Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод)
Шрифт:
«Народ каранга исповедует разновидность культа предков, требующую регулярных жертвоприношений. Эти люди чрезвычайно неохотно обсуждают все, что касается этой церемонии и их отвратительной религии. Однако, хорошо владея языком каранга, я сумел завоевать уважение и доверие некоторых туземцев.
Их главное святилище, где стоят идолы предков, находится в месте, которое они называют «гробница царей», а на их языке — «Зимбабве» или «Симбабви», по-видимому, к юго-востоку от моего теперешнего местонахождения. Возглавляет богомерзкий культ жрица, которую называют «Умлимо». Когда-то она жила в самой «гробнице царей», но с приходом разбойников ангони бежала оттуда и скрывается в другом священном
Грязное язычество глубоко укоренилось в умах этого народа, и они упорно отвергают слово Божье, которое я несу. В откровении, ниспосланном мне голосом всевышнего, было сказано, что он избрал меня для похода в цитадель зла, именуемую Симбабви, дабы низвергнуть безбожных идолов — так же, как Моисей, спустившись с горы, низверг и уничтожил золотого тельца. Господь всемогущий также поведал мне, что я избран найти и погубить верховную жрицу зла в ее тайном убежище и разорвать узы, наложенные ею на разум этих людей, дабы они смогли проникнуться словом Христовым».
Зуга быстро перелистывал страницы. Казалось, они написаны двумя совершенно разными людьми — трезвым ученым с четким аккуратным почерком и религиозным маньяком с буйным воображением и трясущейся рукой. Иногда перемена происходила от строчки к строчке, в других местах характер записей оставался постоянным на протяжении нескольких страниц. Зуга читал внимательно, боясь пропустить что-нибудь важное.
Полдень давно миновал, глаза болели, словно в них насыпали песка. Майор уже не первый час вглядывался в поблекшие страницы, мелко исписанные выцветшими самодельными чернилами.
«Дата: 3 ноября. Положение: 20°05' северной широты, 30°50' восточной долготы. Температура 40° в тени. Жара невыносимая. Дождь собирается каждый день и никак не идет. Достиг логова Умлимо».
У Зуги заколотилось сердце: он чуть не пропустил эту краткую строчку — она была втиснута в самый низ страницы. На следующей верх взял безумец:
«Восхваляю Господа, создателя моего, истинного и всемогущего спасителя. Да свершится воля твоя!
Я вошел в гнусный склеп Умлимо и предстал перед ней орудием гнева Господня. И заговорила она голосами Вельзевула и Белиала, Азазела и Велиара и мириада воплощений Сатаны. Однако я стоял неколебимо, вдохновленный словом Божьим, и она замолкла, поняв, что не может совладать со мной. Тогда я убил ее, и отсек ей голову, и вынес на свет. Той же ночью явился ко мне Господь и возвестил: «Иди, верный и возлюбленный слуга мой, и не знай покоя, пока не будут низвергнуты безбожные идолы».
И я поднялся и пошел, ведомый и охраняемый рукой Господа».
Что здесь правда, а что — бред безумца, фантазии больного мозга? Зуга продолжал читать:
«Всемогущий вел меня, пока я не пришел в обитель зла, где почитатели дьявола отправляли свой богомерзкий культ. Слуги мои бежали, убоявшись духов, и даже верный старый Джозеф, никогда прежде не оставлявший меня, не решился проникнуть за каменную стену. Я оставил его, корчащегося от страха, в лесу и прошел один между высокими башнями.
Как и обещал Господь, я нашел там языческие кумиры, убранные цветами и золотом и обагренные кровью жертв. Я низверг и разбил их, и никто не мог противостоять мне, ибо я был мечом Сиона, перстом самого Господа…»
Запись внезапно обрывалась, словно сила религиозного экстаза помешала автору закончить. На последующей сотне страниц никаких упоминаний о городе и золотых идолах не обнаружилось.
Может быть, город и все остальное существовало лишь в воображении безумца, подобно чудесным стигматам на теле?
Зуга вернулся к первой записи, описывавшей встречу отца со
жрицей Умлимо, сделал грубый эскиз карты, отметив широту и долготу, и переписал текст своим шифром. Он аккуратно вырезал соответствующие страницы из дневника отца и сжег одну за другой, задумчиво глядя, как они темнеют, скручиваются и вспыхивают ярким пламенем. Потом палкой истолок пепел в пыль и лишь тогда успокоился.Последний из четырех дневников был заполнен не до конца. Он содержал подробное описание караванного пути, ведущего от «залитых кровью земель, где разбойничают злобные импи Мзиликази», на пятьсот миль к востоку, туда, «где зловонные невольничьи корабли ждут несчастных, переживших опасности этого позорного пути».
«Я прошел по этой дороге до восточных предгорий, — писал Фуллер, — и повсюду находил отвратительные следы караванов, которые готов предъявить миру: белеющие кости и кружащиеся грифы — как часто я встречал их! Найдется ли на этом несчастном континенте хоть один уголок, не опустошенный работорговцами?..»
«Эти откровения заинтересуют сестру», — подумал Зуга, быстро просматривая и помечая следующие записи. Торговле рабами Фуллер Баллантайн посвятил больше ста страниц.
«Сегодня мы поравнялись с караваном невольников, бредущим по холмистой местности на восток. В подзорную трубу я насчитал больше сотни несчастных, в основном подростков и молодых женщин. Хозяева рабов — чернокожие, я не смог разглядеть среди них ни арабов, ни европейцев. Несмотря на отсутствие каких-либо племенных знаков различия вроде перьев, я не сомневаюсь, что они относятся к народности амандебеле, для которой характерно особое телосложение, и, судя по направлению, происходят из страны, где правит тиран Мзиликази, о чем свидетельствует и оружие — копья с широким лезвием и длинные щиты из бычьих шкур. Двое или трое несли мушкеты.
В настоящий момент караван стоит лагерем не более чем в трех милях от меня и на заре продолжит свой скорбный путь на восток, где, без сомнения, ждут арабские и португальские работорговцы, которые купят несчастных, как скот, и погрузят на суда, чтобы отправить на другой край земли.
Господь говорил со мной, я отчетливо слышал его голос, повелевший спуститься вниз и, подобно мечу его, поразить безбожников, освободить рабов и спасти смиренных и невинных.
Со мной идет Джозеф, мой надежный и верный спутник на протяжении многих лет. Он может стрелять из второго ружья. Меткость его оставляет желать лучшего, но храбрость не подлежит сомнению. Да не оставит нас Господь!»
Следующая запись шла в четвертом дневнике последней:
«Пути Господни чудны и неисповедимы, он возвышает, он и низвергает. Вместе с Джозефом я, как повелел мне Господь, спустился в лагерь работорговцев, и мы вихрем налетели на них, как израильтяне на филистимлян. Богомерзкие язычники обратились в бегство, и казалось, что мы побеждаем, но потом Господь в своей несказанной мудрости покинул нас. Один из неверных налетел на Джозефа, пока тот перезаряжал ружье, и прежде чем я метким выстрелом уложил врага Господня, нечестивец насквозь проткнул Джозефа ужасным копьем.
С именем Божьим на устах я продолжал бой в одиночку, и в страхе перед моим гневом неверные скрылись в лесу, но один обернулся и выстрелил в меня из мушкета. Пуля попала в бедро. Мне чудом удалось скрыться — работорговцы вернулись, чтобы убить меня, но не погнались за мной, и я вернулся в свое укрытие.
Однако положение мое ужасно — я удалил из бедра пулю, но кость сломана и я навсегда останусь калекой. Кроме того, я потерял оба ружья: одно осталось лежать вместе с Джозефом, другое я не оставил, будучи не в силах нести. Я послал за ружьями женщину, но работорговцы уже забрали их.