Полет внутрь

– Положительно, вот уже целую неделю почти, невозможно отобедать без этой особы! – сказал майор Ортель.

– Но! Господа! Господа, это лишь завязка! – кричал улан, – развязка впереди! Дело в том, что только нынче явился упомянутый ротмистр де Брессак, мой сослуживец, и все последующее известно мне от него лично! Так вот, едва оправившись от раны, с перевязанной грудью он помчался назад, к предмету своей внезапной необоримой страсти – его встретили запертой дверью! Каково же было его удивление, когда в ответ на бешенный стук и угрозы, дверь внезапно распахнулась и перед моим другом предстал новый соперник – лицо столь значительное, что я не рискну назвать его здесь… Но в таких летах, что… довольно странно было бы предположить, что его могут заинтересовать подобные вещи. Мой друг ретировался, и был безутешен до сегодняшнего утра, пока ему не сообщили через третьих лиц, что после того у его предмета объявился – и не без успеха, еще один воздыхатель, на этот раз попроще, какой-то фельдфебель из фуражиров, ничтожество, с буквой «Т» на кивере, изуродованный чахоткой, который – подумайте только! – прибыл в гостиницу, чтобы уладить дела с кормом для лошадей!

Раздались возмущенные голоса – лучшие чувства присутствующих были задеты. – Невероятно! – воскликнул майор Ортель, – невероятно и недоступно пониманию, с чем мы имеем тут дело! Крайняя развращеннось, или… быть может…

Нет, положительно, не слыхал ничего подобного!

– Позвольте! – перебили его, – Дама высшего света! Возможно ли?

– Да кто вам сказал – высшего света? Есть такие дамы, которых примешь и за герцогиню, а между тем это…

– Вздор, вздор, господа! – а ее бриллианты? А выезд? Да таких лошадей я не видывал и в Мадриде! А ее манеры не оставляют никакого сомнения… Известного свойства аппетиты еще можно понять – дело тут не в высшем свете, но больной чахоткой фельдфебель? Подумайте – ведь это простой мужик! – Но кто же она в конце концов! Неужели до сих пор неизвестно?

– Известно! Так вот, господа, ротмистр де Бриссак почти уверен, что это это…

– Графиня де Риенци! – закончил за него маркиз Парни.

– Как, вы уже слыхали? Но от кого? Когда? – воскликнул пораженный поручик.

– Слыхал еще год назад, в Милане, представьте себе… Графиня де Риенци! Едва только вы заговорили об этой вашей «инкогнито», как уже знал, что не ошибусь! Подобного рода скандалы весьма трудно скрыть…

– Вот вы давеча говорили об авторитете церкви, пошатнувшемся в Европе, в связи с… со времени столь печального. Не является ли это причиной – пусть и косвенной, влияющей на поведение некоторых особ… – глубокомысленно изрек вдруг молчавший на протяжении всего обеда фон Буслов.

– А я как раз думал о муже этой особы – вообразите, а? – гусарский поручик Перен засмеялся вдруг весело и звонко.

– Так вы находите это смешным? – спросил некий господин в мышиного цвета пелеринке, не отрываясь от газеты.

– Во всяком случае я не хотел бы оказаться на его месте! – отвечал поручик.

– Как знать, – возразил Парни, – быть может, это оказалось бы для вас высокой честью!

– Что? Честью? – поручик заметно смутился, – но позвольте узнать, каким же это образом?

– Таким образом – отвечал Парни, что графиня де Риенци – урожденная Браганца-и-Чаккони, чей род по материнской линии восходит к Франциску Первому. Ее личное состояние составляет четырнадцать миллионов франков, не считая недвижимости: дворцов, вилл, а также земельной собственности в Европе и колониях. К тому же вы бы стали родичем архиепископа Тосканского и приятелем кардинала Гоцци.

– О! – развел руками Перен. – И тем не менее, не думаю, что кто-нибудь из нас, господа согласился бы…

– Позвольте, позвольте господа, – довольно невежливо перебил его вдруг доктор Адлер, заметно волнуясь. Я, возможно, даже обязан сообщить, – тут он несколько смешался, – думаю, учитывая сказанное маркизом, речь здесь не может уже идти о нарушении врачебной тайны… Я, видите ли, был дружен с ассистентом профессора Левена, некогда пользовавшего графиню, – она, да будет вам известно, страдает весьма редким заболеванием. Подобным недугом, если вам приходилось слыхать, была поражена и святая Евпраксия, канонизированная еще во времена Карла Великого. Оно состоит в том, что женщина отдается любому, кто только проявит к ней известного рода интерес, и не может никаким образом воспротивиться. По сути, это душевная болезнь… Графиня потеряла ребенка в результате неудачных родов, а длительная горячка столь пагубно отразилась на психическом составе, что… Временами ее состояние, в целом почти нормальное, усугубляется нервными потрясениями, неизбежными, к сожалению, особенно в наше время, и в эти периоды имеют место припадки. К тому же, некоторые опиаты, к которым графиня приобрела приверженность в результате лечения, предпринятого в Италии…

– Невероятно! – вымолвил фон Буслов, – ни о чем подобном я и не слыхивал. Святая Евпраксия? Я, впрочем, как вам должно быть известно, лютеранин… Но помогло хоть сколько-нибудь предпринятое лечение?

– Ее родственники и супруг истратили целое состояние, обращались к известнейшим светилам медицины – все бесполезно, заболевание неизлечимо. В конце концов граф потерял всякую надежду. Его карьера и положение в свете…

– И что же?

– Графиня, по слухам, возвратилась к себе, в Болонью, намереваясь принять постриг в одном из тамошних монастырей, – вставил маркиз.

– Но, в таком случае, каким же образом она оказалась нынче здесь?

– Вы же слыхали – в поисках своего супруга!

– Ах да, супруга! Но что же произошло с графом?

– Исчез, разумеется! – не отрываясь от газеты, произнес господин в пелеринке, – однажды утром сел в почтовую карету и, – только его и видели!

– Ну да, ну да! Ведь графиня ищет его здесь, в Польше! – промолвил Перен.

– Примкнул к Великой Армии, – продолжал господин в пелеринке, словно не слыша, – понадеялся, что ему удастся позабыть о своем личном несчастье среди великих потрясений Европы! – и совершенно напрасно…

– Этого следовало ожидать! – веско сказал Буслов, – но, вам, что же, это известно наверное? Господин… господин, не имею чести знать вашего имени!

– Ах, простите! – господин в пелеринке отложил газету – это моя оплошность! Честь имею представиться, – граф де Риенци!

– Матка боска! – охнул Ржевуский. Стало тихо, так тихо, что было слышно, как в «людовой» убирают посуду, оставшуюся после обеда. Никто из нас не в силах был не то, что вымолвить слова, но даже пошевелится.

– Господа, господа! – произнес граф снова разворачивая газету, да не смутит вас ни в коей мере мое присутствие!

– Но! – воскликнул вдруг Перен, – ради создателя… весь тот вздор, какой мы тут имели несчастье… не предполагая… О, если бы я только знал! Этот мой варварский смех!

Граф, вы вправе требовать удовлетворения, и если вы…

– Полно, полно, друг мой! – де Риенци снова отложил газету, – вас послушать, так я имею право требовать удовлетворения от всех присутствующих, или даже у этих… – он сделал пренебрежительный жест в сторону «людовой». Признаюсь, когда-то я смотрел на вещи подобным образом, и даже хватался за оружие, но… мне пришлось переменить мои прежние взгляды на иные. Нынче же нам представился случай убедится, что они не так уж плохи. Неужели же необходимо считаться с мнением людей моего круга, если оно не слишком отличается от мнения тех, кого не следует впускать и в прихожую. Мне остается, по-видимому, обратится к мудрости мудрейшего из императоров – о, нет, нет, господа, – я имею ввиду всего лишь Марка Аврелиуса! – «Скоро ты забудешь обо всех, а все забудут о тебе».

В это самое мгновение дверь корчмы отворилась и вбежал мой денщик.

– Приказ! Господин поручик, приказ! – оглушительно закричал он, – наши переходят Неман! Все вскочили со своих мест и бросились к выходу.

– Вот, видите, господа! – сказал граф.

На Фейсбуке

Нужно было улыбнуться. Навел камеру и, глядя на свое изображение, попытался сделать это. Раздвинул углы рта в стороны – глянули с экрана тревожные глаза над чуть ощеренным ртом. Встал и пошел в ванну. Выпустил на щеку струю синего геля и размазал его ладонью по щетине. Выбритая физиономия уже не пугала. Скорчил самому себе несколько рож, а потом попробовал улыбнуться. Получилось, но плохо. Растянутая майка придавала улыбке некоторую развязность. Переодевшись, вернулся в кабинет и попробовал снова – открыто, приветливо! – улыбка оказалась несколько жалкой, даже заискивающей. Попытался придать уверенной твердости, опустил брови, чуть прищурился – получился очень плохой человек – правда, он улыбался…