Похождения Вани Житного, или Волшебный мел

Шишок подскочил вдруг к зеркалу и, подобно ей, из-под руки глухни Сони тоже принялся строить рожи — то такую улыбку скроит, то сякую, то насупит брови, то в поднебесье их задерёт. Она засмеялась. Но домовик вдруг закрыл лицо ладонями — а когда отвёл руки: на Шишковом низеньком теле с лохматой башкой обнаружилось её дивное женское лицо.

— Ну как? Идёт мне? — спросил Шишок, улыбнувшись её ослепительной улыбкой, выставив длинные белые зубы.

Соня заверещала — и, уронив щипцы, врастопырку села на пол. А она — ничего… И тут в дверь заглянула девушка под номером 1 (она была в украинском костюме), увидела двух Валек Житных, причём одну низенькую, с мужским телом — и хлопнулась в обморок. Венок с разноцветными лентами скатился с головы. Валентина захохотала и захлопала в ладоши:

— Молодец, Шишок! Ты смотри, как ловко конкурентку устранил! Она ведь, гадина, туфлю у меня спёрла…

Ваня наклонился над девушкой, но та не приходила в себя, глухня Соня с мычанием поднялась на ноги и стала тыкать в Шишково новое лицо пальцем. Шишок же показывал на отражённое лицо Валентины, которая и не подумала отвернуться от зеркала:

— Матерниной мазью-то пользуешься? Совсем ведь не изменилась…

— Я и сама могу мазь смастерить, подумаешь…

— Можешь ты… У Василисы Гордеевны подтибрила…

— Вот ещё — подтибрила, выбирай выражения, Шишок… И кончай, пошутил и хватит — вертай себе свою рожу… Или чья там она у тебя?..

— Чья, чья, небось, интересно — чья?!

— Ни капельки не интересно…

Тут конкурентка пришла в себя и, набрав полные лёгкие воздуха, собралась заверещать — но Шишок, успевший вернуть себе прежнее мужское лицо, зажал ей рот мохнатой ладонью. Девушка закашлялась, стала отплёвываться, неуклюже поднялась и схватилась за стенку, чтоб опять не упасть, а из коридора кричали:

— Солохина! Где Солохина? Её выход… Ищите

Солохину… А то отстраним от конкурса, второй номер пойдёт…

— Сейчас, сейчас, сейчас, — бормотала девушка, шатаясь, как пьяная.

Тут Перкун подставил ей крепкое петушиное плечо, завершавшееся могучим крылом, чтоб она опёрлась на него — девушка стала отмахиваться обеими руками и, попискивая, выбежала из комнаты. Валентина хохотала и кричала в зеркальный коридор:

— Солохина, венок забыла! — потом поманила Соню и постучала себе пальцем по голове, дескать, принимайся за дело. — Вот коза!

Соня закивала, задрала завитые волосы Валентины в высокую причёску, так что открылась лебединая шея, и, с опаской поглядывая в зеркало на Шишка с Перкуном, стала пристраивать на голове хозяйки небольшой, вышитый бисером кокошник. Красавица в кокошнике, бросив быстрый взгляд на балалайку, валявшуюся на тахте, спросила:

— Моя балалайка-то?

— А то чья же!..

— Дай-ка поглядеть…

Она протянула в сторону тахты руку в долгом рукаве — Шишку пришлось привстать, чтоб подать ей балалайку. Красавица погляделась на себя с балалайкой, тренькнула, бренькнула и вдруг пропела хорошо поставленным голосом:

Не ходите, девки, замуж За Ивана Кузина, У Ивана Кузина большая кукурузина! Э–э–эх!

Потом сказала:

— Жалко, песенного конкурса у них нет! Ну ничего… Одолжишь, Шишок, балалайку на пять минут, моя ведь она?..

Шишок надулся, но, подумав, сказал:

— Если только на пять…

Тут в дверь заглянул конферансье с маленькими усиками и масляной рожей, обежал глазами компанию и сказал:

— Посторонним запрещено находиться в гримёрке… Так что, товарищи–господа–дети–животные…

— Мы не посторонние! — озлился Шишок. — Мы родня!

— Оставь их, — проронила Валентина.

— Как скажете, Валентина Серафимовна, — пожал плечами конферансье, — моё дело маленькое. Тогда, Валюша, готовься, сейчас твой выход.

— Давно готова! — пробормотала она, достала из замшевой сумочки, валявшейся на тумбе перед зеркалом, жемчужное ожерелье, надела себе на шею, повертела головой, любуясь собой. Потом в зеркале же подмигнула Ване, на которого до тех пор ни разу и не взглянула, и с балалайкой выскочила в коридор.

Сердце Вани так колотилось, что ему стыдно было товарищей. Неужели, неужели эта дерзкая красавица — его мама?! Ване вдруг вспомнился её детский новогодний костюм, найденный им на чердаке, костюм царевны–лебеди… А сейчас она станет настоящей царевной, красой России — он нисколько в этом не сомневался: от её лица исходит сияние, и не заметить этого нельзя. Другие девушки были просто красивы — она была красавица. Что будет потом — он не хотел загадывать, хотя сердцу мечталось: вот они приезжают все вместе домой, вот бабушка Василиса Гордеевна, увидев дочь царевну, вначале хмурится, потом лицо её расправляется, тает… Она целует дочку, потом его, потом они втроём обнимаются, а Шишок с Перкуном обнимают их сверху, так что получается семейная куча–мала… Потом бабушка обводит невидимым мелом свою усадьбу — и они все вместе живут–поживают, добра наживают, а все беды и печали остаются по ту сторону черты, их они не касаются…

— Пойдём посмотрим, — просяще проговорил он.

— А что ж, — пожал плечами Шишок, — можно…

За кулисами столпилось ещё больше народу, чем в прошлый раз, — и почти ничего не было видно: только промельки синего сарафана. Ваня присел на корточки — отсюда было лучше видать: она вдруг стащила с себя чёрные туфли, прошлась по доскам босиком, звонко ударила пяткой об пол, потом другой, отбила замысловатую дробь, и вдруг запела, подыгрывая себе на балалайке:

Из-под дуба, да из-под вяза, Да из-под вязова коренья — Вот и калина! Да вот и малина!

Шишок растолкал всех, — так что кое-кто из мужчин повалился, — и она предстала тогда во всей красе.

Девка, стоя на плоту, Моет шёлкову фату. Она мыла, колотила, Фату в воду опустила…

Ваня слушал, боясь отвлечься, про то, как и фата-то её уплыла, и башмачки-то она обронила, и белы шёлковы чулочки обмочила, которые подарил мил–сердечный, потом этот любчик появился с гуслями под полой и…

Сам во гусельки играет, Приговаривает: «Ах вы, девки, девки, к нам, Молодицы красны, к нам! А вы, старые старухи, Разойдитесь по лесам!»

Опередив её, они вернулись в гримёрку. Глухня Соня пришла позже, оказывается, она тоже решила поглядеть на выступление. Валентина, раскрасневшаяся, вбежала в дверь, сунула Шишку балалайку и принялась обмахиваться платком. Она опять сидела возле зеркала. Соня сняла с неё кокошник, а волосы принялась расчёсывать, взбивать, посыпать какой-то серебряной пудрой. Лицо стала подмазывать да подкрашивать. Валентина, выпятив пухлую нижнюю губку, которую Соня подправляла карандашом, невнятно спрашивала: