Покуда я тебя не обрету

Нечего и говорить, Эльза-Мария ненавидела Алису, а в итоге возненавидела и Андреаса Брейвика (Джеку не составило труда вообразить, как это произошло).

Джек попросил у органиста адрес Ингрид My.

– Зачем вам ее видеть, – сказал тот, – она с тех пор не стала говорить разборчивее.

Джек стал уговаривать его, и Андреас, поупиравшись, записал ему адрес бывшей невесты.

Оказалось, Андреас Брейвик неплохо осведомлен о том, какая нынче жизнь у Ингрид My; после всего сказанного (и вдобавок каким тоном!) Джек очень этому удивился.

– Она вышла замуж и стала Ингрид Амундсен, – сказал Андреас, – потом развелась и переехала в квартиру на третьем этаже на Тересесгате, на левой стороне, окна на север. От центра Осло пешком двадцать пять минут.

Брейвик говорил так четко и с таким видом, словно долго репетировал этот монолог.

– Мимо проходит трамвай, синяя линия, – медленно продолжил он, – а после того как построили новую больницу, Риксхопитале, стало еще больше общественного транспорта. Шум ей досаждал поначалу, а теперь, наверное, она его уже и не слышит.

Ингрид Амундсен зарабатывает на жизнь частными уроками фортепиано, принимает учеников у себя.

– Тересесгате милая, спокойная улица, – продолжил Андреас, закрыв глаза, словно в таком виде мог по ней пройти, не споткнувшись (и не раз проходил, конечно), – на южной стороне, ближе к стадиону, всего в пяти минутах от дома Ингрид, есть несколько кафе, неплохой книжный с букинистическим отделом и еще, конечно, супермаркет «Семь-Одиннадцать». Ближе к ее дому, на ее стороне улицы, есть еще один большой продуктовый, называется «Рими», а у трамвайной остановки «Стенсгате» еще и овощной, его хозяева иммигранты, наверное, турки. Там можно купить кое-что импортное – маринованные оливки, редкие сыры. Милый, приятный магазинчик, небольшой, но весьма уютный.

Брейвик замолчал.

– Вы бывали у нее в квартире? – спросил Джек.

Брейвик с грустью отрицательно покачал головой.

– Старое здание, четыре этажа, построено в 1875 году. Наверное, не слишком красивое внутри, обветшало. Зная Ингрид, можно предположить, что она и полы не меняла, до сих пор деревянные; может, что-то она и отремонтировала, но своими руками. Ну и дети помогли, конечно, – я так думаю.

– Сколько им лет?

– Старшая дочь живет с парнем, которого встретила в университете, детей пока нет, – сказал Брейвик. – Они снимают квартиру в районе Софиенберг, очень популярное, стильное место для молодежи. Им на трамвае до матери двадцать минут, а на велосипеде, наверное, десять – пятнадцать. Если они заведут детей, то, наверное, уедут из центра Осло куда-нибудь в Холмлиа, недорогой район, там до сих пор немало норвежцев, почти столько же, сколько иммигрантов.

– А кто у нее еще есть?

– Еще есть младший сын, он учится в университете в Бергене, приезжает к маме только на каникулы.

Услышав все это, Джек изменил свое мнение об Андреасе Брейвике и чуть не пообещал зайти к нему еще раз после визита к Ингрид и описать ему ее квартиру, чтобы органист мог вообразить себе внутреннюю сторону ее жизни и выучить ее так же хорошо, как внешнюю. Впрочем, это было бы жестоко. Андреас ведь, наверное, не знал, в каком виде Джек видел его бывшую невесту.

Ингрид My было шестнадцать лет, когда Джек бинтовал ей татуировку на левой груди. Он помнил, что пластырь не хотел приклеиваться – девушка все еще потела от напряжения.

– Тебе раньше приходилось это делать? – спросила его Ингрид.

– Еще бы, конечно, – солгал Джек.

– Нет, не ври. К женской груди тебе еще не случалось прикасаться.

Приладив пластырь, Джек почувствовал, как горит ее татуировка – ее горячее сердце рвется наружу сквозь бинт.

Как и Андреасу Брейвику, Ингрид Амундсен должно быть теперь около сорока пяти лет.

– Какая глупость! – вдруг воскликнул Андреас, сильно испугав Джека. – Ну зачем, ну зачем она так распорядилась своим талантом! Такие длинные пальцы, идеальные для органа! А она! Подумать только, выбрать фортепиано! – Брейвик только что не сплюнул. – Какая глупость!

Джек помнил и ее длинные руки, и ее длинные пальцы. Он помнил и ее толстую русую косу, как она украшала ее абсолютно прямую спину, доставая почти до попы. И еще ее крошечные груди – особенно левую, куда Джек приклеил пластырь.

Говорила Ингрид My (ныне Амундсен), кривя губы и обнажая сжатые зубы; мускулы на шее напрягались, нижняя челюсть выдвигалась вперед, словно она собиралась плеваться. Какая трагедия, подумал Джек, что у такой красивой девушки может в один миг так разительно меняться лицо! Стоит ей заговорить, как она обращается в страшилище.

Джек даже немного боялся увидеть ее вновь.

– Эта девица, от нее сердце замирает, Джек, – сказала ему мама двадцать восемь лет назад.

– У тебя отцовские глаза и рот, – прошептала Ингрид, неразборчиво, как обычно, можно было подумать, что она говорит «нос», а не «рот». А потом поцеловала Джека в губы, он едва не упал в обморок. Она прираскрыла губы, ее зубы стукнулись о его. Естественно, Джек сразу забеспокоился – а что, если трудности с речью заразные?

Может, у нее что-то не так с языком? Как знать? Джек не спросил Андреаса, почему Ингрид плохо говорит, а у самой Ингрид, конечно, и не думал спрашивать.

Джек позвонил ей из «Бристоля», боясь, что она откажется с ним встречаться. В самом деле, зачем ей ворошить прошлое? В любом случае пытаться запудрить ей мозги было глупо, да Джек и не сумел. Узнай об этом Эмма, она бы усмехнулась:

– Ну и какой же ты после этого актер!

Ингрид Амундсен сняла трубку и произнесла что-то по-норвежски, чем совершенно сбила Джека с толку (спрашивается, а на каком языке должна говорить по телефону норвежка в Норвегии?).

– До-о-обрый день, мнэээ, я американец, я вот в Осло очутился, мнэээ, на неопределенный срок! – пробубнил Джек, словно это у него, а не у Ингрид трудности с речью. – Я занимаюсь на пианино, не хотел делать пауза в уроках.

– Джек Бернс, – сказала Ингрид, Джек едва узнал свое имя, так плохо она говорила, – когда у тебя такие проблемы с речью, как у меня, ты развиваешь необыкновенные способности узнавать чужие голоса. А уж твой я узнаю с затычками в ушах. У меня с людьми, которые говорят нормально, есть, пожалуй, единственная общая черта – я видела все твои фильмы.

– Вот оно что, – сказал Джек, словно ему было четыре года.

– И если ты в самом деле умеешь играть на фортепиано, Джек, то делаешь это лучше меня; боюсь, я не смогу ничему тебя научить.

– Я не умею играть на пианино, – признался Джек. – Моя мать умерла, а отца я не знаю. Я хотел поговорить с тобой о нем.

Она разрыдалась, Джек хорошо это расслышал. Боже, она даже рыдает не по-человечески, несчастная!

– Я так счастлива, что твоя мать умерла! Какая радостная новость! Надо устроить по этому поводу большой праздник! Джек, я только о том и думаю, как бы поговорить с тобой о твоем отце, это же такое удовольствие. Пожалуйста, приезжай, мы поговорим и отпразднуем ее смерть.