Поколение одиночек

Нет, я всё же предпочитаю верить наивно и природно звучащим словам русского писателя, как бы он сам не пробовал по-европейски потом выползти из своего русского логова. Также и Дмитрий Галковский прикрывается в своих сокровенных мыслях неким Одинцовым. Но прикрывают-то они свои национальные русские откровения не от нас, своих соотечественников, а от тех же чужеземцах, коими окружены. А если и лукавит Саша Соколов, то, может быть, перед европейцами? Перед нами-то зачем лукавить? Его и так природный русский национальный читатель не знает, вряд ли друзья-егери после рюмки-другой садятся за чтение его мудреных книг. А те, кто любит и ценит в России его книги, вполне обойдутся без клятвенных заверений в русскости. Значит, всё-таки, написано для себя, для своих сокровенных единомышленников, а лукавство и заморочки – для других, для чужих, дабы быть допущенным в круг избранных. Ведь и «Палисандрию» можно прочитать как грубоватую утопию о сталинском рае…

Конечно, мудреные соколоведы скажут, что все образы у автора многозначны, все выражения – пародийны, и вообще нечего искать в книгах Саши Соколова какого-то смысла. Я и не ищу, он сам лезет наружу при внимательном чтении.

Лучшей книгой Саши Соколова я считаю его второй роман «Между собакой и волком». Это образец русской фольклорной речи. Смелое соединение еще большего предельного авангардизма с русским сказом, с фольклорными преданиями. Это, несомненно, самый русский роман Саши Соколова и самый новаторский. Слова льются, как вода в его Итиле, то бишь в матушке-Волге. Поражает его фольклорное знание русского языка, личутинско-балашовский уровень. Сам писатель считает, что «…опять же, мне очень повезло. Семья путешествовала по России. Родители очень увлекались фольклором. Моя мать из Сибири, и она привнесла огромное собрание своих знаний, именно фольклора. Это человек, который говорил пословицами, поговорками…» Вот и роман «Между собакой и волком» построен как сборник русского фольклора, вне всякого сюжета. Работа егерем в охотничьем хозяйстве, какие-то отголоски истории егеря, погибшего до твоего появления здесь. Всё перетекает из одного в другое. Перетекают и главные герои: охотник Яков Паламахеров (почти Паламарчук), точильщик Илья Петрикеич. Автор пишет записки в стихах и посылает их в бутылках по воде. Сказочная Заитилыцина.

«Вы Заитильщину знаете, спорам и прениям здесь предел, хотя б и сравнительный, положить невозможно: заспорили про любовь – кто, мол, она, мадама эта, всецело прекрасная. Всяк свое утверждал; одни – подобно Василию Карабану – что Вечная жизня зашла погостить, одни – напротив: раздор, недород, события…»

Вот из таких горошин и выкован весь роман. Все слова – из заволжской жизни, книга в целом – для ценителей Красоты. Такая же и любовь, из самой сермяжной жизни взята, а образ Орины Неклиной врезается в память. И грязь с неё стекает, как с гуся вода. «Я сказал: Оря, дусенька, до встреч, отойди. А она: ну, а вместе-то. Не со мной, отрицаю, с околышами ты вместях. А она: об этом не злись, с ними так я, со шпингалетами – побаловаться, побывать, с тобой же мне радость выпала, было мне с тобой, как земле с травой. Говорит, и нестрогость мою запамятуй – минуло, зажило, зубы острые, хвост долгий…» То ли фольклорист сказки старушечьи записывает, то ли рыбаки былье всякое вспоминают, а заодно и проблемы нынешние решают. Это, пожалуй, природный мистический роман, и метаморфозы с его героями, это естественные природные метаморфозы. Так жили когда-то в древней Руси с лешими, с домовыми, с волками, превращающимися в богатырей, и с царевнами-лягушками. Такие же естественные метаморфозы. Его и читать надо – по слогам, по картинкам, по абзацам, и кое-где и по буквам. Так я сам и читал, с превеликим наслаждением, по кусочкам, по страничкам, вплетая в читательские впечатления и свои собственные раздумья на схожие темы. И как ни парадоксально, в нем, в романе «Между собакой и волком» меньше всего литературности и пародийности, меньше всего книжных ассоциаций, литературных реминисценций. Это чисто Соколовский роман. Слова, как камушки в Итиль-реке, промываются водою. Может быть, этот роман можно и петь на разные голоса. Первый роман чересчур грустен и ассоциативен. Третий – «Палисандрия» – осознанно пародиен. На мой взгляд, это та пародия, которой прикрывается автор, скрывая свой уход в массовую литературу. Он забавляется цитатами, смешит читателя, но жадно хочет, чтобы его прочитали. По сути, он повторяет путь своего учителя Владимира Набокова, писавшего блестящие психологические романы, но абсолютно никому из широкой публики неинтересного. Ему хотелось, как это ни грешно, но ворваться в массовую культуру. «Лолита», какие бы глубины в ней не открывали, нужна была Набокову для завоевания и издательств, и прессы, и публики. То же самое и для Саши Соколова. Его первый роман стал интересен лишь немногочисленным русским и европейским эстетам. Второй, лучший его роман, вообще почти не был никем замечен, и даже не был переведен на английский язык. С точки зрения читательского рейтинга – это был полный провал. И вот, с издевкой и злой иронией он пишет пародию сразу на все жанры романа, пользующиеся популярностью у западного читателя и издателя: на исторический роман, на мемуары знаменитого человека, на эротический роман, на детективный. Он цитирует явно и тайно сотни классических произведений от Радищева до Аксенова, от Достоевского до Каверина. Чем больше пародий, тем лучше. Он издевается и над сюжетом, и над историческими деятелями, и над самим главным героем. По сути, Саша Соколов издевается над самим собой за свое самоунижение. Но своего он добился, эту грубую эротику о том, как трахали жену Брежнева, о похождениях Юрия Андропова и Лаврентия Берии, этот откровенный китч для западного мира перевели на все языки, издают гораздо больше, чем два других романа вместе взятых, именно о «Палисандрии» литературоведы пишут самые замысловатые тексты и защищают докторские диссертации.

Я уже знаю, читая новую статью о Саше Соколове, так, мельком пробегутся по первому роману, лишь упомянут второй и развернутся на третьем. Тут и Борис Гройс выскажется о сталинском рае, тут и подробные интерпретации Петра Вайля и Александра Гениса (подобное чтиво они читать обожают), тут и американский философ Жолковский, вплоть до Вячеслава Курицына, вдруг понявшего, что «Палисандрия» – «тоже грандиозное творение рук человечьих». Хотя какое же в «Палисандрии» чистое искусство? Сколько ни изобретай новых положений, а эротика останется эротикой, и гениталии никак не изменятся, даже у гермафродита. И читать его будут те же самые низменные читатели, которым плевать на все ассоциации и реминисценции.

Саша Соколов замечательно высказался о Владимире Сорокине: «Сорокин же копиист, он эклектичен, он мешает стили, писатель без лица. Он прекрасный подражатель, стилист… Он пишет, и он сам же себя разрушает. Кроме того, я думаю, что ему нередко изменяет вкус…»

Но это же мнение Саши Соколова о себе самом, как об авторе «Палисандрии».

Эта пародия вывела его в известные в Европе писатели, но она же и надолго заставила замолчать самого автора. Я думаю, нынешнее молчание Саши Соколова, его осознанное писание текстов в стол, ни для кого, это убийственный результат публикации «Палисандрии». Писатель сам себя же и наказал. Дал почти монастырский обет многолетнего молчания в прессе.

Где-то работает, куда-то ездит, что-то пишет. Он решил уподобиться знакомым грекам, интересно пишущим и ничего не публикующим. Ведь всё, что бы он сейчас ни напечатал, будет восприниматься читателем сквозь призму плотоядной эротики «Палисандрии». К тому же, к сожалению, она чересчур хорошо написана, и ещё долго будет восприниматься любителями порночтива, как образец этого жанра. Наряду с Борисом Акуниным и Виктором Ерофеевым.

Саша Соколов устал от своего авторства третьего романа. Он уходит в читательское небытие. Может быть, как китайцы, сменит фамилию и язык.

Он попробовал вернуться в Россию, без которой давно уже чувствовал себя неуютно. Первая попытка не удалась. Он явно не удовлетворен новой Россией и новой литературой. Будем ждать другую неизбежную попытку. Может быть, и тексты его потайные, нынче пишущиеся – для России предназначены?

Я вполне согласен с моим другом Юрием Архиповым, написавшим: «Каково же было моё изумление, когда выяснилось, что малый и впрямь того… Избранник. „Школа для дураков“ – роман на века. Если, конечно, и в самом деле не должно пропасть ни одно поколение в литературе. Написано за всех нас, русских мальчиков военных годов рождения. Хоть и в явной тени Набокова. Может, Саша Соколов и не Лермонтов, не знаю. Но какую неприязнь должен был вызывать Лермонтов у однополчан, с тех пор отчётливо понимаю. И радуюсь тому, что время дуэлей прошло. Пусть поживёт. Может, напишет еще чего – на свой закат печальный…»

Шестнадцатая глава. Александр Щуплов

Александр Николаевич Щуплов родился 3 марта 1949 года в Подмосковье, в Болдино, где и прожил всю жизнь со своей горячо любимой матушкой, которой посвятил немало стихов и любимыми котами. «Мою маму звали Анной. / А сестру её – Марусей. / Под вечерний марш мембранный / Завивался волос русый…»

После окончания средней школы поступил на исторический факультет Московского педагогического института имени В. И. Ленина, который и закончил в 1972 году. К этому времени уже писал стихи и печатался. Отслужил в армии на Дальнем Востоке. Поступил работать редактором в альманах «Поэзия», выходившем в издательстве «Молодая гвардия». В 1976 году вышла первая книга «Первая лыжня», на которую обратили внимание наши ведущие поэты и критики разных направлений, от Евгения Евтушенко до Вадима Кожинова. В 1978 году был принят в Союз писателей СССР. Со студенческих лет стал геем, но долгое время удачно скрывал свои наклонности. Фиктивно женился на поэтессе, надеясь получить квартиру от Союза писателей или от издательства «Молодая гвардия», но жена, добиваясь от него нефиктивной близости, написала серию доносов во все инстанции. В это время, в 1979 году, выходила его новая книга, одна из лучших в его творчестве и в его поколении «Серебряная изнанка», на обложке был изображен красивый юноша, к счастью, книгу не зарезали, но обложку пришлось сменить на рисунок с не менее красивой девушкой. Разразился большой общественный скандал, если бы не помощь известных поэтов, прежде всего Николая Старшинова, он мог бы попасть на долгие годы в тюрьму, подобно его сверстнику Евгению Харитонову. Но с работы пришлось уйти, к счастью, вскоре взяли корреспондентом в газету «Книжное обозрение», в то время скучное ведомственное издание комитета по печати, регистрирующее издание всех книг. Прославился как неутомимый репортер, изобретательный очеркист и открыватель светских сенсаций, добивающийся интервью с самыми недоступными людьми, от Валентина Распутина до Константина Кинчева. Выходили книги стихов: в 1980 году «Переходный возраст», в 1985 году «Повторение непройденного», в 1986 году «Поле боли», в 1989 году «Исполнение желаний», в 2004 году «Концерт для шпаги с оркестром». И перед смертью, в 2006 году, избранное «Стихи для тех, кто не любит читать стихи». В перестроечные годы собирал и издавал энциклопедии молодежного и музыкального сленга, большой любитель и ценитель современной отечественной рок-музыки. Организатор всевозможных форумов и поэтических фестивалей, любитель розыгрышей и карнавалов. Вне интимной жизни, которую никогда не выпячивал даже в перестроечное время, дружил с поэтами Иваном Ждановым, Владимиром Урусовым, Геннадием Красниковым, критиком Львом Аннинским. В 2005 году в Могилёве перенес тяжелый инфаркт. 3 августа 2006 года в возрасте 57 лет скончался от повторного инфаркта в больнице. Похоронен на Котляковском кладбище.

Консервативное стихотворение

Что такое Пётр? Ломатель косточек,Сам себя сгубивший сгоряча?Сбрасыватель корабельных досточекС узкого покатого плеча?Пуделек, что не вписался в метрикиРусских пустолаечных собак?Или же потрахиватель ветреныйПортомойщиц-немок и солдат?Кто он? Дьявол. Выпрыснувший усилки?Пытошник, презревший небеса?Херминатор, втиснувший в конвульсийки,Запретивший церкви чудеса?Нешто нам глазами осторожнымиИмператорский ловить желвакИль следить за чавканьем пирожнымиВ обществе курфюстин в кружевах?Мы живём от шёпота до ропота,Ведь душа в крови – и в страхе ведь!Это будет нас учить Европа-то,Где с утра скрипят костры из ведьм?Нам и от своих деваться некуда —И костров, и ведьм, и высших клятв…И царят реформы, словно беркуты,Выбирая послабей цыплят…Скифское народонаселение,Что фортуна предложила нам?Рыться, как в помойках, в объясненияхЦарским полуобморочным снам?Де-сварганил топором империю,Бил де-шведа и лепил де-флот —До поры, пока с благим намереньемНе послал Господь ему дефолт…И остались мы морскими свинками —Ни щетины не даём в казну.Ни тебе хрю-хрю, ни тренья спинками,А случиться плыть – идём ко дну.Всё ломаем и ломаем косточки,Строим, рубим, режем сгоряча.И съезжают, и съезжают досточкиС узкого покатого плеча.

Скоморох из инфарктного рая

Я познакомился с Сашей Шупловым давно, в доисторические времена, когда и на самом деле история как бы не двигалась. Только что воцарил Леонид Брежнев, всё, что можно, медленно и верно развивалось или разваливалось, иногда одновременно. Всё, что надо, медленно и лениво преследовалось. Мы жили без войн и катастроф, но дышать нам, молодым литераторам, особо не давали. И прежде всего не власти, до которых было далеко, а чиновные литераторы. Боялись последствий Венгрии и Чехословакии, где все началось с фрондирующих писателей. Но в России со времен древних скоморохов и летописцев реальная литература всегда жила вопреки.

Саша тогда работал вместе с Геной Красниковым в знаменитом альманахе «Поэзия», в котором умудрялись печататься многие запрещенные и полузапрещенные поэты. Альманах был чисто поэтическим, возглавлял его славный фронтовик и добрый человек Николай Старшинов, и как-то цензура особенно за него не цеплялась. Вот в этой редакции царил балагур и острослов из рода скоморохов Александр Щуплов, создавший там же, на страницах альманаха, мифический персонаж Ефима Самоварщикова. Впрочем, он за жизнь создал уйму мифических персонажей, в том числе и на страницах полуподпольных острооппозиционных в ельцинское время газет «Лимонка» и «День». Не то, чтобы он был крутым оппозиционером, но подковырнуть любую власть он любил, как всякий балагур и шут. К тому же обожал и всевозможные мистификации.