицу. Отдам все свои сбережения до копейки.

Шериф Джек раскатисто хохочет.

– Ты мне нравишься, Тэлкотт.

Я вежливо улыбаюсь.

– Так что насчет моего клиента, сэр?

– Шериф Джек, – поправляет он. – А что насчет него.

– Если бы меня отвели к нему в камеру и оставили нас наедине хотя бы на пять минут, я бы, пожалуй, смог убедить его продолжить общение со мной. Это в его же интересах.

– Мы не пускаем адвокатов в тюрьму. Разве что тех, которые совершили преступление. – Он на секунду задумывается. – А может, стоит сажать адвокатишек за решетку?…

– Шериф, – ловлю я его взгляд, – мне очень нужно побеседовать с Эндрю Хопкинсом.

Пауза.

– Говоришь, журналист…

– Титулованный, – лгу я.

Он встает.

– Черт с ним! Мне не мешает поразвлечься.

Шериф Джек лично провожает меня к лифту и довозит до второго этажа. Обстановка здесь нисколько не напоминает приемную зону. Здесь из наблюдательной будки следят за гигантским четвероруким пауком, в недрах которого ютятся арестанты. Здесь повсюду замки.

Шерифа Джека знают все: пока мы шагаем по коридорам, его приветствуют не только надзиратели, но и – что удивительно – заключенные.

– Здорово, Морячок! – говорит он какому-то мужчине, которого как раз заводят в камеру.

– Привет, старина! – ухмыляется тот.

Шериф оборачивается ко мне с горделивой улыбкой.

– Я с каждым найду общий язык: с черномазыми, с латиносами, со всеми. На шести языках могу сказать: «В строй, мать твою!»

Он берется за ручку. Та жужжит и открывает перед нами дверь. Первым, кого я вижу, оказывается зек в розовой майке, поглощенный чтением «Источника». [24] На обеих руках у него вытатуированы слова «Weiss Macht».

24

Культовый роман Айн Рэнд, американской писательницы и философа русского происхождения (настоящее имя – Алиса Зиновьевна Розенбаум).

– Рубашку надень! – приказывает шериф Джек.

Мы проходим по коридору в большую двухуровневую комнату. С каждой стороны квадрата – закрытые модули: зарешеченные камеры сверху, общие залы внизу. Напоминает эта тюрьма – как, впрочем, и все другие тюрьмы – человеческий зоопарк. Животные заняты своими делами: кто спит, кто ест, кто общается с собратьями. Некоторые меня замечают, другие игнорируют. Это, по большому счету, их последняя воч можность выбора – что замечать, а на что закрывать глаза.

Шериф Джек подходит к наблюдательному пункту, я жду у подножия лестницы. Двое чернокожих арестантов устраивают для меня персональный рэп-концерт:

Я реальный гангстер, душою и телом, Каждый день на районе хожу под прицелом, Мочу ментов, не зная пощады, И все братишки мочилову рады. Меня засадили, такая непруха, Пришили ментяры реально мокруху. Братишки мои не дадут мне соврать: С двух лет по тюрягам привык тусовать. Так и живут у меня на районе: Сегодня ты дома, а завтра – на зоне.

Справа от них старичок с каскадом седых волос пытается самыми изощренными жестами привлечь внимание надзирателя. Сквозь стекло его жестикуляция кажется хитроумным модным танцем.

Шериф возвращается.

– Есть хорошие новости, есть плохие. Хорошие – что твоего клиента здесь нет.

– Где же он?

– А вот это плохие новости, сынок, – улыбается шериф Джек. – Он в изоляторе. Дисциплинарное взыскание.

Изолятор находится на третьем этаже, во втором блоке, в модулях А и D. Эндрю заранее узнает о моем приходе: у зеков нюх на юристов, мною уже пропитан весь тюремный воздух. Когда я подхожу к камере, он умышленно разворачивается ко мне спиной.

– Я не хочу говорить с этим человеком, сержант Дусетт, – сообщает он надсмотрщице.

Та со скучающим видом смотрит на меня.

– Он не хочет с вами говорить.

Я не свожу глаз с его спины.

– Ничего страшного. Потому что меньше всего на свете мне хочется знать, как его занесло в изолятор.

Он поворачивается и меряет меня долгим взглядом.

– Пустите его.

Шериф Джек не уточнял, можно ли пускать меня внутрь, и я вижу, что надсмотрщица тоже об этом помнит. Если мы с Эндрю хотим побеседовать как адвокат и подзащитный, то должны идти наверх, в конференц-зал. Наконец она пожимает плечами: задушат одного адвоката – будет другим пример. Дверь открывается со звуком, похожим на скрежет ногтя по грифельной доске. Я вхожу в тесную каморку, и дверь хлопает у меня за спиной.