Полет внутрь
Шрифт:
А вот атласно-смуглая, плотная, с лицом «вамп» и подмалеванной сине-черной родинкой. Два года в колонии для малолетних… Как-то раз, в скверике у Бессарабского рынка, будучи в нетрезвом состоянии, ударила бутылкой
А длиннотелая мерзавка-манекенщица, спекулянтка валютой, гибкая как гадюка, с лицом владелицы майората в триста тысяч десятин и старинной польской фамилией? Занимаясь любовью, смотрит на себя в зеркало: поправляет прическу, вертится, следит за осанкой, драпируется индийской шалью, подаренной каким-то турком.
А кудрявая простушка из портового города Николаева, невинно жующая бутерброд в позе «всадницы»? Сыр голландский и капельки пота на глупом носике? Обломанный штырек на пряжке заношенной туфельки пришлось заменить гвоздиком – благо, ящик с инструментами у меня всегда под кроватью!
А многодетная завкадрами пищевого треста, десять лет писавшая в Израиль письма? А женщина-врач скорой помощи с чукотским косоглазием
и жестким завитком-чубчиком над розовой глазурью? Почему же я не Данте, не Петрарка?Освещенная тусклым солнцем блоха медленно расплывается в темной лазури, клубится, но я вижу, вижу!
Прыжок
Это случилось в провинциальной гостинице. Жена куда-то вышла, а сын играл на постели. Нераспакованные чемоданы валялись на полу. С улицы доносились шум и выкрики – под окнами базар. Только что унесли оттуда темный липкий виноград и горячие лаваши в газете. Номер был полон духоты и гостиничной вони, я решил распахнуть окно. Скрипнула рама.
Серый комочек мелькнул на заоконном карнизе, кольнули игольчатые глазки и мышь не раздумывая кинулась вниз. Потрясенный, я сбежал по лестницам, обнаружить маленький трупик, но асфальт был чист и горяч. Не веря глазам, взглянул вверх, за стеклами мне почудилось лицо сына. Медленно, ступень за ступенью подымаясь на третий этаж, лишившись вдруг сил, я добрел до постели и, рухнув на нее навзничь, закрыл глаза. За одну-две минуты увидел вдруг всю свою жизнь: мелкую, нерешительную и пустую.
Конец ознакомительного фрагмента.