Поход клюнутого

Все раздобытое Торгрим ссыпал в найденный тут же мешок, а прежде чем уйти, не удержался и обследовал бревна нижнего венца. За свое путешествие до араканской столицы он успел побывать во многих кузнях, где, помогая мастерам или давая советы, а где и принимая на себя их обязанности, так что хорошо знал странное обыкновение мастеровых устраивать там тайники, выпиливая часть бревна. Содержались в таких заначках предметы порой неожиданные, но обычно неплохого качества, которые почему-то не хотелось выставлять на всеувидение. Нашелся такой тайничок и здесь; отвалив выдолбленную половинку бревна, Торгрим нахмурился, обнаружив несколько клинков вида самого бандитского. Правда, все они были аккуратно промаслены и упакованы в кожу, да так и лежали тут, похоже, без дела уже не первый год, но едва ли являлись продукцией местного ломастера – исполнены простенько, но аккуратно. Вот вам и тихий омут, вот вам и смущенные хамы. Подумал даже, не прихватить ли штучку для Бингхама, коль скоро тот повадился корчить из себя рыцаря – без меча образ неполный будет, но подходящего не нашел – все короткие, зловеще покривленные, чтоб скорее распарывать, а не честно рубиться, да и начнет фигурять на публике, а вдруг тут вся деревня повязана, узнают, обидятся. Так что завалил бревно обратно и пошел на выход.

Оказывается, пока копался, успели спуститься сумерки. Гоблина, конечно, и след простыл, но, как Торгрим и полагал, даже простылый след легко читался на грядках, по которым тот прошелся. Дварф аккуратно проследовал по обгрызенным редисочным и морковным хвостикам и пришел к небольшому амбарчику, из которого доносились звуки весьма выразительные – ахающие и всхрюкивающие. Не решивши испытывать свои нервы опасным зрелищем, Торгрим осторожно постучался в стенку секирным обухом.

– Эгей, дон Банглай, ужин простынет!

– Ужин?! – Судя по интонациям, помянутый дон и рад был такому повороту событий. – Это важно, это пропускать никак нельзя. Звиняй, дорогуша, я, может, еще загляну, как мимо буду.

– Куды пошел?! – возмущенно воззвал низкий женский глас.

– Сказано тебе, дура, – королевская служба!

И полминуты спустя Бинго вывалился из сарая, дубину свою зажимая под мышкой, а руками судорожно увязывая завязки штанов.

– Это не свинарник ли? – подозрительно осведомился Торгрим, принимая у него палицу, пока на ногу не выронил.

– Что-то вроде, – признал Бингхам без особого смущения. – Эй, да ты это, рожи такие не корчи! Сам виноват – это ж тебе я обещал с кузнечихой договориться.

– Я, по чести, отнюдь не настаивал.

– Впредь уточняй такие нюансы. Эти ж деревенские бабищи – на них огров спускать надобно, да и те повымрут от усилиев! Чего рожу кривишь так, что аж по макушке видно?

– Промискуитет у нашего племени не в почете.

– У нашего тоже. Вообще никаких слов не любим сложнее, чем «кукиш»!

– Я говорю, у нас, дварфов, в почете глубокие и серьезные отношения, чтоб раз – и на всю жизнь. А эдак походя, не снимая сапог, каждую встречную кузнечиху потешать – оно моему пониманию недоступно по причине отвратительности!

Бинго совладал наконец с завязками и с оскорбленной рожей отобрал у дварфа дубину.

– Дикий ты, как косяк гусей, даром что весь на понтах. Оно, может, и знатно бы, чтоб на всю жизнь с первого попадания. Хотя, может, и нет, не берусь судить, не попробовав. А как насчет пожрать, тоже раз – и на всю жизнь?

– Я не про разы говорю, а про постоянство! Любишь пиво – его и пей, вовсе нечего в каждой таверне к новой наливке прикладываться.

– Да я б и рад, только ж не во всякой таверне мне любимый эль выставляют. Хочешь – заливай трубы тем, что под рукой, а нет, так грызи сухари на сухую руку... всухомятку то бишь. Вона, видал тех рыцарей? Забился в скорлупу, обвешался кодексами и боится сам себе признаться, что все его напряги оттого только, что без нужды сам себе наступил на главное.

– Это у кого где главное. По мне, так соблюсти моральный облик в незапятнанной чистоте куда важнее.

– Дык угощайся, я не против. Ты ж здоровый плуг, тебя и моральный облик не испортит. Это я хлюпик, ежли не поддерживаю себя постоянно в боеготовом виде, то быстро скисаю и становлюсь ни на что не годен. И дерусь, собственно, только для тонуса, и с бабами то же самое – ежли лишнюю пропустишь, вскорости язык вянет, ноги начинают заплетаться, а глаза – цепляться за всякое, включая овец и коз. Ущербный генотип, весь в Гого.

– Ты ж вроде им не гордился и чернил последними словами?

– Так и есть. Стыжусь и сам себя презираю. – Бинго деликатно сморкнулся в лист развесистой смородины. – А поделать ничего не могу. Нет, конечно, могу, но скажу тебе, как родному: делов мне до твоего отношения в аккурат по задницу. Я вот, кстати, успел вызнать у ей, что за история с тем постоялым двором, – можешь ли такими успехами похвастаться?

– Я молоток да гвозди раздобыл, это весомее да болезненнее.

– Грубиян ты и задира, попробуй еще только мне попенять на эти ценные качества. Так вот, далее по дороге будет застава того самого местного буль-дядьки, чья земля, и на ней с путников взимают подати втридорога. Ранее все, кто едет, останавливались там, на развилке, про то прознавали да и сворачивали на объездную дорогу. Ныне же, чтоб на нее вернуться, возвращаться придется, а народишко-то суеверный, возвращаться – пути не будет, так что зубами скрежещут, а едут прямо. Ты как насчет суевериев?

Торгрим разочарованно сплюнул.

– Нате вам, а я уж козни какие заподозрил. Суеверий не имею – счастлив уже полным списком народных традиций. Да и потом, с утра всяк путь внове, какое тут возвращение?

– Таки что, поутру в объезд двинемся?

– Утро вечера мудренее. Сейчас отужинаем, я прилягу, а ты, сколь я успел постичь твою неуемную натуру, пойдешь еще погуляешь, вот и побеседуй с людьми и особенно людицами, может, чего нового вызнаешь. Сколь дерут за проезд, чем чревата неуплата, не дешевле ли будет промчать во весь опор, свистя да улюлюкая.

– Эй, ты меня зря считаешь эдаким неутомимым ходоком! И так-то послеобеденный сон прозевал, да рыцарей бил – умаялся, а уж в свинарнике я и молчу, какой подвиг отколол, пока ты гвозди тырил!

– Я не тырил. Я плату оставил.

– Вот ведь неприятность какая! – Бинго сокрушенно пристукнул себя палицей по лбу. – Я ж туда возвращаться опасаюсь. Кузнечиха во какова, сама б могла заместо того храпуна молотом шурудить... как тут не задуматься о правоте тех благородных сэров, что вожделели даму без зада.

Над постоялым двором уже вовсю витали ароматы свежезажаренного мяса, кони оказались заведены в небольшую крытую конюшню, где Рансеру пришлось держать голову опущенной на уровень груди, чему он, привычный ко всякому, не возражал.

– Мог ли я подумать, что дважды за день буду мясо наворачивать, – поделился Бинго, в чьих недрах свинина как раз перекочевала в кишечник, освободив желудок для насущных поступлений. – Хорошо быть этим... мобилизованным!

– Не в жратве счастье, – по обыкновению, вступил в препирательство дварф, сразу к столу не поперся – свернул к рукомойнику, привешенному на столбе.