Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

— Я не понимаю.

— Ду ю спик инглиш?

Додик знал английский в объёме, который, позволял ему свобод­но переводить речи Билла О’Конноли Горчаку или объясняться с шофё­ром такси в Порт-Саиде. Но чтобы заказать ужин в Тель-Авиве, этого было явно недостаточно.

— Очень плохо, — признался он. — Мы рашен, рашен! Русские.

— А, рашен! — хозяин поднял руку и радостно закивал головой в знак того, что знает выход из положения. После этого он принёс меню с портретами Ленина и Сталина на старой, пожелтевшей обложке. Вожди мирового пролетариата почему-то были обведены синим каранда­шом. Берлянчик отчеркнул ногтем заказ, и вскоре он появился на сто­ле.

Рядом, возле парадной, над которой горела цифра «3000», гром­ко скандалили двое мужчин. Один, лет тридцати пяти, с бурым помятым лицом и тёмными плутоватыми глазами, и молодой, высокий альбинос. Они метались перед входом и, надрывая глотки, отчаянно жестикулиро­вали. Сперва казалось, что мужчины бранятся между собой; но затем Берлянчик обратил внимание, что если взгляд его падал на красную цифру «3000», крики заметно стихали, и скандалисты мельком перегля­дывались. Но стоило Додику снова уткнуться в тарелку, как беготня и вопли возобновлялись с прежней силой.

— Гаррик, — спросил он, нанизав на вилку

кусок жареного мя­са. — Ты видишь над парадной цифру?

— Вижу.

— Как, по-твоему, что это такое?

— Чтобы это не было, нас с тобой это не касается.

— Всё же любопытно...

Тут крики снова стихли, а к столику подошёл хозяин кафе и жестами разъяснил загадку:

— Дьефушка! — почти пропел он, округляя руками бёдра и грудь. — Фьюю! Русиш Наташа. Кьёнфетка!

— Гаррик, — с интересом произнёс Берлянчик. — Теперь ты по­нимаешь, что это такое? Очевидно, местный храм любви.

— Додик, ты дал слово.

— Да, но речь вовсе не о женщинах.

— А о чём?

— О заведении! О пункте в туристическом маршруте. Мы в Кибуце были? Были! В Хайфе на алмазной фабрике? Были! На Мёртвом море? Были! А теперь ещё один… Надо широко знакомиться со стра­ной.

— Додик, мы в чужой стране… Мы не знаем языка.

— Здесь много иностранцев. Я уверен, для русских есть про­спект. С Лениным и Сталиным. А для китайцев — с Мао. Они всё это учли.

— Нет, нет! Никуда я не пойду… У нас снова будут неприят­ности.

— Глупости! Ты провинциал. Публичный дом на западе — это такое же проявление общественной жизни, как профсоюз или парламент. Я хочу взглянуть на его передовые цивилизованные формы. Ну, не будь занудой, Гаррик! Ты когда-нибудь там был? Нет! Я тоже. Хоть одним глазком. Мы войдём, посмотрим, извинимся и уйдём.

— Нет, Додик, это грех! Великий грех!

— Вот странный человек… Стоит мне что-то захотеть, он за­являет — это грех. Ведь я говорю только об экскурсии.

В конце концов, Довидер уступил.

Надо сказать, что Берлянчик никогда не прибегал к услугам проституток. Это оскорбляло его самомнение Дерибасовского льва. Кроме того, он считал, что мысль о зря выброшенных деньгах угне­тает потенцию и, следовательно, вредит здоровью. Но образ дома любви, описанного Золя, Куприным и Мопассаном, распалял его роман­тическое воображение примерно так же, как старинный колёсный паро­ход на Миссисипи или комната Шерлока Холмса в Лондоне на Бейкер-стрит.

Довидер достал из портмоне стодолларовую купюру и попросил хозяина разменять её, но затем почему-то передумал и рассчитался за ужин израильскими шекелями. После этого друзья поднялись со своих мест и вошли в парадную. Дверь им открыла немногословная де­вица. Она провела их тёмным коридором в помещение, которое тоже утопало в полумраке, и сразу же ушла. Берлянчик расположился за столом, стоявшим справа от входа, и весело сказал:

— Гаррик, загадай желание…

— Зачем?

— Мы впервые в публичном доме.

— Да, но почему такая темень?

— А ты что хотел — ослепительный салун? Свечи в канделябрах? Стены в гобеленах? Весёлых пташек в кружевных панталончиках? Это старомодно, Гаррик. Прошлый век… Тут, наверное, какая-то прог­рамма. Должно быть очень интересно.

Как бы в подтверждение его слов из полумрака выпорхнули две девицы и, живо лопоча, уселись клиентам на колени. Берлянчику дос­талась двухметровая громадина с маленькой вертлявой головкой и ро­зой в декольте. А побелевшего от ужаса Гаррика приятно оживляла сухонькая дамочка, отнюдь не легкомысленных лет, в мелких среднерусских завитушках.

— Что это такое? — поморщился Довидер.

— Девица, — в ухо прошептал ему Берлянчик. — И, кстати, ни­чего. Она даже в некотором роде очень популярна.

— Чем?

— Её портреты на всех столбах с высоковольтным напряжением.

Тут снова появилась девушка, которая встретила клиентов, и обе «нана» наперебой затараторили. Это встревожило Берлянчика.

— Гаррик, — сказал он, отодвинув алую розу ото рта. — Я что-то не могу понять… О чём это наши ласточки щебечут?

— Делают заказ.

— А ты разве хочешь есть?

— Кто — я?! Придурок… Это ты затащил меня сюда. Они сейчас такого назаказывают, что тебе не хватит всех миллионов монархистки.

— Так что же ты молчишь?

— А что мне говорить? Ты привёл, ты и говори!

— Э, дети Сомали! — всполошился Додик. — Обождите, обождите. Что вы набросились на меню — вас что тут морят голодом? Всё, хватит, хватит. Я не Красный крест!

Однако, невзирая на его протесты, официантка быстро накры­вала на стол, вежливо задавая Берлянчику вопросы и совершенно игно­рируя его ответы.

— Шампунь?

— Ноу шампунь! Я не пью. У меня совсем другие пороки. Забе­рите шампанское!

Но бутылки уже стояли на столе.

— Бир?

— Ноу бир! Уберите пиво. Э, детка, вставай! У меня ноги затекли. Давай, давай! Никаких оргий тут не будет. Мы туристы. Мы зашли только посмотреть.

В этот момент к столику мягко и пружинисто, как кошка, подо­спел высокий альбинос, что скандалил с приятелем у входа. Видимо, он находился где-то рядом в ожидании начала привычной ему сцены.

— О’кэй! — сказал он. — Карашо!

Он взял у официантки шариковую ручку и блокнот и, присев у столика на корточках, стал писать:

— Дэвочки...

— Ноу девочки! — вскричал Берлянчик, сплевывая с губ алый лепесток. — К ним никто не прикасался. Забирайте ваших нефертити!

— Карашо, карашо, — альбинос обвел сильным пальцем бутылки на столе. — Шампунь — сикс хандрид шекель; бир — фаив хандрид шекель; натс — севен хандрид шекель; коктль — эйт хандрид шекель энд гелз — он подчеркнул итог. — Файв таузенд шекель.