Похождения Шипова, или Старинный водевиль

ком, с щедростью, любил благодетельствовать, но и ох благодарностей не уходил.

А Москва продолжалась. В Самотечных улочках-переулочках, тупичках, в смешении дерева и кирпича продолжалась она, пышная, январская, снежная, но уже более тихая, более приглушенная, сокровенная, словно именно здесь или где-то совсем рядом, за поворотом, и должно было открыться место проживания затейливой московской души. Даже грохот недалекой Сухаревки был бессилен пробиться сюда, и только колокольный звон, ослабевая, все-таки расплескивался по маленьким дворам и затухал в подворотнях.

Но в этой благостной тишине кипели те же страсти, что и там, в большой Москве, и, подобно рождественским кабанчикам, откармливались и копились.

И в этой благостной тишине вдруг откуда ни возьмись звучали какие-то слабые струны; какие-то неясные звуки вырывались из-за домов, из подворотен; какие-то слова, которых было не понять, не запомнить, разрозненные, сбивчивые: какая-то песня, что ли, которую напевал некий невидимый житель не пьяный сапожник, не сбитенщик, не бродяга, не вор, не извозчик, но и не тайный советник, или генерал, или князь...

Зачем тебе алмазы и клятвы все мои?

В полку небесном ждут меня.

Господь с тобой, не спи...

Какие алмазы? В каком полку? Почему в небесном? Что, где, куда, откуда?.. Затем хруст снега заглушал эти звуки, и они пропадали... И снова перед Шиповым лежала Москва, извиваясь, прячась за снегом, обжигая морозцем.

Здесь, под самой крышей трехэтажного дома, в каморке с маленьким окном, и встретился Шипов со своим компаньоном.

Михаил Иванович сидел на единственном стуле, а Ги-рос стоял напротив, размахивал руками и показывал отличные белые зубы.

– Я хороший человек, господин Шипов, - сказал он, - а хорошие люди на улице не валяются.
– И захохотал.
– Я все сделаю, только прикажите, но уж вы меня и жалейте, Михаил Иванович... Распоследнюю дворнягу и ту нет-нет, а косточкой наградят...
– И снова захохотал,

запрокидываясь, словно длинный лиловый нос был тяжел ему слишком.

– А ты из кого будешь, Амадеюшка?
– спросил Шипов, любуясь на веселого компаньона.
– Из цыган али из греков?

– Ну конечно из цыган, - сказал Гирос.
– Впрочем, цз каких это цыган? Тьфу, черт... Из греков, из греков... Грек я, конечно.

– Нос у тебя нерусский и волос черный, - сказал Шипов, - вроде бы даже из итальянцев ты или из тур-ков, прости господи...

– Ну конечно из итальянцев, - захохотал Гирос.
– Какой я, к черту, грек!.. Я ведь говорю-говорю, а вы и ушки развесили.

"Ловкач, - подумал Шипов, - легкий человек. Пущай его смеется".

– Дозволь, я буду тебя Мишелем звать, а?
– вдруг предложил Гирос.

– Мишелем?
– поморщился Шипов.
– Да как-то это вроде компрене... Все-таки ты помощник мой...

– Да нет, - захохотал Гирос, - господь с тобой! Конечно, не на людях... не бойся. Наедине... А на людях я буду тебя Михаилом Ивановичем звать или даже господином Шиповым... А знаешь, хочешь, я тебя буду сиятельством величать? Мне ведь ничего не стоит... Хочешь?

– Ну-ну, - засмеялся Шипов, - фер ла кур настоящий...

– Чудно, чудно!
– обрадовался Гирос.

Затем потекла неторопливая беседа, изредка нарушаемая мощным хохотом Гироса. Они поговорили о том о сем, в частности и о графе Толстом.

– Знаешь, - сказал Гирос, - я ведь кое-что уже нащупал. Даже с графом столкнулся однажды, увидел его. Ну, я тебе скажу, ничего мужчина... Призовой рысак. Может дать по шее великолепно. Каждый день к Пуаре ходит гимнастикой занимается. В ресторане любит посидеть... или в нумера ему подают...

"Да, - подумал Шипов с тяжелым сердцем, - это ведь не карманника за руку схватить. Граф все-таки. С ним-то как?"

– Ну, и что ж ты надумал, Амадеюшка?
– спросил Шипов.

– Поверь, ничего, - сказал Гирос.
– Да я и не умею думать.
– И захохотал.
– Как, почему, куда, откуда - этого я просто не умею, не понимаю... Как скажешь, Мишель, так и сделаю... Ну, хочешь, в лакеи к нему наймусь? Мне ведь ничего не стоит... Хочешь?

Шипов задумался. Маленькое сомнение грозило перерасти в страх. Это уж с Михаилом Ивановичем случалось крайне редко. И теперь от одного сознания такой возможности становилось не по себе. Как же так - за графом следить да еще выявить возможный заговор?! Ведь это же не в подзорную трубу разглядывать человека откуда-нибудь с крыши. Да что подзорная труба? Надо ведь в душу влезть. Но душа - такой инструмент! А тем более графская. В нее всякого не пущают. Как же быть? Вообще с лакейством Гирос хорошо придумал, но, может, графу нужен лакей, а может, не нужен.

Это было почти как страдание. Однако мысль все-таки уже работала в нужном направлении, и можно было ожидать, что решение не замедлит явиться. Да, граф - это вам не карманник, его за руку не схватишь. По шалманам за ним не поохотишься, по ночлежкам тоже. А может, он и не политик вовсе?

Тут Шипов провел рукой по груди, прикоснулся к ассигнациям, и вздрогнул, и встрепенулся.

"Ой-ой, - подумал горестно, - улетят, улетят денежки, как гуси-лебеди, улетят. Все до одной".

А Гирос, словно разгадав тайные страдания Шилова, сказал:

– Мы его не упустим. Клянусь богом, не упустим. Ты только подтолкни меня, направь, науськай, а уж я, как легавая, по следу, по следу...
– И захохотал.
– Я ведь Шляхтину не раз служил. Он меня не зря тебе передал. Я пес лихой, Мишель.

Его бодрый тон, и хохот, и крупные белые зубы, как напоказ, немного успокоили Шилова. От сердца отлегло] Сразу различные фантазии завертелись. Жизнь снова показалась прекрасной.

– Ну ладно, - сказал он со вздохом.
– Давай, пер-мете муа, мозговать. Может, у тебя чего выпить-закусить найдется?

– Что ты, голубчик!
– вскричал Гирос сокрушенно.
– Откуда? Я жду с упованием, когда ты со мной поделишься, ну хоть часть пустяковую мне дашь.

– Бес ты лохматый, Амадеюшка, - усмехнулся Шипов, - да я вить тоже не дурак.., Что ж, ладно, опосля выпьем...

И они принялись вырабатывать свой нехитрый план. Гирос по нему отправлялся крутиться-вертеться возле гостиницы "Шевалье" и не спускать глаз с графа, а буде тот отправится куда, следовать неотступно и все запоминать. Если же представится случай познакомиться - великая удача. Сам же Михаил Иванович тотчас шел к хозяину и одному ему известными способами нанимался в нумерные.