Пока живешь, душа, - люби!..
Шрифт:
Впоследствии лечащий врач скажет:
– Я думал, он лето еще проживет, а уж будущую зиму - вряд ли.
Но до лета он не дотянул.
Катастрофа случилась, когда Миша по своей беспечности, удивительной в его
возрасте и при таком наборе болезней, пошел из больничной палаты ночью в обществен-
ный туалет в одной рубахе. Апрельское похолодание сопровождалось ветром и снегом,
снег несло в раскрытое окно... Простуда сразу перешла в воспаление легких.
Его еще пытались спасти. Врач доставал через руководство больницы дорогостоя-
щие
кого не помещали. После мучительной шестичасовой капельницы начали отекать ноги. Я
купила ему растягивающиеся шлепанцы (на «залипах»), чтобы можно было делать изме-
нения по объему ног. Однажды врач зашел в палату и с удивлением констатировал, что
Михаил из кризиса, кажется, выбрался: такой крепости организма врач, похоже, сам не
ожидал.
… По телевизору транслировали празднование Дня Победы. Еще вечером девятого
мая мы с Михаилом обсуждали электронную почту и стихи с сайта «Стихи.Ру», я запи-
сывала ответы авторам. А десятого утром он позвонил по мобильнику:
– Приезжай, мне плохо.
Дальше были двое суток кошмара. Я снова ночевала у него, но сна не было обоим…
Никто не мог определить причины тяжелого состояния. Вызывали хирурга. Сделали рент-
ген, проверили язву, сердце, легкие, желудок - все в пределах «возрастной нормы». А ме-
жду тем боли шли по нарастающей. Он почти все время стонал или кричал. Вот так же
описывалась смерть Блока...
К вечеру 11 мая я пришла к нему с ночевой, но соседнюю койку занимал новый па-
циент. Это было для меня некоторой неожиданностью, да и для соседа, надо думать, при-
сутствие в палате чужой женщины в ночное время составляет неудобство. Медсестра Галя
сказала, что мне сейчас лучше уйти («Сделали хороший болеутоляющий укол, и теперь он
будет спать, я дежурю и прослежу»). Придти посоветовала утром.
148
Однако укол не подействовал. Боли усиливались. Муж просил то приподнять его, то
опустить, то помочь повернуться на бок... От не зажатой вовремя вены рубашка была кро-
ваво-мокрой, я просила Мишу приподняться на локтях, чтобы её вытащить, но он уже не
мог, а у меня не было сил. Я гладила его по незакрытым местам тела, ему это нравилось и
немного успокаивало, только просил не касаться области воспаленного солнечного спле-
тения. Внезапно я ощутила, что опухшие ноги под моими поглаживаниями холодеют (не
прокачивает сердце!), но ничего ему не сказала.
Снова пришел хирург и велел везти в хирургический корпус на операцию.
Я немало колебалась - стоит ли рассказывать дальнейший эпизод, он компрометиру-
ет порядки в городской больнице, врачи которой сделали для Михаила так много хороше-
го.
Для врачебного персонала Сопин был не рядовой больной. Думаю, главную роль
играло внимание властей, которые время от времени по «наводке» Союза писателей Рос-
сии
о нем справлялись. Врачи приходили к нему не только как к пациенту, но и как к ин-тересному собеседнику. Видели, что он здесь не просто лечится, но работает (всегда обло-
жен рукописями). Особенно часто заходил лучший вологодский кардиолог Виктор Алек-
сандрович Ухов. Помню, как он однажды насмешил нас, сказав:
– Я, Михаил Николаевич, знаете, как Вас уважаю! У меня первым очень знаменитым
пациентом был Виктор Астафьев, я тогда еще совсем молодым был. А теперь вот Вы. Вы
для меня... прямо как Маяковский.
Маленький черно-белый телевизор Ухова постоянно «дежурил» в Мишиной палате,
а гастроэнтеролог приносила редкие книги и магнитофонные записи.
Но вечером 11 мая никого из них здесь не было. И дежурного врача на отделении –
тоже.
Не будь даже безобразных сцен, о которых я напишу ниже – спасти Мишу не уда-
лось бы. Это уже была агония, она продолжалась вторые сутки. Все-таки больного честно
пытаются спасти, но... до чего неуклюже!
Сцены хорошо характеризуют положение вещей в современной российской медици-
не. И как же эта фантасмагория созвучна творчеству Сопина – ну прямо подтверждение
его стихов:
Две вечных российских проблемы –
«Что делать?» и «Кто виноват?».
Ни четкого плана, ни схемы...
Россия-Россия, виват!
Наконец, те, кому дорого творчество Михаила Николаевича, имеют право узнать о
последних минутах его жизни, и, я уверена, он этому не воспротивился бы.
Итак, поступает распоряжение везти больного в хирургический корпус, а это в дру-
гом здании, через дорогу. Санитарная машина есть, но пациента еще надо доставить с
пятого этажа вниз.
Идти сам он не может, а тележка не въезжает в палату. Приносят носилки, но их не-
кому нести. Сестра Галя пошла по палатам, призвала на помощь мужчин помоложе. Они
подняли Мишу прямо на окровавленной простыне и тонком одеяле, положили на холод-
ные прорезиненные носилки. Везут по коридору, все это сооружение подскакивает, а я
ведь знаю, что у него каждое неловкое движение вызывает боль. «Куда ставить в лифте?»
– «Кладите на пол». Ну прямо как в военно-полевых условиях, когда медсестра тащит ра-
неного по ухабам, у него ног нет, а она: «Потерпи, миленький...»
Вынесли на улицу, холод и ветер усиливаются. Стоим на крыльце, а проезд заняла
посторонняя машина, отогнать - нет водителя. Я в курточке, здоровая, мне и то холодно. А
149
он полуголый. Прикрыть нечем - захватить второе одеяло не догадались. Кричит: «Мне
холодно!» Я сняла курточку, пытаюсь укрыть, но она маленькая, сползает. Впрочем, вряд
ли он тогда оценивал ситуацию адекватно.
Привезли в хирургию, вышел главный, посмотрел: