Пока корабль плывет

Уэстли направился к лестнице на второй этаж, Рэнсом шел следом. Рука коснулась отполированных перил и заскользила по ним, эхо шагов по мраморным ступеням металось среди стен. Рэнсом видел темные гобелены, уже весьма испорченные молью и временем, на которых среброликие девы склоняли головы перед рыцарями в тусклых доспехах. Люстра на мощной цепи под потолком, подсвечники с пыльными свечами… Здесь давным-давно не устраивались званые вечера, давно не звенели бокалы, не сияли драгоценности женщин, не лилось вино. Дом замер и дряхлел, как старый дуб на обочине дороги. Рэнсом ощущал это столь отчетливо, будто заходил сюда каждую неделю.

Может быть, это память предков?..

В нем ничего не отзывалось, было просто холодно и неуютно.

Пройдя длинным коридором, мистер Уэстли распахнул одну из массивных дверей и с поклоном пропустил Рэнсома вперед.

Это была спальня, такая же старая и запущенная, как и то, что Рэнсом уже видел здесь. Он вошел, и мистер Уэстли, поманив за собою врача, стоявшего у массивной кровати, закрыл дверь с другой стороны.

И вот Рэнсом остался наедине с дедом.

Следовало подойти, что-то сказать. Рэнсом приблизился и понял, что говорить он, конечно, может, но вот будет ли это иметь какой-то эффект?

Образ зла, что он рисовал в своем воображении все эти годы, не имел ничего общего с тем, что лежало на кровати. Назвать это человеком язык уже не поворачивался. Высохшая оболочка, в которой по недоразумению еще теплится жизнь, словно одинокая свеча в домике на болотах. Пергаментная кожа, покрытая старческими пигментными пятнами, худые руки поверх теплого одеяла, скрюченные пальцы напоминают когти… Рот приоткрыт, сквозь зубы вырывается тяжелое, смрадное дыхание. И пахло в комнате похуже, чем в иных доках. Рэнсома передернуло. Он ожидал увидеть умирающее величие, но встретил только жалкое подобие того, что ненавидел всю жизнь, даже не зная.

И этот человек выгнал его отца? Этот человек был тем, из-за кого Александр Сильверстайн лишился того, что полагалось ему по праву рождения? Вот это недоразумение?

Тут старик открыл глаза - и Рэнсом понял, что ошибся.

Острый, режущий взгляд, которым граф Сильверстайн наградил внука, не подходил к этой высохшей оболочке. Рэнсом понял: старик умирает потому, что пришел его срок, однако, будь его воля, он провел бы на этом свете еще не одну сотню лет. Но природа взяла верх, смерть пришла и потребовала свое, и сейчас нужно ей подчиниться.

–  Ты… - прохрипел граф, едва вытолкнув это слово между сухими губами.

–  Вы хотели видеть меня, - холодно произнес Рэнсом.

–  Дай… воды.

Рэнсом передернул плечами, однако взял со стола глиняную чашку с водой и поднес к губам старика. Тот приподнялся, и Рэнсом, не прикасаясь к нему, помог ему напиться. Осушив чашку, граф вновь откинулся на подушки.

–  Так лучше.
– Он провел языком по губам.
– Значит, ты таков.

Голос его окреп.

–  А что вы ожидали увидеть?

–  Похож. На отца, не на нее. Это хорошо.

–  Что вам нужно? У меня мало времени.

–  Лжешь, - усмехнулся граф.
– Раз приехал, время есть. Садись.
– Он еле заметно шевельнул рукой.
– Так легче смотреть на тебя.

Рэнсом приехал не для того, чтобы облегчать старому стервятнику жизнь, однако просьбу исполнил. Около кровати стояло кресло, в котором, по всей видимости, обычно сидел врач или слуга, присматривавший за графом, и Рэнсом опустился на краешек.

–  Значит, таков, - повторил граф. Слова вырывались из его губ свистящим шепотом. Рэнсом промолчал: хватит того, что он здесь, что пришел и сел; все остальное - дело старика.
– Времени осталось мало. Хочу, чтоб ты мне наследовал.

–  Почему?
– не задать этот вопрос он не мог.

–  Потому что других нет.

–  Вы лжете. Есть другие родственники.

–  А прямой - ты. И называешь меня лжецом. Хорошо.

Рэнсом уже ничего не понимал в этом бредовом разговоре.

–  Говори!
– потребовал граф.
– Ты ведь ехал сюда, думал, что скажешь. Я слушаю.

И в этот миг - то ли по интонации, с которой это было произнесено, то ли по словам, нанизанным на повелительный тон, как бусины на нитку, - Рэнсом разгадал своего деда.

Да ведь он боится, подумал Рэнсом. Страшно, неотвратимо боится смерти, и вот эта старческая немощь вызывает у него такую ненависть к себе, что ненависть к преступившему сыну - блекнет. И нужно что-то сделать, потому что неясно, как оно там, за чертой. Конечно, Бог. В Бога все верят, только вот почти никто Его не слышал и не видел, а тем, кто слышал и видел, полной веры нет. Значит, шаг в неизвестность, вполне возможно - в пустоту или адское пламя, и не когда-нибудь в необозримом будущем, а уже сегодня, завтра, послезавтра - сколько удастся еще протянуть.

А где-то есть наследник, в котором течет твоя же кровь, и, может, в этом молодом человеке удастся передать себя, завладеть его душой, оставить после себя хоть частицу - не в крови, но в разуме, в том, что воспоследует. Чтобы и дальше все шло заведенным порядком, домом Сильверстайнов владел Сильверстайн, чтобы дух предыдущего графа вошел в него, как одинокий путник в необитаемый дом. И тогда не так страшно. Не так безнадежно. Тогда ужас, может быть, отступит, а Бог повернется, посмотрит ласково и кивнет.

Глядя в бледные глаза деда, внук читал в них это, словно водил пальцем по строчкам в книге.

Граф ждал.

Рэнсом подумал и засмеялся.

–  Тебе забавно?
– прошипел старик.

Рэнсом покачал головой.

–  Нет, я смеюсь над собой. Сколько лет я думал, что брошу вам в лицо, если мы встретимся. И надеялся, что этой встречи никогда не произойдет. А теперь, когда она случилась, я понимаю, что все упреки, все обвинения, что я мог вам предъявить, вы давно предъявили себе сами. И нашли их, пожалуй, справедливыми, но не раскаялись. Вам страшно раскаиваться. И это самое лучшее, что вы можете мне оставить. Ваш страх и невозможность раскаяния. Теперь я вижу, что Бог все-таки есть.

–  Мальчишка!
– ахнул граф, задыхаясь.
– Да как ты смеешь!

Рэнсом ждал, что ему станет легко, однако легкость не приходила. Он видел, в какие слабые места можно ударить старика, что сказать, чтобы этот несгибаемый человек, упертый в своих решениях даже сейчас, скорчился и, может быть, заплакал. Сломался. Рэнсом мог - и не желал, хотя мечтал об этом полжизни. Но вышло по-иному. Старик позвал его не для того, чтобы извиниться, не для покаяния. Просто чтобы убедиться, что еще не все потеряно. Вдруг Рэнсом оказался бы таким, как он.