Пока мы можем говорить
Шрифт:
Возможно, лучше бы он, Фома Неверующий, не настаивал так уж упорно, поверил бы девицам на слово. В этом случае не сидел бы сейчас на сырой земле, держа обеими руками свою бедную голову, в которую – напрямую в череп, минуя органы слуха, – ввинчивался нечеловеческий крик пятидесяти с лишним глоток, пятидесяти с лишним горящих заживо людей. В шесть утра, в чистом поле близ села Калита от невидимых, ревущих в огне бревен и этого бесконечного крика что-то натянулось и лопнуло в груди у Бориса, и он заплакал со сдавленным стыдным мычанием, ничего не видя перед собой, впервые за много лет, неожиданно, мучительно, горько. В этом огне он вдруг впервые по-настоящему хоронил родителей, там сгорало его одинокое неприкаянное отрочество, когда и поговорить-то не с кем, там кричала высоким голосом бедная Варежка, которую он предал по большому-то
Как девушки сделали это, Борис так и не понял. Они выехали в половине пятого по Житомирской трассе и приехали на это поле, о котором Ирина сказала: «В сорок втором фашисты здесь сожгли деревню за пособничество партизанам. В Полесье такие зоны на каждом шагу. Давно собирались здесь поработать». Скептически настроенному и сонному Борису было определено место, где он может сидеть или стоять – Ирина и Саша строго-настрого запретили ему говорить и перемещаться. Сестры прошли вперед метров семь, сели друг напротив друга на колени и заговорили одновременно со странной синхронной жестикуляцией. Если бы девушки молчали, можно было бы подумать, что они общаются другом с другом на какой-то экзотической разновидности языка глухонемых. Но девушки говорили, быстро, с непривычными интонациями, это был дуэт с разными партиями. Поскольку говорили они одновременно, возникало наложение, как бывает, если одновременно включить радио и телевизор. В языке этом было много протяжных согласных и резкие горловые гласные, напоминающие сухой кашель. Борис вдруг заметил, что сестры смотрят не друг на друга, а как бы по касательной, в пространство, каждая в своем направлении.
И возник третий источник звука. Это был, без сомнения, голос, членораздельная речь и тот же самый язык. В этот момент Саша и Ирина замолчали и, слегка наклонившись вперед, уперлись ладонями в землю. Теперь они почти касались друг друга носами. Спустя несколько минут Саша не торопясь произнесла самым обычным голосом:
– Можно. Тридцать пять градусов, диагональ.
Они одновременно привстали и, согнувшись и разведя руки в стороны, стали пятиться друг от друга, как если бы расстилали на земле скатерть, держа ее за концы. И в этом условно обозначенном квадрате земля начала приподниматься, в нескольких местах прорезались и медленно задвигались блестящие черные плавники.
– Рваный, – покачала головой Саша. – Ну, давай.
– Руки! – сказала Ирина, и сестры одновременно отпустили концы невидимого полотнища, выпрямились и замерли.
Между ними на земле лежало что-то похожее на кусок черной рваной кожи с неровными краями. Или на кусок обгоревшей пластмассы. Или…
И тут вырвался из-под земли этот многоголосый крик.
– Ну всё, всё, – жалостливо приговаривала Саша, вытирая лицо Бориса голубым шарфиком, – ну всё. – И, встав рядом с ним на колени, вдруг прижала его голову к своей груди и принялась гладить по волосам. – Вы же сами хотели, это больно, всегда больно, только мы умеем…
– Не чувствовать? – спросил Борис.
– Не так, как вы.
– Не так сильно?
Сашина рука остановилась где-то в районе его затылка.
– Так, как они. Очень короткое время, но… мы умеем это выдерживать. Как будто умираешь, но в результате не умираешь. Я не знаю, как вам это объяснить…
– И надо ли. – Ирина стояла рядом, вытирая ладони о джинсы.
– А где это? – Борис посмотрел на то место, где еще недавно лежало то, что вырвалось из-под земли.
– Ивентаген? – Ирина уставилась с недоумением на свои руки. – Слышишь, Шура, ну кто бы мог подумать – обожглась… Там у нас где-то пантенол в бардачке был, глянешь? А ивентаген ваш вожделенный распался, отработал. Рассыпался. Как сгоревшая бумага. Извлеченные ивентагены долго не живут. В этом, конечно, их большой недостаток.
Возвращались молча, Саша – за рулем, Ирина пристроилась в уголке на заднем
сиденье. Борису казалось, что она спит, положив обожженную руку себе на живот. Ему хотелось поблагодарить сестер, но он не понимал, уместно ли. И совсем не понимал, как относиться к увиденному – вот он стал свидетелем чего-то, что ни в какие рамки не помещалось. И его новые знакомые только и делают, что вскрывают эти запечатанные временем воронки боли и ужаса. Как консервные банки. У них, видите ли, такая работа.– Ивентаген, – подала голос Ирина, не открывая глаз, – это слепок события, информационное тело. Если бы вы пришли с лопатой и начали там копать, вы ничего не выкопали бы, это вы понимаете? Даже если бы прокопали до центра Земли.
– Ну а вы как же?..
– А мы его подтягиваем. – Ирина открыла глаза, нашарила где-то сбоку бутылочку с минералкой. – Воды хотите?
– Очень, – признался Борис. – Как подтягиваете?
– Мы разговариваем, вы же видели. Со свидетелями, очевидцами: с камнем, с прахом, с золой. С органикой всевозможной, да и с неорганикой тоже. Так поднимаем ивентагены. Их можно читать, слушать. Самые сохранные можно даже смотреть. Извините, что выбрали для вас такой драматический участок, но иначе не так понятно. Мы с Сашей, в частности, и на Ходынском поле работали, и в Ипатьевском подвале… Вот на перевал Дятлова нас Георгий не пускает, там за последние тридцать лет несколько наших погибли. А Шурка просится, ей этот перевал покоя не дает.
– Что за перевал-то? – Борис впервые слышал о каком-то перевале. – У нас, в Украине?
– На Урале. – Ирина снова закрыла глаза. – Долго рассказывать. Приедете, посмотрите в Интернете, если интересно. О нем много написано, хотя большая часть – бредятина какая-то. Но не в этом дело. Есть какие-то зоны – просто неподъемные. Не по силенкам нам пока.
– Ну, хорошо, достаете, исследуете, слушаете. А зачем? У вас научные цели? Вы – научно-исследовательская команда?
– Ира, мы с тобой две идиотки, а Борис из вежливости молчит. И поэтому ничего не понимает. Он же с самого начала русским языком спросил: кто такие арви? А ведь ответа вы не получили, да? – Саша посмотрела на него искоса грустным серым глазом.
– Вынужден признать, – согласился Борис. – А вы, Саша, хорошая девушка. Понимаете меня.
– Спелись, – пробурчала Ирина. – Как в воду смотрела.
– Когда-то Георгий был в ударе, а когда он в ударе, горазд выдумывать всякие метафоры. – Теперь Саша смотрела строго вперед, щурясь от неожиданного солнца. – И он сказал тогда, что мы, арви, – ангелы боли. Но это художественный образ, не относитесь всерьез. Божественной природы в нас не больше, что в любом человеке. Да, мы точно так же живем на земле, это наша земля, как и ваша, конечно, я имею в виду людей…
– Мы не претендуем, – ворчливо донеслось сзади.
– И нас ничтожно мало по сравнению с человечеством. И всегда было мало.
– Подождите… – Борис посмотрел на Сашин сосредоточенный профиль; в данный момент она уверенно обгоняла красную «тойоту». – Остановите машину. К обочине. Немедленно.
Саша пожала плечами, съехала на траву и заглушила мотор.
– Эту телегу о том, что вы – не люди, я уже слышал от Кдани, – сказал Борис и крепко сжал Сашино худое теплое запястье. – Я ей значения не придал.
– Зря. – Саша пошевелила рукой и посмотрела искоса. – Вы меня и дальше будете так держать?
– Может, мне нравится.
– Да мне тоже… нравится. Мы устроены иначе. Не биологически, а физиологически. А вы, кстати, понимаете разницу?
– Не очень.
– Структура ДНК та же, поэтому я смогла бы выносить и родить ребенка от вас.
Борис в замешательстве выпустил тонкую девичью руку.
– Я только для примера, – сказала Саша. – Не волнуйтесь. Так вот, строение то же, а процессы, реакции, их скорость, характер перезамыкания этих процессов – другие. Чего вы так смотрите? И на уровне высшей нервной деятельности, и на уровне мозговой деятельности, иммунные, обменные. Мы быстро восстанавливаемся от ран, практически не болеем, не подвержены психическим расстройствам. У нас достаточно высокий болевой порог, благодаря этому я сейчас спокойно веду машину, а не катаюсь по траве в судорогах от чужой боли. Чем еще можно похвастаться? Высокая эмоциональная устойчивость. Быстро и много запоминаем, мгновенно структурируем, можем удерживать одновременно несколько абсолютно разнохарактерных действительностей. Но вот какой-то особой продолжительностью жизни похвастаться не можем. Девяносто – сто лет максимум. В какой-то момент просто останавливается сердце. Да и работа связана с повышенной смертностью…