Похождения Вани Житного, или Волшебный мел

У парадного входа обнаружилась широкая лестница, колонны и афиша, на которой была намалёвана красавица в купальнике. Шишок смачно сплюнул. Денег на билеты у них не было, времени, чтоб заработать в переходе, — тоже, даже шишек на ветке не осталось, все использовали. А на контроле стояла серьёзная тётенька, Шишок даже головой покачал и шепнул Ване:

— Настоящая богатырка, в другое-то время не упустил бы случая присоседиться к такой. А нынче недосуг…

Богатырка перед самым их носом собиралась захлопнуть двери, потому что конкурс уже шёл полным ходом, даже сюда было слыхать. Но Шишок с выражением такого неподдельного, такого искреннего восторга смотрел на контролёршу, что та не устояла и ворчливо спросила:

— А вы чего ж не проходите? Шалавы уж там, по подиму ходют, костями гремят, мослы кажут.

— Да не больно-то интересно на такое смотреть, — отвечал Шишок, не сводя восторженного взгляда с богатырки, и вдруг неожиданно для всех, в том числе для себя, сказал правду: — Да вот мать ищем этого парнишки, — кивнул на Ваню, — думаем, где-то там она, среди шалав этих…

Богатырка воскликнула:

— Как так — ищете?! Почему?

Шишок, раз начав, решил, видать, продолжать:

— Бросила она его в младенчестве. Вот на след напали. Приехали в столицу из дальнего далёка. Чего–чего только в этой Москве проклятой не натерпелись. Менты у нас деньги вытащили…

Богатырка только глаза выпучила при последних словах.

— Идите! — Без лишних слов контролёрша распахнула двери в светлый зал. Видать, решила, что так-то по–дурацки врать никто не станет.

Шишок даже прослезился, Перкун галантно клюнул богатырку в руку, а Ваня и не знал, то ли радоваться, то ли нет. По–прежнему не верилось ему, что мамка может быть здесь… Но все скорёхонько вбежали в тепло. Тут слёзы у Шишка мгновенно высохли, он деловито потащил всех за собой, как вроде уж бывал тут. Да не в зал, откуда слышалась музыка, а в обход, к каким-то потайным дверям.

— Ты почему тут всё знаешь? — спросил Ваня.

— Дом же это, — отвечал, пожимая плечами, домовик. — Хоть и не жилой, хоть и неуклюжий, а всё дом. Да ещё и старый, я в таких всё как есть чую.

Открывают дверь: в глаза бросилась девушка, сидящая у поясного зеркала, глаза подмалёвывает, а к запястью круглая картонка привязана с номером 1. И в комнате полно ещё девушек, мелькают голые спины, длинные ноги, у некоторых халаты наброшены на плечи, и все девушки под номерами. У Вани в глазах зарябило от красивых лиц — неужто и его мамка здесь… А Шишок с места в карьер спрашивает:

— Эй, голоногие, а где тут Валька Житная?

Одна из девушек оборачивается и с брюзгливой миной отвечает:

— На сцене она…

Друзья переглянулись. Шишок вперёд побежал, с балалайкой наперевес, Перкун, хлопая крыльями, — за ним, а Ваня приотстал — ноги не шли, как вроде во второй раз лешаки осудили его стать деревянным ваней… Когда мальчик на негнущихся ногах подошёл к кулисам, к выходу на сцену, где кроме них толпились какие-то люди, он уже мало что понимал. Из-за взрослых ничего было не видать, и он чуть на сцену не выскочил, но кто-то поймал его за хвост пальтишки и втянул назад. Шишок тут подставил шею, и Ваня взлез домовику на плечи, а тот ещё и в первый ряд протолкнулся. И стало видно, что там, на освещённом пятачке…

На сцене стоял чёрный рояль, а за ним сидела она (она ли? ой, не верилось!). Длинные золотые волосы закрывали всю спину, из летающих волос время от времени высовывались голые локти — она играла на рояле. Это разве концерт? Ваня бросил взгляд вправо: зрительный зал был полон, и это был мужской зал, тёмный от костюмов, светлые пятна женских платьев мелькали лишь изредка.

Она играла что-то щемящее, она очень хорошо играла, какую-то лунную музыку… И вдруг перестала играть, захлопнула крышку рояля, Ваня смигнул: вскочила на вертящийся стул, на котором до тех пор сидела, а оттуда сиганула на рояль. Оказалось, что она в одном купальнике, только какая-то лента надета на ней через плечо, а на ленте прицеплен кружок с цифрой «3». И тут же откуда-то сверху раздалась совсем другая музыка, бьющая по ушам. И она принялась отплясывать, высоко подкидывая голые ноги на чёрных каблуках, — лаковые туфли были роднёй роялю, — а на лице её сияла ослепительная улыбка.

Перкун закукарекал. И мигом один из стоящих в мужской кучке выскочил на сцену, подал ей руку — она грациозным движением опустила одну ногу на стул, потом другую, завертелась и на ходу спрыгнула на пол. Улыбка не сходила с её лица, ровно она родилась с улыбкой. Шквал аплодисментов ударил снизу, из зрительного зала, она задёргалась, как от пощёчин, но продолжала улыбаться… И она шла сюда, вдруг обернулась к залу, послала игривый воздушный поцелуй — и оказалась рядом с Ваней. Промелькнула, мазнув его прядью волос по щеке — он ощутил немыслимый запах её духов, но улыбки на её лице уже не было, губы были плотно сжаты. Какой-то мордатый парень попытался схватить её за руку — она дёрнула плечом; какой-то пожилой крикнул, что у входа стоит «мерседес», но к чему он это крикнул…

Несколько человек пошли за ней, и они, трое, тоже — но дверь захлопнулась перед носом. Мужчины заматюкались, стали топтаться у порога… Со сцены послышалось: «Танец участницы № 4! Лам–бада!» — и мужчины развернулись и поспешили к сцене.

Шишок сплюнул:

— Под номерами девки, как в концлагере… Вот ведь… — и шваркнул балалайкой в дверь: — Валентина, чёртова кукла, а ну открывай, мы от Василисы Гордеевны!..

Ключ щёлкнул, дверь чуть приоткрылась, выглянул длинный синий глаз под соболиной бровью, другой был завешан волосами — Шишок живо вставил в щель ногу в кеде.

— Это… Шишок, что ли? — раздался её грудной, с лёгкой хрипотцой, голос.

— А то кто же!

Дверь распахнулась — она была уже одета… И как одета! В синем сарафане с серебряными пуговицами снизу доверху, в расшитой птицами рубахе с кружевными манжетами. Только распущенные волосы никак не подходили к костюму, и из-под длинного подола ни к селу ни к городу выглядывали чёрные лаковые туфли на долгих каблуках. Она села к зеркалу, а из-за расписной ширмы выскочила маленькая женщина с горячими щипцами и, вцепившись ей в волоса, стала их вытягивать прядь за прядью и накручивать. В комнатушке запахло палёным.

Шишок пощупал край сарафана и установил, из какой материи он сшит:

— Китайка.

Ваня ни жив ни мёртв стоял в дверях. Перкун переминался с лапы на лапу. Шишок развалился на драной тахте, пристроил балалайку меж колен и приглашающе постукал по месту рядом с собой. Ваня сел. Он никак не мог поглядеть на неё прямо — хотя её прекрасное лицо так живо отражалось в зеркале. Правда, она строила сама себе рожи — то скроит такую улыбку, то сякую, то нахмурит брови, то расправит. Вот нахмуренный взгляд её устремился на Шишка:

— Вы мне сейчас не мешайте, скоро мой выход. Конкурс костюмов… Может, мне всё-таки греческий костюм надо было надеть, а, Соня, русский какой-то очень уж невыразительный? Тьфу, глухня! — кивнула в зеркале на вертлявую женщину с щипцами. — Она, Шишок, ничегошеньки не слышит, глухонемая, так что при ней можно про что хошь говорить.

Только Шишок наладился что-то сказать, но она не дала ему и рта раскрыть, замахала обеими руками:

— Только не сейчас, мне расстраиваться нельзя, а то морщины появятся. Мало того, что туфлю у меня перед танцевальным конкурсом сперли конкурентки проклятые. Прям как Золушка в одной осталась, только перед выходом новую пару принесли, дурацкие — ужас, — вытянула она длинную ногу в туфельке. — Так тут вы ещё… Вас мне только и не хватало!