Поколение одиночек

О рыцарь, рыцарь, стальная масть,подобно большой блесне, —пред гробом Господа думал всластьна два гремучих колена пасть —ты спишь на чухонском дне.

Он вернулся из эмиграции так, как художник возвращается после нескольких лет учебы во Франции или Италии, обогащенный и насыщенный увиденным, пополнивший свой арсенал новыми красками, новыми ритмами, новыми образами. Вернулся к себе домой с надеждой на преображение и своё, и своей родины. Вернулся большим державником и большим ценителем русской культуры, чем уезжал. Тот случай, когда заграница обостряет все чувства, обращенные к родине. Остается только помечтать, что было бы, если бы перестройку нашу осуществляли не мстители и хапуги, и такие преобразователи.

Туземцы при этом режиме,мы сделали всё, что могли:на ощупь в отеческом дыменавстречу погибели шли,И слабые силы копилиДля мести какой, может быть.Но вдруг обречённо открыли,что нечем и некому мстить…

Я повстречался с Юрием Кублановским вскоре после его возвращения из Парижа. Только что была образована газета «День», и моей целью было привлечь к сотрудничеству все талантливые патриотические силы во всей полноте оттенков и разномыслии. И уже на первом вечере газеты «День» среди авторов выступал со своими новыми стихами Кублановский. Там же на вечере зрители почувствовали всё разнообразие и нашей культурной программы, и русских эмигрантов, в частности. Помню, вспыхнула полемика между вернувшимся из Америки правым радикалом Валентином Прусаковым и парижанином, относящимся, скорее, к стану просвещенных патриотов, Юрием Кублановским. Эти разномыслия по отношению к идее империи, к русским традициям, к рухнувшей системе, остаются и поныне, но никогда не забуду тот миг единения, когда все писатели и художники, искренне переживающие за Россию, объединились против расстрела парламента из танков в октябре 1993 года. Встретились старые оппоненты: Владимир Максимов и Андрей Синявский, Александр Зиновьев и Леонид Бородин, Юрий Кублановский и Юрий Кузнецов, Татьяна Глушкова и Станислав Куняев, Илья Глазунов и Эдуард Лимонов… И было не до споров и разногласий. Хорошо бы издать такую антологию прозы и поэзии лучших писателей России, оформленную лучшими художниками России. Несомненно, среди стихов будет опубликовано и «Четвертое октября». Помню, я позвонил Юрию вскоре после расстрела, спросил, есть ли у него что-нибудь для выходящей в то время в прямом подполье, официально запрещенной газеты «День». Юрий немедленно мне предложил и продиктовал по телефону это своё ныне общеизвестное «Четвертое октября». Вспоминает Станислав Золотцев: «Именно в те дни, о которых тут сказано, в чёрно-угрюмые дни осени 93-го я и прочитал в запрещенном тогда, без кавычек андеграундном, т. е. подпольном „Дне“ – ещё не ставшем „Завтра“ – обжигающее стихотворение Юрия Кублановского…»

Может и перекрасимрусский барак – в бардак,выплеснув сурик наземь.Но не забудем, какветру с охрипшей глоткойвторил сушняк листвы.Прямой наводкой,прямой наводкойв центре Москвы.

Поэт вернулся на родину, чтобы сразу же вновь уйти в оппозицию. Можно было и застудить при таком контрасте и крушении надежд свою «несмертельную рваную рану в груди…». Выстоял, хотя и изменился даже внешне. Он вдруг ощутил свою осуществленность. Хотя вскоре после этого и начался, на мой взгляд, лучший поэтический период Юрия Кублановского, но новые поэтические шедевры рождались как бы в повтор ушедшему времени. Историк и поэт впервые совпали в своем подходе к времени, к происшедшему – осмысливая его. В результате рождался тот самый момент истины. Это был и парад художественного стилистического разнообразия, перед нами проходила вся поэтика, от Тредиаковского до Бродского, от Державина до Некрасова, но в изысканно провинциальном косноязычии Юрия Кублановского. Незатухающая энергетика, парад воспоминаний. Он как бы лёг на дно, в своё провинциальное Переделкино, и уже по волнам памяти плыли лодки из Византии и Венеции, из древнего Новгорода и пышных императорских эпох.

Может быть, тут сошлись ещё и наши пристрастия, может быть, кто-то более молодой и сегодня предпочитает юного смогиста Кублановского, или же миродержавную стихию зрелого поэта, рождающего блистательные строчки в парижских кафе. Но мне, его сверстнику, шедшему в жизни где-то иным путем, а где-то и параллельно, иногда и соприкасаясь, сегодня наиболее близки стихи, рожденные после эмиграции.

Много с тех пор кануло стран,в точку дорог сошлось.В сердце впился старый капканцепче, чем думалось.Но возвратясь в свой или неткрай замороженный,ночью, когда ближе рассвет,слышу тот плеск, давностью летлишь приумноженный.

Стихи часто и печальные, и трагические, и протестующие, но объединенные исторической интонацией, а значит и обнадеживающие, к тому же щедро снабженные добром и состраданием автора по отношению и к миру, и к своим героям. Он уже обрел свое величие замысла, свое устойчивое глубокое мировоззрение, наполненное не только личной тревогой, но и болью за судьбу родины. Он уже стал частью русского литературного пейзажа, и спокойно ворочается в своём углу, добавляя красок и чувств в общую картину эпохи. Стихи как бы отяжелели, но это не тяжесть лишнего груза, тяжесть оседлого осмысленного бытия. От уныния его спасает и устойчивое и в чём-то простодушное христианское мироощущение. С верой всегда есть и надежда. И уже не хочется впадать в безнадегу, хотя и мизантропия на просторах матушки-Руси ему не чужда.

Мир крутой, обезбоженный,не подвластный врачу,впредь рукой заторможеннойрисовать не хочу.

Каждая строчка отсылает к каким-то событиям, к каким-то поэтам, к предшественникам, и её можно не проглатывать сразу, а медленно прочитывать, она становится твоим собеседником. Всё та же трудная, но значимая жизнь. Раньше и без книг собственных, и без известности поэт жил надеждами на свершение, как гуру, ждущий своего часа, сейчас меньше собственных планов и надежд, но есть всё та же задача, уже не снимаемая до смертного часа, есть определенная уверенность в значимости сделанного, есть опыт и знания и огромный мир воспоминаний, где обитают сотни и тысячи встреченных людей. Жизнь осмысливается одновременно и как мгновенье, и как вечность.

Распахну окно, за рамы держась, крикну «Отче» – и замру, торопясь сосчитать, как много минет в ответ световых непродолжительных лет.

И уже расстояния между баварскими Альпами, где работал на радио «Свобода», и поволжским Рыбинском, откуда родом, между Венецией, куда приезжал прощаться с Бродским, и Соловками, где в молодости отработал экскурсоводом, всего доли секунды. Пока твоя память переключается с одного на другое, а то и соединяет, сплавляет всё вместе в одну метафору жизни. Когда-то с подачи Бориса Слуцкого в «Дне поэзии» за 1970 год были впервые опубликованы стихи Юрия Кублановского, сейчас он сам, будучи заведующим отделом поэзии «Нового мира», каждый месяц вводит в литературу кого-то из молодых поэтов. Этакий добродушный стареющий светлый лирик с мизантропическими наклонностями.

Чтобы стало на душесветлее,надобно нам сделатьсяпостарее,рюмку в баре,спички в бакалее…

Его жизнь наполнена поэтическим словом, литературным образом. Он и сам сделался образом. С собой молодым он уже счеты свел, итоги подвел, конфликт между прошлым и настоящим как-то разрешился, прошлое уже перестало так злить, но и в будущем больше надежды на чудо, нежели реальных ожиданий. Но он не отказывается и от этого мира. В замечательном стихотворении, опубликованном в «Новом мире», он сравнивает себя нынешнего со сталкером, проводником в обожженные космосом зоны.

Как сталкер, выведший из промзоныдвух неврастеников худощавых.Я знаю жизненные законыв их соответствиях не слащавых —неукоснительного стареньяи милосердного разуменья.

Он выстраивает метафизическую реальность мира, где есть и знакомые приметы, есть и отсыл к библейским сюжетам.

…И в прежнем, можно сказать, зонес четырёхпалым пеньком на троне,и ввечеру, когда дальний гром лишьи уцелел от потопа, помнишь? —Соблазн и скрепа моей надеждывесь шорох-ворох твоей одеждыиз грубоватого хлопка цветапоблекших трав на излёте лета.

И такой выстраданный вывод на будущее: «Без спешки принятое решенье / не звать на помощь – когда крушенье». Начинается своеобразный период подготовки белых одежд. Не рано ли? Думаю, немало еще сталкеру придется пока выводить неврастеников из зоны крушенья. Это скорее собственное определение действий, образа жизни и образа мысли на всю последующую эпоху, насколько хватит.

…И хоть финальной задумки кромежизнь состоялась в своём объеме.Отхлебывая понемногу виски,я продолжаю свои записки —

Читаю и сопереживаю. Ибо нахожу в каком-то смысле и соучастника действий, сверстника с каким-то во многом общим грузом воспоминаний, общим отношением к жизни, общей уверенностью в том, что ты делаешь. Разночтения, разномыслия лишь определяют качество общности, дистанцию между нами. Они и дают возможность оценить и понаслаждаться оттенками слова и смысла.

…Спи сталкер! Что тебе нынче слава,она диагноз, а не забава.Чтобы какой-нибудь сноб с набобомшли за твоим, извиняюсь, гробом?В небытие уходить достойнейздесь на отшибе, чем в центре с бойней.Пока заря на сырой подушкеодна и держит на красной мушке.