Поле костей. Искусство ратных дел
Шрифт:
— Мистер Кедуорд, отконвоируйте мистера Битела в его комнату, — сказал Гуоткин. — Покидать ее он может не иначе как с позволения и под конвоем офицера. Причем не должен иметь на себе ни пояса, ни оружия.
Бител обвел нас отчаянным взглядом, точно раненный в самое сердце этим запрещением носить оружие, но он вроде бы понимал, за что его наказывают, и подчинялся наказанию даже с неким мазохистским усердием. Гуоткин движеньем головы указал на дверь. Бител повернулся и медленно пошел, как идут на казнь. Кедуорд последовал за ним. Хорошо еще, что Гуоткин выбрал в конвоиры не меня, а Кедуорда,
— Иначе поступить я не мог, — сказал он.
— Я не совсем понял, что произошло.
— Вы разве не видели?
— Не полностью.
— Бител поцеловал солдата.
— Вы уверены?
— Да неужели у вас глаз нет?
— Бител был ко мне спиной. Мне показалось, он споткнулся.
— В любом случае он пьян как сапожник.
— Это бесспорно.
— Посадить его под арест — мой долг. По-другому я не мог. Каждый офицер на моем месте поступил бы так же.
— А дальше что предпримете?
Гуоткин нахмурился.
— Сходите-ка в ротную канцелярию, Ник, — сказал он уже спокойнее. — Вы знаете, где там лежит «Военно-судебное наставление». Принесите его мне. Я не хочу отлучаться отсюда, а то Идуол вернется и подумает, что я пошел спать. Мне надо еще проинструктировать его.
Когда я вернулся с книжкой, Гуоткин уже кончал давать указания Кедуорду. Завершив инструктаж, он простился отрывисто с нами. Затем ушел со строгим лицом, унося наставление под мышкой.
Кедуорд взглянул на меня, зубасто улыбнулся. Он был хотя и удивлен, но не ошарашен случившимся. Для него все это в порядке вещей.
— Вот так штука, — сказал он.
— Чреватая неприятностями.
— Старик Бити напился порядком.
— Да.
— Я с ним еле поднялся по лестнице.
— Под локоть пришлось вести?
— Дотащил наверх с грехом пополам, — сказал Кедуорд. — Как полисмен алкаша.
— А наверху?
— К счастью, второй жилец уехал вчера с курсов по болезни. Так что Бити в комнате один, а то бы совсем конфуз. Тут же свалился на койку, и я ушел. Сам теперь спать пойду. Сегодня ваш черед ведь дежурить в ротной канцелярии?
— Мой.
— Спокойной ночи, Ник.
— Спокойной ночи, Идуол.
Нервы мои устали. Я рад был уйти на дежурство. Ночью не переставая мучили меня путаные, со стычками и спорами, сны. Я втолковывал местному строителю-подрядчику — он был в длинном китайском халате и оказался Пинкасом, каслмэллокским начхозом, — что хочу украсить фасад дома колоннадой по собственноручному эскизу Изабеллы, но тут проехала набитая пигмеями пожарная машина, яростно звоня в колокол. В мозгу звонило не стихая. Я проснулся. Звенел телефон. Звонок глубокой ночью — вещь экстраординарная. Гардин на окнах нет, а шторы затемнения я снял — и, открыв глаза, увидел, что небо уже начинает светлеть над дворовыми постройками. Я схватил трубку, назвал себя, обозначенье роты. Звонил Мелгуин-Джонс, наш начальник штаба.
— Котлета, — сказал он.
Я не совсем еще очнулся. И словно это продолжался сонный кавардак. Я уже упоминал, что Мелгуин-Джонс вспыльчивого нрава. Он тут же начал
злиться, и, как оказалось, не без причин.— Котлета… — повторил он. — Котлета… Котлета… Котлета…
Очевидно, это кодовое слово. Но что оно обозначает — вот вопрос! Память не дает никакого отклика.
— Виноват, я…
— Котлета!
— Я слышу. Но не знаю, что она значит.
— Котлета, говорят вам…
— Я знаю «Кожу» и «Мухомор»…
— «Кожи» нет уже, а есть «Котлета», а вместо «Мухомора» — «Баня». Вы что, с луны свалились?
— Я не осведомлен…
— Да вы забыли, черт возьми.
— «Котлету» впервые слышу.
— Вздор несете.
— Уверяю вас.
— Выходит, Роланд не сказал вам с Кедуордом? Я сообщил ему «Баню» неделю назад — сообщил лично, когда он приезжал с рапортом в батальон.
— Не знаю ни «Котлету», ни «Баню».
— Так вот как Роланд понимает бдительность! На него похоже. Я предупредил его, что новый код входит в силу через сорок восемь часов, считая с позапрошлой полночи. Хоть это он сказал вам?
— Ни слова не говорил.
— О господи! Такого дурака еще не было в ротных командирах. Бегите за ним, живо.
Я поспешил в центральную часть замка, в комнату Гуоткина. Он крепко спал, лежа на боку, вытянувшись почти по стойке «смирно». Нижняя часть лица, до усов, прикрыта бурым одеялом. Я затряс его за плечо. Как обычно, трясти пришлось долго. Гуоткин спит, точно под наркозом. Проснулся наконец, трет глаза.
— Звонит начштаба. Говорит — «Котлета». Я не знаю, что она обозначает.
— Котлета?
— Да.
Гуоткин рывком сел на койке.
— Котлета? — повторил он, как бы не веря ушам.
— Котлета.
— Но «Котлета» полагалась только после сигнала «Крючок».
— И про «Крючок» впервые слышу, и про «Баню». Знаю лишь «Кожу» и «Мухомор».
Гуоткин вскочил с койки. Пижамные штаны его спустились — тесемка не завязана, — обнажив половые органы и смуглые волосатые стегна. Ноги сухощавы, коротковаты, хорошей формы. В наготе их что-то есть первобытное, дикарское, но сообразное с натурой Гуоткина. Он стоит, подхватив штаны одной рукой, а другой чешет у себя в затылке.
— Я, кажется, напорол страшно.
— Что же теперь?
— Я не говорил вам с Идуолом про новый код?
— Ни слова.
— Черт. Вспоминаю теперь. Я решил для сугубой секретности сообщить вам в самый последний момент — а тут пригласил Морин и забыл, что так и не сказал вам.
— Однако надо к телефону, пока Мелгуин-Джонса не хватил удар.
Гуоткин, взъерошенный, босой, понесся по коридору, держа рукой спадающие штаны. Я припустил за ним. Вбежали в ротную канцелярию. Гуоткин поднял трубку.
— Гуоткин слу…
В трубке зазвучал голос Мелгуин-Джонса. Зазвучал, разумеется, очень сердито.
— Дженкинс не знал… — сказал Гуоткин. — Я решил, что будет лучше сообщить младшим офицерам в день вступления в силу… Я не думал, что сразу же последует сигнал… Намеревался сообщить им утром…
Такой ответ, должно быть, взбеленил Мелгуин-Джонса — в трубке трещало и хрипело несколько минут. Мелгуин-Джонс явно начал заикаться, а у него это признак ярости, дошедшей до предела. Гуоткин, слушая, снова как бы не верил ушам.