Поиграем

Однако, даже злясь на меня, он не разрешил мне заплатить за обед.

— Ты заплатила в последний раз, — категорично заявил он.

Ужасное напряжение усилилось, и к тому времени, когда мы расположились с нашей едой за столом в тихой столовой, я почувствовала, как растет моя паника. Было ли это опасением, что Сильвия начнет расспрашивать нас и расстроится, или страх, что я потеряю все, что связано с Эйданом, я не знала. Возможно, это и то, и другое. Вероятно, и то, и другое.

— Итак, мисс Робертсон учит тебя чему-то интересному? — я отчаянно нуждалась в разговоре с одной из Ленноксов, которая все еще любила меня.

Сильвия задумалась.

— Она рассказывала мне о шотландских войнах за независимость. Это круто.

Прозвучало довольно жестоко. Они теперь этому обучают детей, «война это круто», н-да.

— Ну, когда-нибудь ты расскажешь мне обо всем этом. Мои знания о шотландской истории невелики.

— Ты должна поприсутствовать на нашем уроке с мисс Робертсон, — сказала Сильвия, взволнованная перспективой. — Дядя Эйдан, может Нора посидеть на моих уроках?

— Нет, дорогая, боюсь, что нет.

Его решительный тон сказал ей, что ответ окончательный. Ее маленькие брови нахмурились и она смутилась.

Я понимала, что не имею права присутствовать на уроках, но ошеломленная холодным обращением Эйдана, изо всех сил попыталась что-то сказать, чтобы сломать напряжение.

Моя усилия были остановлены, когда внезапно Сильвия отодвинула стул.

— Там Джен. Мне нужно кое-что ее спросить, — и, как молния, она пролетела через столовую, прежде чем мы смогли ее остановить.

Мы оба повернулись, чтобы убедиться, что Джен на самом деле здесь. Она была. И все, что сказала ей Сильви, заставило Джен взглянуть на нас. Она успокаивающе нам кивнула, а затем вывела Сильви из столовой.

Какого?!. Что это только что произошло?

Медленно я повернулась на стуле, и увидела, что Эйдан сосредоточен на своей тарелке. Не было никакого признака, что он злится на Сильвию, преднамеренно оставившую нас наедине. И мы оба понимали, что это было преднамеренно, потому что на столе все еще стояла полная тарелка нетронутых макарон.

Однако Эйдан остался без движения. Он казался спокойным и отдаленным.

И уставшим.

Уставшим и одиноким.

Чувствуя боль по нему и тоску, которые не могла отрицать, поняла что из-за его признания в тот день на пляже, больше не чувствую себя такой запуганной им. Теперь я чувствовала его более человечным, более реальным. Более реальным для меня, чем остальные. Потому что в первый раз за долгое время я почувствовала связь с кем-то. Я соединилась с ним, и не могла отрицать этого.

И я думаю, что Эйдан тоже почувствовал связь со мной, иначе не рассказал бы мне о своей боли, и потом не сердился бы на меня.

Пришло время быть храброй.

Храброй для него.

— Донован — маленький городок. Слишком маленький для меня.

Голова Эйдана дернулась.

— Сначала он не был для меня таким маленьким, потому что мой папа был большим, чем жизнь для меня, и обещал, что сделает все, чтобы я вышла в мир и стала кем-то значимым. Он наполнял меня мечтами, пока мама работала, не особо занимаясь мной. У папы была собственная строительная компания, и мы жили в хорошем доме, по сравнению с большинством жителей в Доноване, поэтому мне казалось правдоподобным, что так и будет.

Но это изменилось. У моего отца был диабет, и его компания работала настолько успешно, что он, будучи слишком занят делами, перестал заботиться о себе. Все закончилось гангреной в ноге, и пришлось ее ампутировать. Он вынужден был продать свою компанию дешевле, чем она стоила, в итоге мы потеряли дом и переехали в небольшой домик, который был просторным, лишь для того чтобы инвалидное кресло проезжало через дверной проем.

Теперь это была совсем другая жизнь, и эмоциональная дистанция из-за этой разницы, виновата в том, что мои родители потеряли почти все. Мне исполнилось одиннадцать, и маме пришлось работать еще больше, чтобы компенсировать потерю дохода. Внезапно я стала опекуном папы. И он больше не был отцом, с которым я жила всю жизнь. Он был вне себя, и порой мог быть подлой сволочью, — я посмотрела в глаза Эйдана и яростно сказала: — Я любила его и одновременно ненавидела.

Понимание смягчило выражение его лица, дав мне силы продолжать.

— Это было нелегко, но у меня была Мэл. Она была моим лучшим другом. Странно, но Сильвия очень напоминает мне о ней. Она была единственной, кто знал о пьесах, которые я прятала в обувной коробке под кроватью. Она была единственной, кто знал, что я хочу стать актрисой. Я участвовала в нескольких постановках, когда была ребенком, и мне нравилось это, и то, что делала зрителей такими счастливыми, — я моргнула от этих воспоминаний. — Мэл верила, что у меня получится, она верила в это, потому что и у нее была большая мечта уехать из Донована и стать певицей в рок-группе, — я грустно рассмеялась, и этот звук сразу же вызвал влажность в моих глазах. — Она умерла, когда нам было тринадцать. Рак. Я посещала и развлекала ее, как и других больных, которые лежали в больнице, читала и играла вслух.

Эйдан грустно вздохнул.

— Нора.

— Я знаю, — я смахнула слезы. — Все начинает обретать смысл. Но это не так. Ничто из этого не имеет смысла. Потеря Мэл. Потеря моего отца. И потеря мечты, ведь в итоге родители сказали, что они не имеют достаточно денег для колледжа, да и кто будет заботиться о папе? Когда я окончила школу, то устроилась в ресторан быстрого питания, а должна была учиться в колледже по своему выбору. Я копила на колледж, зарабатывала, но так и не поступила. И я утонула, Эйдан. Я не могла дышать.

Тогда появился Джим. Этот шотландский озорной мальчик, который взглянул на меня и по какой-то непонятной мне причине влюбился. Когда он попросил меня выйти замуж и сбежать с ним, я понимала, что это сумасшествие. Но была уверена, что тоже его любила, и с ним смогу жить так, как хотела. Идея жить в Шотландии была такой захватывающей. Он ослепил меня. И я оставила своих родителей, не попрощавшись. Просто ставила им письмо и сбежала ночью. Я оставила их, и теперь они не общаются со мной. Мои письма возвращаются нераспечатанными. Я ни разу не ездила домой. И Джим... — слова застряли у меня в горле, и я замолкла.

— Что случилось, Нора?

Вина вырвалась из уголка, где я пыталась ее похоронить, и нахлынуло слишком много горя. Все, что я видела, это лицо Джима смотрящее на меня, когда он стоял на коленях и умолял полюбить его, просил выбрать его. Казалось, что кто-то ломает мои ребра, и слезы заскользили по щекам одна за другой.

— Он слишком любил меня. Он не хотел, чтобы было что-нибудь, что могло бы отнять меня. И я снова оказалась в ловушке, работая на дерьмовой работе, на которую мне было наплевать. Я обманывала себя, чтобы сохранить мир между нами. Я не была влюблена в него, — призналась я всхлипывая. — Я не понимала, пока не стало слишком поздно. Он знал это, но все еще хотел меня. Я украла его жизнь, Эйдан. Те годы с ним были украдены. Он мог бы провести их с девушкой, которая любила бы его так, как он заслуживает. Я разочаровала всех. Своих родителей. Джима. Мэл. Боже, Джим... Я ненавижу себя, Эйдан. Я ненавижу себя за то, что позволила его последним годам на этой земле быть с кем-то, кого он не знал, и не любить его так, как он любил меня. Я никогда не смогу компенсировать это. Никогда.