Поколение одиночек
Шрифт:
Намечается противостояние: у Дмитрия Пригова из-за его личного презрительного отношения к герою, в стихах господствует грубый комизм, низовой смех, у Эдуарда Лимонова – глубокий трагизм. Все зависит от авторского освещения одних и тех же используемых народных архетипов.
В результате у Пригова, к примеру, в его стихотворении «Куликово» звучит издевка над русскими:
А все ж татары поприятнейИ имена их поприятнейДа и повадка поприятнейХоть русские и поопрятнейА все ж татары поприятнейТак пусть татары победят.С использованием тех же приемов, тех же стилевых и смысловых перепадов, того же низового слова, из-под пера Эдуарда Лимонова в то же время, где-то в 1971 году, появляются на ту же тему совсем другие стихи. Так что и андеграунд у нас был разный. Пример
Лимонов не против татар, но и татары у него идут в общем русском имперском строю. Меняется отношение поэта к себе и себе подобным, к своему народу. Впрочем, все так и получилось в жизни, по лимоновским гекзаметрам, только не наш имперский сброд: «калмыки татары узбеки, и все кто нерусское ест…», а афро-азиатский сброд силами мирных кочевий уже почти раздавил и Францию, и Америку. Увы, мы опоздали с нашим мирным нашествием. Уже давят и нас самих…
Но какова ранняя идейная направленность осознанного эстета Эдуарда Лимонова? Пожалуй, тут его эстетство смыкается с эстетством Николая Гумилева или с таким же имперским эстетством Павла Когана:
Но мы еще дойдем до Ганга,Но мы ещё умрем в боях,Чтоб от Японии до АнглииСияла Родина моя.«Всякие дивные мысли», посещающие голову просвещенного влюбленного юноши Эдички Лимонова, особенно после трагедии любви, наполнены взрывом ненависти к благополучному жирному, сытому буржуазному миру, отчаянием и болью отверженного человека, и пока еще экзистенциальным вызовом вольнолюбивого, брошенного, нищего и оборванного героя. Он уже боец, но пока еще боец – одиночка. Готовый шахид для любого восстания. Он уже шахид, но у него еще нет своего восстания. Воин в чужих станах.
Кажется в Аравии служилПосле пересек границу ЧилиИ в Бейруте пулю получилНо от этой пули излечилиГде-то в промежутках был ПарижИ Нью-Йорк до этого. И в РимеОн глядел в средину тибрских жижНо переодетым. Даже в гримеБоже мой! Куда не убегайПули получать. Стрелять. Бороться.Свой внутри нас мучает КитайИ глазами желтыми смеется…Так он шел к своему внутреннему Китаю. Мировой космополитический театр жизни со временем становится для него чужим. Он отстраняется от него. Он отстраняется от самого себя, всячески выживающего в чужом для него мире. Он и в себе видит чужину, которую надо преодолеть в поисках своего национального Китая. Преодолеть своего отрицательного героя в себе самом. Любителя всевозможных модных тусовок, искателя эстетских приключений и знакомств со знаменитостями. Это изживается или убивается в себе самом наповал.
Мой отрицательный геройВсегда находится со мной.Я пиво пью – он пиво пьетВ моей квартире он живет.…Мой отрицательный герой…Его изящная спинаСейчас в Нью-Йорке нам виднаНа темной улице любой.Конечно же, и у Эдуарда Лимонова, как у любого стоящего русского поэта, есть свои учителя и своя традиция. Прежде всего заметно влияние Велимира Хлебникова, которого он ценит чрезвычайно высоко, выше Александра Пушкина, о чем и пишет достаточно убедительно в газете «День литературы». Эдуард Лимонов справедливо считает, что у нас в России Велимир Хлебников явно недооценен. Обнаружилось еще одно поле сражения с друзьями-либералами. Их незаменимой четверке – Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Цветаева – он неизменно противопоставлял величину совсем другого порядка и измерения – Велимира Хлебникова. От Хлебникова и любовь к русскому языку. К русской теме, как к чему-то личному и необязательно пафосному.
Россия солнцем освященнаМосква и зданиев верхиСтоит в зиме непротивленнаПоди её воспеть смоги!В поэзии Эдуарда Лимонова всегда заметна направленность текста на самого себя, уход в собственные страдания и переживания. Никогда не господствуют внешние признаки земного бытия, без чего, скажем, не обходились шестидесятники. У Лимонова трудно понять, какое стихотворение написано еще в Москве, какое уже в эмиграции в США, а какое в Париже. Разве что последние тюремные стихи 2003 года выделяются своей тюремной семантикой. И лишь неожиданно, между прочим, встречаешь в стихах: «Вся седьмая авеню / шепчет тихо „Схороню…“», или же «…бросил вдруг в Сену бутылку араб / грек откусил свой кебаб», и становится ясно место написания стихотворения. Зато воспоминания о России, русская тема в эмиграции развивается постоянно. Маленький человек Лимонов всё больше воспринимает себя как русского человека, как русского национального поэта. Уезжал из России эстет, уезжал вместе с молодой женой, рвущейся в западные салоны, уезжал вослед за друзьями Кабаковыми и Шемякиными:
И коль уехали ребятаНа Запады в чужую глушьИ я уеду. Что же я-то!Прощайте вы – мильены душ!В эмиграции Эдуард Лимонов очень быстро обнаружил, что и друзьям не до него, заняты собственным выживанием, и идеалы не в моде, все определяет страсть к наживе, абсолютно чуждая Эдуарду Лимонову.
В Америке как в БухарестеПо окончании войныМеняют деньги на штаны…Люблю я Крым и не люблю Одессы.Америка – Одесса же сплошнаяВульгарная страна, неразвитая.По-настоящему русским писателем Эдуард Лимонов себя почувствовал именно в Америке. И все свои былые концепты лианозовской поры обрели совсем другое значение в стране, где ему предстояло долго прожить чужаком, изгоем. Тем самым отверженным маленьким человеком, которого описывал еще в московских полуподвалах андеграунда. Сегодняшние почитатели Эдуарда Лимонова, наверное, не узнали бы в нью-йоркском Лимонове своего нынешнего лидера. Не знаю, что было бы, останься поэт в Москве в той же самой богемной среде. Мог бы так и остаться еще одним Приговым, не больше. Большого поэта всегда рождает трагедия. Национального поэта рождает любовь к родине. И то, и другое Лимонов осознал на чужбине.
Отвечает родная земля– Ты назад забери своё «бля»Только ты мне и нужен одинСпециально для этих равнинТы и сделан для этой бедыДля моей для травы-лебедыИ для шепота ржавых ножейЯ ищу бедной груди твоейНо за службу такую плачуТвоё имя свиваю в свечуИ горит же она и горитТебя всякий из русских простит…Как бы ни была важна для литературы история маленького человека советской эпохи, живя в среде андеграунда, думаю, Эдуард Лимонов остался бы тем самым маленьким человеком, о котором с такой любовью писал. Чтобы в нём самом победил национальный поэт, ему важно было вырваться из всех окружавших его пут, пусть даже ценой эмиграции и трагического одиночества. Чтобы победил поэт, ему важно было, не теряя в себе простого маленького человека и его ощущений, обрести величие замысла, обрести свое поле сражения, свое Бородино и свою Куликовскую битву, где уже было бы предельно ясно, на чьей он стороне. Кстати, это не так редко случается: осознание своей национальности, принадлежности к своему народу на чужбине. Не случайно и славянофилы проявились в России после длительного пребывания в Германии. Повлияла не только немецкая философия, но и острое восприятие своей оторванности от родины.
А величие замысла в поэзии возможно только с пониманием своего народа и своей страны. И тут уже маленький человек Лимонова становится соучастником всего того, что было сделано в России его родителями и его предками, его сородичами.
Он окатывая зубы – ряд камнейРазмышляет о поэзии своейА поэзия не мала не глупаПростирается от Азии столпа…Я по улицам столицы Рим-МоскваПрохожу – моя кружится голова…Он играет с банальным сознанием, но и сам становится его носителем. И ему нравится примитивный банальный сленг простолюдина, ему близки народные кумиры, потому что он сам родом из рабочей окраины.