Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

На следующий день, приехав на работу, Берлянчик удивил сот­рудников неожиданным решением: он отменил приказ об увольнении Га­лины Крот. Видимо, абсурдные идеи монархистки разбудили в нём весё­лую иронию художника, который жил в этом гуляке-бизнесмене и иногда заставлял его смотреть на вещи совсем иначе, чем того требовали суровый опыт и сухой расчёт. Он вызвал Галину в кабинет и спросил:

— Что вы заканчивали?

— Кредитно-экономический.

— А почему вы работаете уборщицей?

— Так карты выпали.

— Возьмёте магазин «Утята»?

Галина не поверила своим ушам:

— Как это... возьмёте?

— Я хочу назначить вас директором. Вы, я вижу, женщина умная, энергичная, толковая… Нечего вам по галерее с тряпкой бегать. Зай­митесь делом. Заработают «Утята» — куплю квартиру и машину. Хорошо?

Женщина, как подкошенная, упала на колени, и по её крутым, как молодая капуста, щекам, ручьями потекли слезы:

— Давид Семёнович, благодетель! Человек мой дорогой... Да я носом землю буду рыть! Я на вас век молиться буду!

— Ну ладно, ладно! Хватит лирики!

Берлянчик не любил чувствовать себя благодетелем. Это прек­расное чувство оглупляло его, и он начинал терять много денег.

Глава 13. Додик Берлянчик — арабский террорист

Берлянчик принял предложение монархистки с большой охотой. Перенапряжение в работе уже давало себя знать. Его организм, ум и нервы настоятельно требовали отдыха. Он предложил Довидеру сос­тавить ему компанию, и Гаррик с удовольствием согласился.

Довидер вылетел в Израиль самолётом, а Берлянчик взял биле­ты на круизный теплоход.

Дело в том, что последние годы Гаррик Довидер метался между двумя родинами — исторической и настоящей, не зная, на какой оста­новить свой выбор. В пользу первой говорило то, что обычно принято называть голосом крови, но голос этот был сопряжён с целым рядом неудобств: необходимостью работать, воевать, платить за квартиру, изучать язык и в общем чувствовать себя больше русским, чем евреем. В Одессе он, наоборот, чувствовал себя вполне евреем, но зато ему казалось, что не все это ценят высоко!

Додик увидал Довидера на выходе из порта. Он стоял в позе мопассановского фата и, опираясь на свою полугрузовую «Тойоту-Дюну», любезничал с девушкой-экскурсоводом. С его губ, закованных мощным наплывом щёк, не сходило выражение салонной учтивости. Ка­залось, он вот-вот запоёт… Увидав Берлянчика, он бросился ему навстречу, расцеловался с ним и прежде всего с тревогой сообщил: «Додик, я утром ел рыбу в ресторане, и, по-моему, она не кашер­ная!».

Тема не кашерной еды заняла у Гаррика большую часть пути к Иерусалиму, и, слушая его, Берлянчик подумал о том религиозном и нравственном исцелении, которое пришло к его другу с годами. Дело в том, что в молодые годы это был первоклассный «ломщик». Он брал «лоха», как медведя, глядя на него разгневанными глазами начальни­ка главка, и бедный советский гражданин, приученный ко всевозможным «коврам» и разносам, безропотно оставлял ему свои чеки и боны, унося вместо денег свёртки бумаг.

Это были добрые, старые, деликатные времена, когда никто не спрашивал, откуда у вас деньги, потому что все их дружно воровали у казны и друг у друга, и Довидер в этом смысле не был исключением. И тем более, Берлянчик не осуждал его сейчас. Додик понимал, что непременное условие бескровной эволюции в стране — это забыть о прошлом каждого из нас: от бывшего «ломщика» до президента.

Внезапно завизжали тормоза, и машину протянуло юзом, развер­нув задком на полосу встречного движения.

— В чём дело, идиот?! — заорал Берлянчик, ударившись грудью о приборную панель, но тут же растаял в приветливой улыбке: к ма­шине направлялась смуглая красавица, голосовавшая на обочине доро­ги. Она была в огромном, свисающем набок красном берете и во всём чёрном до пят. «Беседер?» — произнёс Додик единственное слово, ко­торое он знал на иврите, освобождая ей место на заднем сидении, но вместо ответа увидел направленный на него револьвер. Она жестом приказала Гаррику съехать в сторону от дороги, где их поджидало несколько бородатых парней с сумками и рюкзаками.

— Не бойтесь, — сказала девушка, — с вами ничего не случит­ся. Один из вас выполнит небольшое поручение, вот и всё! И мы от­пустим вас обоих.

Она пояснила это на иврите, но, убедившись, что Берлянчик не знает языка, повторила то же самое по-русски. (Как выяснилось, она была аспиранткой МГУ). Затем она сказала Гаррику, что он дол­жен переодеться в хасида-ортодокса, проводить её в Иерусалим и там «забыть» у Стены Плача небольшую хозяйственную сумку. Перепуганный Гаррик безропотно подчинился и стал неуклюже воевать с длиннополым балдахином, который она извлекла из рюкзака. При этом он спотыкал­ся, падал, опрокидывал сумки и кричал, что он еврей-либерал, что в Одессе у него друзья-арабы, у которых он покупает галстуки и носки, и что на митинг в защиту их прав он был делегирован сразу от двух магазинов: от чекового и торгсина. «Виктория!» — орал он, растопы­рив два пальца и стараясь ими попасть в длинный, непослушный рукав.

Видя, что он совсем потерял голову от страха, или, как гово­рят в Израиле, «ку-ку», террористы посовещались между собой и реши­ли поменять евреев ролями: они напялили на Додика лапсердак, парик с фальшивыми пейсами и бородой и увезли в Иерусалим, а обезумевшего от ужаса Довидера оставили под охраной товарища.

Не доезжая развалин древнего Храма, «Тойота» остановилась, и террористы вышли из неё, забрав свои сумки к рюкзаки, а Додик ос­тался с их мрачной подругой. «Я думаю, вам не безразлична судьба товарища?», — предупредила она.

— Хорошо, — произнёс Берлянчик, стараясь совладать с сердеч­ной слабостью и страхом. — Я сделаю всё, что ты сказала, но это риск, огромный риск: кругом полиция, служба безопасности, солдаты… У меня к тебе одно условие...

— Какое — деньги?

— Нет, я хочу этого, эээ... Любви.

Она выхватила нож и гневно поднесла к его лицу:

— Замолчи, ты, старая калоша, или я перережу тебе горло!

— Да, да! Я знаю, — сказал Берлянчик. — У тебя рука не дрог­нет. Ты воюешь за своё святое дело, но у евреев оно такое же своё. Где же ключ к решению проблем? Нет его! Тут момент двух истин, Майрам, двух кровавых истин... Но давай покажем выход чело­вечеству, а? Закончим дело, как Ромео и Джульетта...

— Заткнись! Не искушай меня!

— Подумай, Майрам! — взмолился Додик. — Это будет великий прецедент. Еврей, сердечник, инвалид труда и кровожадная радикалка-террористка в объятиях друг друга, а? Две наши головы на сумке с динамитом. Боже мой! Я уверен, что этот снимок облетит всю мировую прессу и потрясёт самые одичавшие сердца. Ну, иди сюда, мой кровожадный зайчик...

— Прочь, безумец! — закричала девушка, и мастерски поставлен­ный удар опрокинул навзничь Додика Берлянчика. Он лежал, распластав руки в стороны, похожий в своём лапсердаке на огромную чёрную воро­ну. Шляпа его свалилась под сиденье, а фальшивые борода и пейсы съехали набок. Террористка схватила его за грудки и трясла, оторвав от пола:

— Вставай! Вставай!

— Я не могу, — простонал Берлянчик, — мне нужен допинг, ина­че я не поднимусь. Вот, вот! Пожалуйста, если ты не веришь...

— Что это?!

— Визитка в ресторан Печескаго. У меня вторая группа инвалид­ности и два бесплатных талона на обед.

— Вставай или я тебя убью!

Берлянчик приподнялся, сел, вернул бороду со щеки на подбо­родок и, глядя на террористку холодными глазами швейцара-вымогате­ля, спокойно произнёс:

— Пожалуйста… А задание! Теракт?! Шарон едет к Бушу в Ва­шингтон, и ты не сумеешь сорвать переговоры. Ах, Майрам, Майрам, как тебе не стыдно?! Где твой гражданский долг, партийная созна­тельность?! Соратники доверились тебе, а ты…