Покушение

— Они будут вам предоставлены, пообещал фюрер.

Подали чай с пирожными. Он был налит в изящные чашки из тонкого фарфора, от него исходил приятный терпкий аромат.

— Все, что здесь произошло, чудовищно, — заявил Гитлер, — и требует наказания, не имеющего прецедента, то есть поистине устрашающего. Я жду убедительного судебного разбирательства, аргументированного приговора и немедленного приведения его в исполнение. Приговоренный к смерти до полудня, после полудня должен непременно висеть!

— Будет исполнено! — отчеканил председатель, а палач поддержал его:

— Это мы сделаем!

— Никаких расстрелов! — воскликнул Гитлер. — Подобные твари не заслуживают этого, каждая пуля нужна фронту. Они должны висеть!

— Смерть через повешение в подобных случаях является обычной практикой, — заверил его председатель «народного трибунала».

— Как долго это длится? — поинтересовался фюрер у палача.

— Секунд десять — пятнадцать, в зависимости от ловкости и сноровки моих подручных, а также от телосложения и выносливости осужденных.

— Нельзя ли продлить процесс казни?

— Можно, если применять для петель рояльные струны. Тогда это продлится несколько минут.

— Я хочу увидеть эту процедуру, — потребовал Гитлер. — Ее необходимо снять на пленку со всеми подробностями — как казни, так и судебные разбирательства в «народном трибунале». Для незначительных событий достаточно звукозаписи…

Борман, сидевший в стороне, делал пометки для рейхсминистра Геббельса, в ведении которого находились и кино, и радио.

Председатель «народного трибунала» доверительно наклонился к Гитлеру:

— Мой фюрер, чтобы разбирать дела военнослужащих вермахта не в соответствующих органах военной юстиции, а в «народном трибунале», потребуются определенные правовые предпосылки…

— Этот вопрос уже решен, — ответил за фюрера Борман. — Мы созвали «суд чести» и легко устранили все трудности.

«Суд чести» вермахта начал заседать 4 августа 1944 года. Председательствовал генерал-фельдмаршал Герд фон Рундштедт.

— Именем фюрера! — провозгласил он и зачитал список подсудимых. В нем значились двадцать две фамилии, в том числе один фельдмаршал и восемь генералов. — Эти люди потеряли право носить национальный мундир, — заявил фон Рундштедт.

Никто из присутствующих не возразил.

«Суд чести» заседал в следующем составе: фельдмаршал Кейтель, генералы Бургдорф, Майзель, Шрот, Шпехт и Крибель. Значилась в списке и фамилия генерал-полковника Гудериана, но этот удачливый военачальник впоследствии уверял, что присутствовал всего лишь на двух-трех заседаниях, и то «против собственной воли», поскольку происходящие события казались ему «отталкивающими». Однако с Рундштедтом он согласился полностью.

— Подобным элементам, поднявшим руку на главу государства, нет места в наших рядах, — продолжал генерал-фельдмаршал Рундштедт.

Итак, около ста офицеров, причастных к заговору, были изгнаны из вермахта. На практике это означало, что они были отданы на расправу гестапо и «народному трибуналу».

Гиммлер лично побуждал своих людей к действию. Не отставал от него и Кальтенбруннер, которому требовался материал для ежедневных докладов фюреру. И штурмбанфюрер Майер оказался его главным поставщиком.

Людям Майера, особенно Фогльброннеру, удалось отыскать очень важные документы. На Бендлерштрассе был обнаружен список членов будущего правительства, составленный заговорщиками, стенографические записи, которые эксперты расшифровали довольно легко.

Не менее важные сведения содержались и в кипе документов, обнаруженных в Цоссене, у генерал-квартирмейстера. Поступил интересный материал из Парижа, от группенфюрера Оберга, а связисты с Бендлерштрассе представили записи подслушанных разговоров.

— Ведь это уже не плохо? — с надеждой спросил штурмбанфюрер Майер.

— Для начала неплохо, — покровительственным тоном сказал Кальтенбруннер, — однако недостаточно. Если вы, Майер, действительно хотите меня убедить, будто на что-то годитесь, то вам придется пустить в ход совсем другое оружие.

Штурмбанфюрер потребовал подкрепления и получил его незамедлительно. Теперь он попытался сконцентрировать свое внимание на крупных козырях, чтобы выиграть наверняка. Бека и Штауффенберга не было в живых, Лебера своевременно выключил из игры он сам. Но еще оставался на свободе Гёрделер!

Майер попытался обнаружить его, но не нашел, хотя подключил к поискам около ста гестаповцев. Двое из них наведались в христианский приют, где иногда ночевал Гёрделер. Они застали там лишь груду развалин, а среди них и управляющего приютом, растерянного, но озабоченного человека.

— Господин Гёрделер бывал у нас, — сказал он, — однако в последнее время мы его не видели.

Разочарованные гестаповцы собрались было уходить, как вдруг управляющий вспомнил:

— Он оставил нам на хранение какое-то толстое письмо, оно лежит в нашем сейфе.

Заполучив письмо, гестаповцы передали его Фогльброннеру, тот — Майеру, а Майер в свою очередь Кальтенбруннеру.

— Здесь находятся памятные записки, подтверждающие, что автор встал на путь государственной измены, — пояснил штурмбанфюрер, вручая Кальтенбруннеру конверт.

— Чего же вы ожидали от этого Гёрделера?

— Он называет в записках около ста фамилий.

— Это уже кое-что! — обрадовался Кальтенбруннер. — Однако не то, что нам нужно. Необходимо составить полную картину подготовки заговора.

— Исчерпывающий обзор событий может, по всей вероятности, дать лишь один человек — граф фон Бракведе, — констатировал штурмбанфюрер Майер.

— А где он?

— В данный момент я этого точно не знаю.

— Так ищите же его! Мы ждем от вас настоящих материалов. Как считаете, зачем мы держали вас на этом направлении? Если вы не справитесь с поставленной задачей, то последствия можете себе представить. Или мне выразиться яснее?

— Не оборачивайтесь, — раздался над ухом у лейтенанта фон Бракведе приглушенный голос. — Смотрите прямо, по возможности так же беспечно, как и прежде.

Константин стоял на перроне станции «Зоо». Он купил несколько газет, сунул их под мышку и принялся разглядывать людей, снующих мимо него.

— Разверните одну из ваших газет, — тихо произнес голос. — Сделайте вид, что вы читаете, и только тогда можете незаметно разговаривать со мной.

Лейтенант послушно развернул «Фёлькишер беобахтер», и газета закрыла его лицо, Рыцарский крест и почти все другие его награды. Он сдержанно спросил: