Пока я жива

Зои вздыхает и откидывается на спинку стула:

— Тебе не стоило смотреть.

Я закрываю дверь гардероба и возвращаюсь к чайнику.

Заливая кипятком пакетики с чаем, я считаю в уме. Зои на четвертом месяце. Плод развивается девять месяцев. Ребенок родится в мае, как и я. Люблю этот месяц. В мае два праздника. Цветет вишня. Колокольчики. Стригут газоны. Запах свежескошенной молодой травы навевает дремоту.

До мая сто пятьдесят четыре дня.

Двадцать три

Из глубины темного сада к нам подбегает Кэл.

— Еще, — требует он, протягивая руку.

Мама открывает стоящую у нее на коленях коробку с фейерверками, заглядывает внутрь, словно выбирая шоколадку, осторожно вынимает петарду и, прежде чем отдать Кэлу, читает, что написано на этикетке.

— «Заколдованный сад», — сообщает она ему.

Зажав в руке петарду, Кэл бегом возвращается к папе. Голенища его резиновых сапог шлепают друг об друга. Лунный свет просачивается сквозь крону яблони и брызгами разлетается по траве.

Мы с мамой принесли из кухни стулья и сидим рядышком у задней двери. Холодно. Изо рта идет пар. Настала зима, от земли тянет сыростью, словно жизнь замерзла и все в природе затаилось, чтобы сберечь силы.

— Знаешь, как страшно, когда ты уходишь, не сказав никому, куда собралась? — спрашивает мама.

Я фыркаю. Мама и сама большая мастерица исчезать. Она с удивлением смотрит на меня, очевидно недоумевая, чему я смеюсь.

— Папа сказал, что вернувшись, ты спала два дня напролет.

— Я устала.

— Он с ума сходил от страха.

— А ты?

— И я.

— «Волшебный сад»! — объявляет папа.

Неожиданно раздается треск, и в воздухе распускаются огненные цветы, растут, падают и увядают в траве.

— Ах, какая красота! — восхищается мама.

 — Скучища, — кричит в ответ Кэл, вприпрыжку подбегая к нам.

Мама снова открывает коробку:

— Хочешь ракету? Может, она окажется лучше?

— Ракета — это здорово! — Кэл ликующе обегает сад и отдает ракету папе. Вместе они втыкают палку в землю. Я думаю о птице, о кролике Кэла. О всех живых существах, умерших в нашем саду; теперь их скелеты теснятся под землей.

— Почему ты решила поехать именно на море? — интересуется мама.

— Просто захотелось.

 — А почему на папиной машине?

Я пожимаю плечами:

— Вождение было в списке.

— Видишь ли, — начинает мама, — ты не можешь все время делать то, что тебе захочется. Нужно думать и о других. О тех, кто тебя любит.

— О ком?

— О тех, кто тебя любит.

 — Сейчас рванет, — предупреждает папа. — Зажмите уши, дамы.

Ракета разрывается с оглушительным грохотом, который отдается где-то внутри. Звуковая волна разливается по жилам, пульсирует в мозгу.

Мама никогда не говорила, что любит меня. Ни разу в жизни. И наверно, уже не скажет. Сейчас это вышло бы слишком наигранно, слишком жалостливо. Нам обеим стало бы неловко. Иногда я представляю себе, что происходило между нами, когда я еще лежала, свернувшись, у нее в животе. Но задумываюсь я об этом нечасто.

Мама неловко ерзает на стуле.

— Тесса, ты никого не собираешься убить? — она старается, чтобы ее вопрос прозвучал непринужденно, но, кажется, она и в самом деле беспокоится.

 — Конечно, нет!

— Хорошо. — На ее лице написано неподдельное облегчение. — И что там дальше в твоем списке?

Я удивляюсь.

— Ты правда хочешь знать?

— Правда.

— Ладно. Следующей идет слава.

Мама испуганно качает головой, но подбежавшего за следующим фейерверком Кэла мои слова развеселили.

— Попробуй засунуть в рот как можно больше соломинок для питья, — советует он. — Мировой рекорд — двести пятьдесят восемь.

— Я подумаю об этом, — обещаю я ему.

— Или сделай татуировки по всему телу. Будешь пятнистая, как леопард. А еще мы можем прокатить тебя по шоссе на кровати.

Мама внимательно смотрит на Кэла.

— Каскад из двадцати одного заряда, — говорит она. Мы считаем выстрелы. Петарды взрываются с мягким шипением, разлетаются гроздьями звезд и медленно опадают. Интересно, станет ли к утру трава зеленовато-желтой, багряной и цвета морской волны? Утоляя Кэлову жажду деятельности, за петардой следует комета. Папа поджигает фитиль, и комета со свистом проносится над крышей, оставляя за собой сверкающий хвост. Мама купила дымовые шашки. Они стоят по три пятьдесят за штуку, и это производит на Кэла сильное впечатление. Он выкрикивает цену папе.

 — Бессмысленная трата денег, — кричит в ответ папа. Мама пихает его двумя пальцами в бок, и папа смеется с такой нежностью, что она вздрагивает.

— Мне продали две по цене одной, — поясняет она мне. — Потому что ты болеешь и у нас ночь фейерверков в декабре.

Шашки заволакивают сад зеленым дымом. Не видно ни зги. Кажется, будто вот-вот должны появиться гоблины. Из глубины сада прибегают папа с Кэлом. Они смеются и взахлеб рассказывают:

— Ну и дымовуха! — кричит папа. — Как в Бейруте!

Мама улыбается и протягивает ему огненное колесо.

— Зажгите его. Это мой любимый фейерверк.

Папа берет молоток, мама поднимается и, пока папа забивает гвоздь, держит столб забора. Родители смеются.

— Не попади мне по пальцам, — говорит мама, толкнув папу локтем.

— Еще раз толкнешь — попаду!

Кэл садится на мамин стул и открывает пачку бенгальских огней.

— Спорим, я прославлюсь раньше тебя, — заявляет он.

— А вот и нет.

— Я стану самым молодым членом «Магического круга».

— Кажется, они сами выбирают, кого принимать.

— Они меня непременно примут! У меня талант. А ты что можешь? Даже петь не умеешь.

— Эй, — окликает нас папа, — о чем это вы?

Мама вздыхает.

— Наши дети мечтают прославиться.

— Неужели?

— Слава — следующий пункт в списке Тессы.

У папы на лице написано, что он этого не ожидал. Опустив руку с молотком, он поворачивается ко мне.

— Слава?

— Ага.

— Но как?

— Я еще не решила.