Пока я жива

— И что тогда?

— Тогда мы постараемся сделать все возможное, чтобы вы чувствовали себя хорошо, и оставим вас в покое.

— А нельзя каждый день переливать кровь?

— Нет.

— Значит, я не протяну и двух месяцев?

Доктор Уилсон смотрит мне в глаза:

— В лучшем случае.

Я знаю, что похожа на груду костей, обтянутых липкой пленкой. Я вижу по глазам Адама, что он потрясен.

— Ты меня помнишь не такой, да?

Он наклоняется и целует меня в щеку:

— Ты красавица.

Но мне кажется, что именно этого он всегда боялся: делать вид, что я ему нравлюсь, когда я подурнею окончательно и расклеюсь.

Он принес мне тюльпаны из своего сада. Я засовываю их в кувшин с водой. Адам просматривает открытки с пожеланиями выздоровления. Мы болтаем о всяких пустяках — о том, как принялись растения, которые они с мамой купили в садоводческом центре, о том, что его мама теперь проводит больше времени на свежем воздухе и наслаждается весенними деньками. Адам бросает взгляд в окно и что-то шутит о том, какой чудный вид открывается из окна на стоянку машин.

— Адам, я не хочу, чтобы ты себе врал.

Он хмурится, будто не понимает, о чем речь.

— Не надо делать вид, что я тебе нравлюсь. Мне такая анестезия не нужна.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я не хочу, чтобы ты притворялся.

— Я не притворяюсь.

— Я тебя не виню. Ты же знал, что я так расклеюсь. А дальше будет только хуже.

Адам на мгновение задумывается, потом сбрасывает кроссовки.

— Что ты делаешь?

— То, чего мне по-настоящему хочется.

Он откидывает одеяло и ложится рядом со мной. Обнимает меня, прижимает к себе.

— Я люблю тебя, — сердито шепчет он мне в шею. — У меня разрывается сердце, но я все равно тебя люблю. И не смей возражать мне, что это неправда. Никогда так не говори!

Я кладу ладонь на его щеку, и он прижимается к моей руке. Мне приходит в голову, что Адам одинок.

— Прости, я была неправа!

— Еще бы!

Он не смотрит на меня, и похоже, едва сдерживает слезы.

Адам проводит со мной целый день. Мы смотрим MTV, потом он читает оставленную папой газету, а я дремлю. Мне снится Адам, несмотря на то что он здесь, рядом со мной. Мы бредем куда-то по снегу, но почему-то нам жарко и мы в купальниках. Мы идем глухими тропами, мимо заснеженных деревьев, по извилистой дороге, у которой нет конца.

Проснувшись, я понимаю, что проголодалась, и отправляю Адама еще за одним клубничным мороженым. Едва он уходит, как я начинаю по нему скучать. Кажется, будто больница опустела. Как такое может быть? Я сцепляю пальцы под одеялом и не расплетаю, пока Адам не ложится рядом.

Он разворачивает эскимо и протягивает мне. Я кладу мороженое на тумбочку:

— Потрогай меня.

Адам смущается:

— Мороженое растает.

— Ну пожалуйста.

— Я лежу рядом. Я прикасаюсь к тебе.

Я кладу его руку к себе на грудь:

— Вот так.

— Тесс, не надо, я могу сделать тебе больно.

— Нет.

— А если войдет медсестра?

— Мы запустим в нее судном.

Адам нежно сжимает через пижаму мою грудь.

— Вот так?

Он касается меня бережно, словно я драгоценность, словно он очарован мной, восхищен моим телом — даже сейчас, когда оно слабеет. Его кожа соприкасается с моей, и мы оба вздрагиваем.

— Я хочу заняться любовью.

Он замирает:

— Когда?

— Когда вернусь домой. Еще хоть один раз перед смертью.

Его взгляд меня пугает. Я еще никогда не видела у Адама такого выражения лица. В нем столько искренности и мудрости, будто он видел то, чего и представить нельзя.

— Обещаю.

Тридцать четыре

Они смеются, как дежурные. Каждое утро приходит папа. Днем появляется Адам. Вечером возвращаются папа с Кэлом. Время от времени забегает мама; на второй раз у нее хватает сил высидеть до конца переливания крови.

— Уровень гемоглобина и тромбоцитов повышается, — произнесла мама, когда меня подключили к аппаратуре.

Мне приятно, что она знает названия.

Но прошло десять дней. Я даже Пасху пропустила. Столько времени-впустую.

Каждую ночь, лежа на узкой больничной койке, я мечтаю об Адаме. Я хочу лежать, переплетя свои ноги с его, и чувствовать его тепло.

— Я хочу домой, — заявляю я медсестре.

— Еще рано.

— Мне уже лучше.

— Не настолько.

— Чего вы ждете? Что я выздоровею?

Каждое утро восходит солнце и в городе гаснут огни. По небу летят облака, бурный потом машин вливается на стоянку, затем она пустее, солнце снова ухает за горизонт, и заканчивается еще один день. Течет время. Течет кровь.

Я собираю сумку и одеваюсь. Сажусь на кровать, стараясь принять бодрый вид. Я жду Джеймса.

— Я еду домой, — сообщаю я, когда он просматривает мою карту.

Он кивает, словно ожидал этого:

— Вы твердо решили?

— Вполне. Я скучаю по свежему воздуху. — Я указываю за окно — вдруг он слишком занят, чтобы заметить мягкий свет и облака в голубом небе?

— Тесса, чтобы анализ крови не ухудшился, нужно соблюдать строгий режим.

— Разве я не могу соблюдать его дома?

Доктор бросает на меня серьезный взгляд:

— Чтобы вести привычный вам образ жизни, необходимы медицинские процедуры, которые отнимают много времени и сил. Как часто и в каком объеме они вам нужны — об этом можете судить только вы. Вы уверены, что больше не хотите продолжать лечение?

Я вспоминаю комнаты в нашем доме, цвет ковров и занавесок, расстановку мебели. Мне безумно хочется пройти из своей спальни вниз по лестнице, через кухню, в сад. Я хочу проделать этот пусть. Посидеть в шезлонге на лужайке.

— Последнего переливания хватило всего на три дня.

Врач сочувственно кивает:

— Я знаю. Увы.

— Сегодня утром мне сделали еще одно. Как думаете, насколько его хватит?

Он вздыхает:

— Понятия не имею.

Я разглаживаю простыню ладонью:

— Я хочу домой.

— Давайте обсудим это с городским управление здравоохранения. Если они гарантируют ежедневный посещения медсестер, тогда, быть может, мы вернемся к этому разговору. — Врач вешает мою карту обратно на спинку кровати. — Я позвоню им и зайду, когда вернется ваш отец.