Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

— Додик, пожалуйста, объясни мне, дураку: что здесь происходит? Мы говорили совершенно о другой программе — о концерте вундеркиндов... При чём тут лотерея любви?

— Не знаю. Это дело рук Пети и Газецкого.

— А кто спонсирует эту лотерею?

— Бандиты.

Бывший «ломщик» тяжело вздохнул:

— Пошляки, — сказал он и, скорбно помолчав, спросил: — А зачем ты посадил рядом Горчака? Редкий жмот. Ничего святого, кроме денег, за копейку свой ботинок съест. Неприятный тип.

Додик пытался что-то возразить, но осёкся на полуслове, потому что вернулся шеф «Монако» с одной-единственной сигаретой в руке. Он её выклянчил у какого-то случайного знакомого, которому сперва пожаловался на парламент, безумные налоги и сумасшедшие цены на бензин.

Между тем исполнительный директор «Виртуозов Хаджибея» закончил своё шутливое приветствие и уступил место ведущему, который подхватил эстафету веселья. Он привычным жестом поправил слуховой аппарат и щёлкнул в зал ослепительной блиц-улыбкой, покорявшей не одно поколение одесситов. Грянула увертюра к оперетте «Сильва», под которую любимец публики вдруг вскинул ногу и пропел:

— Траки, траки, траки, траки. Сара с Моней ели раки!

Зал взорвался хохотом и овациями.

— Господа! — громко произнёс ведущий, как только стихли все изъявления восторга. — Начинаем нашу игру… Внимание, господа! Я пускаю рулетку!

Раздался пронзительный музыкальный визг, имитирующий вращение рулеточной оси, и на огромном световом табло высветилось несколько обнажённых женских силуэтов и две таблицы номеров. Тотчас же под звуки народной песни «Помню, я ещё молодушкой была» выплыл длинно­ногий хоровод в сарафанах и кокошниках и расположился под табло.

Зал притих. Генеральный директор «Монако» отложил сигарету в пепельницу и, утопив щёки в пухлые ладони, заворожено уставился на одну из девиц. Его лицо сразу потеряло свой обычный алый цвет и стро­гую округлость очертаний.

Дело в том, что в молодые годы Горчак, тогда ещё не шеф «Мо­нако», а скромный бригадир электриков-монтажников, влюбился. В ту пору он жил со старушкой-мамой в коммуне на Воровского и, для под­держания скудного семейного бюджета, демонтировал и продавал люстры, выключатели, электросчётчики и прочие приборы, которые его бригада устанавливала накануне. Как назло, объектом его тайных воздыхании стала жена районного прокурора, жившая этажом ниже, и, в силу опас­ности, которая исходила от её мужа, воспарившая для электрика не­сбыточной мечтой. «Что делать? — думал несчастный влюбленный. — Ес­ли я не решусь познакомиться с ней, я потеряю её навеки; а если ре­шусь — он может посадить меня за краденые счётчики, и мне её снова не видать!» Поэтому он выбрал оптимальное решение, не связанное с риском лишения свободы.

Теперь можно пояснить, что девица, стоявшая третьей слева под табло, была, как две капли воды, похожа на предмет его умерщвлённых вожделений, и в душе бывшего электрика ожил рой мучительных воспоминай.

— Додик, — едва слышно прошептал он. — Я хочу выиграть тре­тий номер под табло. Ты можешь мне помочь?

Но Берлянчик мстительно молчал.

В это время стихли последние звуки фонограммы, погрузившие публику в сексуальные мечты, и артист, принявший на себя обязаннос­ти крупье, снова поднял руку.

— Господа! Те, у кого сумма номеров больше, чем цифра в квад­рате «Афродита», приглашаются на сцену. Я прошу их поприветствовать, господа!

Это сообщение взволновало Горчака.

— Что делать, Додик? Я не купил жетонов.

— Я тоже их не брал, — ледяным голосом ответил Додик и пере­вёл взгляд на Гаррика Довидера, в праведной душе которого уже про­снулся бывший «ломщик». Гаррик, не спеша, достал несколько жетонов, которые получил в качестве учредителя «В.Х.», и вручил их генераль­ному директору «Монако».

— Гаррик, что я тебе должен? — радостно спросил Горчак.

— Как тебе не стыдно?! Мы, кажется, друзья.

Шеф «Монако», сияющий, как новогодняя ёлочная звезда, под ап­лодисменты публики трусцой выбежал на сцену. Он, изведавший все ви­ды страха на своём веку: от страха перед ОБХСС и до ужаса перед ин­фляцией, — теперь, быть может, впервые в жизни вкусил всю пьянящую прелесть демократии и бесшабашных рыночных свобод. Вернувшись к сто­лику, он остановил девицу, которая продавала жетоны второго тура, и, хлопнув Довидера по плечу, с какими-то новыми для него, лихими, ка­зачьими нотками в голосе, произнёс:

— Гаррик, ты можешь одолжить мне триста долларов?

— Зачем? — лицемерно удивился Гаррик. — Ведь ставка тура толь­ко двадцать пять.

— Я должен получить её наверняка!

Бывший «ломщик» вскинул брови и, положив опытный взгляд на пылающие щеки Горчака, сказал, что пожалуйста, но услуга за услугу: ему нужны вагон обоев, два вагона ванн, машина розовых «тюльпанов», паркет, мрамор и кое-что из прочих мелочей.

Пухлые губы Горчака разверзлись в немом вопле.

— Позволь, — наконец вымолвил он. — Из какого расчёта?!

— Взаимных интересов, — ухмыльнулся Додик.

Девица нетерпеливо передёрнула плечами:

— Господа, вы берёте или нет?

— Нет! — твердо произнёс Горчак.

Но Берлянчик тут же выкупил жетоны и, извиняясь за товарища, сказал, что, к сожалению, у него теперь часто меняются решения. Что поделаешь, инфляция. Цены снова подскочили, а парламент не выделил дотации на секс.

Снова завизжала музыкальная ось и испепелённо затихла, а на табло вспыхнула надпись «Моя обнажённая Афродита». И опять под зву­ки народной песни выплыл лебединый хоровод, но теперь уже в одних кокошниках и трусиках «бикини». Горчак зевал и улыбался, как это бывает, если верить Просперу Мериме, у смертников перед казнью. Его взгляд был прикован к стройным ножкам дубль-прокурорши, а сердце бывшего электрика раздирали самые разнополюсные чувства. Тут были и память о несостоявшейся любви, и стыд за ворованные люстры, и жажда мести прокурору, и уязвлённая всем этим гордость генерально­го директора «Монако», которого позорит его униженная юность.

Он обнял Берлянчика за плечи и голосом, молящим об участии, рассказал ему о прокурорше. «Я любил её больше, чем Ромео Джульет­ту! — воскликнул он. — Но я боялся крупных неприятностей».

— Аааа! Грёзы, юные мечты, — закивал Берлянчик. — Да, было, было! Я недавно вспомнил, как тоже был влюблён…

— В кого? — с надеждой подхватил Горчак.

— В третий швейный цех фабрики имени Воровского, и ты знаешь, Алик, у меня слезы навернулись на глаза... Ну, ладно, ладно! Я могу вернуть жетоны. Но условия, конечно, остаются неизменными.

— Ну, плюс небольшой банковский процент, — зевнул Довидер. — Ему пришлось менять валюту на жетоны.

— Имей совесть, Гаррик! — взмолился шеф «Монако». — Это не мои, а семейные средства. Мы все: я, жена, шурин и его золовка — сидим в этом товаре. Это общий капитал!

— Да, но дубль-прокуроршу хочешь ты один, — резонно возразил Берлянчик.

— У меня на то особые причины, я вам говорил, Додик, не бери меня за горло! У меня мальчик поступает в институт, а сейчас день­гами не берут.