Поле костей. Искусство ратных дел

— Вы разглядели девушку?

— Нет.

— Это Морин.

— Как, неужели!..

Всякие слова мои излишни сейчас еще более, чем при известии, что Гуоткина сместили. Человек влюбленный — а Гуоткин влюблен несомненно — способен узнать свою женщину с расстояния мили. То, что сам я не рассмотрел Морин в вечерних сумерках, ничего не значит; Гуоткин ошибиться тут не мог. Сомнения можно отбросить.

— С капралом Гуилтом, — сказал он. — Вот так так!

— Да, Гуилта я узнал.

— Ну что вы скажете?

— Комментарии излишни.

— Тискается с ним.

— Объятие определенно было тесным.

— Скажите же что-нибудь мне.

— Гуилту надо бы прилежней молиться богу Митре.

— То есть?

— Помните у Киплинга в стишке — «нас до утра храни в чистоте».

— О господи, — сказал Гуоткин. — Что правда, то правда.

Он засмеялся. Вот в такие минуты я чувствовал, что не ошибся — что в Гуоткине есть некая незаурядность. Молча подошли мы к дому и расстались — только Гуоткин все посмеивался вслух время от времени. Я взошел по шаткой лесенке конюшни. В комнате нашей темно, штора с окна снята, на полу белеет лунный свет. Обычно это значит, что Кедуорд спит. Но, когда я вошел, он поднялся на койке.

— Поздно вы сегодня, Ник.

— Прогулялись в парке с Роландом.

— Он все не в духе?

— Слегка.

— Не мог уснуть, — сказал Кедуорд. — В первый раз со мной такое. Наверное, от радости, что получил роту. Все новые мысли приходят насчет перемен. Думаю, получу на ваш взвод Филпотса или, возможно, Пэрри.

— С Филпотсом приятно работать.

— Зато Пэрри как офицер лучше, — сказал Кедуорд.

Он повернулся на бок и вскоре, должно быть, уснул, несмотря на нервное волнение, вызванное перспективой власти. Я полежал, думая о Гуоткине, Гуилте и Морин, затем уснул тоже. И настало прощальное завтра. К процедуре прощаний я приступил днем.

— Говорят, вы тоже покидаете батальон, старшина.

— Покидаем, сэр.

— Жаль, наверно, расставаться.

— И жаль, и не жаль, сэр. Приятно будет вернуться домой, да и место пора опрастывать для молодежи, им же продвигаться нужно.

— Кто будет вместо вас?

— Надо полагать, сержант Хамфриз.

— Дай бог, чтоб Хамфриз исполнял свою должность, как вы.

— Что ж, Хамфриз хороший сержант и, будем думать, справится.

— Спасибо вам за всю вашу помощь.

— Да мы с великим удовольствием, сэр…

Старшина Кадуолладер к таким прощаниям относится серьезно и говорил бы еще много, обстоятельно, долго — но тут подбежал капрал Гуилт. Откозырял наспех. Видимо, он не ко мне. Гуилт взъерошен, запыхался.

— Виноват, сэр, разрешите обратиться к старшине.

— Валяйте.

— Старшина, там кто-то мясной холодильник взломал и украл ротное масло, — негодующе заговорил Гуилт. — Замок весь к черту, проволока с дверцы сорвана, и капрал-повар думает, что это сукин Сейс решил толкануть масло налево, и говорит, чтоб сейчас же старшину позвать в свидетели — на случай дачи показаний, как с теми одеялами…

Старшина Кадуолладер оборвал прощальную беседу — ограничился рукопожатием и пожеланием всего хорошего. Оборвал с огорченным видом, но делать было нечего — долг для Кадуолладера важнее даже самого приятно-сентенциозного прощания. Вдвоем с капралом Гуилтом они поспешили на кухню. А тут и грузовичок подъехал. Сержант выстроил людей, направляемых на лечение. Подошел Гуоткин. Все утро он был занят, но, как и обещал, явился проводить меня. Мы потолковали минуту-другую о ротных материях, о затеваемых Кедуордом новшествах. Тон у Гуоткина опять был службистский.

— Возможно, и вас, Ник, направят в учебный центр, — заключил он. — Не навсегда, конечно, а транзитом, по пути к чему-нибудь получше. К тому времени я надеюсь уже отбыть на должность, но встретиться было бы приятно.

— Может, оба окажемся в одном штабе, — сказал я не очень всерьез.

— Нет, — ответил он серьезно. — Штаба мне не видать. И я не стремлюсь туда. Единственно хочу быть хорошим строевым офицером.

Он похлопал своим стеком по ботинку. Затем переменил тон:

— Получил утром худые вести из дому.

— Полоса невезения у вас.

— Мой тесть скончался. Я, кажется, говорил вам, что он болеет.

— Говорили. Сочувствую вам. Вы ладили с ним?

— Ладил, — сказал Гуоткин. — А теперь придется теще перебраться к нам. Мать у моей Блодуэн неплохая, но лучше бы нам врозь. А вы, Ник, не говорите никому о вчерашнем.

— Ну разумеется.

— Жуткий был сюрприз мне.

— Еще бы.

— Но урок хороший.

— Эти уроки не усваиваются. Это все басни, будто на ошибках учатся.

— Но я хочу учиться на ошибках, — сказал он. — А то что ж выходит, по-вашему?

— Что просто судьба время от времени угощает этими плюхами.

— Вы убеждены?

— Да.

— И что действительно у всех случается такое?

— По-разному, но у всех.

Гуоткин задумался.

— Не знаю, — сказал он. — Все-таки, по-моему, это мне за то, что врезался по-глупому в Морин и с ротой напорол. Я думал, солдат из меня неплохой, — но я крепко ошибался.

Мне вспомнился Пеннистон с его французской книжкой.

— Один француз-писатель, кадровый офицер, считал, что неотъемлемую сторону армейской службы составляет зеленая скука. А хлебнуть какой-то там романтики — это просто редкостная краткая удача.

— Вот как? — отозвался Гуоткин без малейшего интереса. И в десятитысячный раз убедился я, что литература освещает жизнь только людям, без книг не живущим. Книжная мудрость — это, говоря финансовым языком, актив необратимый, имеющий хождение только среди книгочеев. Я раздумывал, стоит ли напоследок еще попытаться растолковать Гуоткину, в чем здесь у Виньи соль, или это будет лишь пустой тратой энергии и нашего времени, но тут Кедуорд вышел к нам во двор.

— Роланд, — сказал он, — идемте-ка на кухню. Дело серьезное.

— Что там такое? — спросил Гуоткин, нахмурясь.

— Ротное масло украли. На мой взгляд, хранение ведется безалаберно. Хочу, чтоб вы присутствовали при моем выяснении дела со старшим сержантом и поваром. И еще — заливное только что доставили нам тухлое. Для списания нужна подпись офицера. А я должен прежде всего прочего урегулировать с этой покражей. Ник, сходите подпишите акт о заливном. Чистая формальность. Оно там у черного хода, возле умывальной.