Полеты в одиночку

— Будь осторожен, — сказал он. — Они роятся, как комары, по всему небу.

— Ты лучше себя побереги, — сказал я. — Не хотел бы я оказаться на земле, когда они налетят в другой раз.

Он дружески похлопал меня по спине и потом захлопнул прозрачный колпак у меня над головой.

Поразительно, что они не подбили ни один «Харрикейн», и все мы, всемером, спокойно взмыли в воздух и целый час кружили над аэродромом. Мы надеялись, что они вернутся, и тогда мы накинемся на них сверху, и все будет проще пареной репы. Но они не вернулись, и мы снова сели на поле.

Но двадцатое апреля еще не кончилось.

В тот день я еще дважды поднимался в воздух, и оба раза затем, чтобы разогнать тучи Ю-88, которые бомбили суда близ Пирея, и к вечеру я был весьма утомленным молодым человеком.

Вечером нам сообщили (я имею в виду оставшихся семерых пилотов эскадрильи), что на рассвете мы должны подняться в воздух и перебраться на секретное летное поле, расположенное в пятидесяти километрах по побережью. Если мы еще на день задержимся в Элевсине, нас вместе с самолетами сотрут с лица земли. Мы сгрудились вокруг стола в столовой, и при свете парафиновой лампы кто-то, по-моему, начальник строевого отдела эскадрильи, пытался объяснить нам, где находится это секретное поле.

— Прямо на берегу, — говорил он, — возле деревушки, которая называется Мегара, Вы его сразу увидите. Другого такого плоского куска земли нет во всей округе.

— Мы теперь будем летать оттуда? — спросил кто-то.

— Бог его знает, — пожал плечами начальник.

— Но что нам делать после приземления? — допытывались мы. — Там еще кто-нибудь будет?

— Вам нужно уносить отсюда ноги и лететь туда, — сказал этот усталый человек в изнеможении.

— Какой в этом смысл? — сказал кто-то. — Пока что у нас есть семь «Харрикейнов» в хорошем состоянии; но если мы останемся в этой безумной стране, то не протянем и двух дней — нас достанут или на земле, или в воздухе. Так, может, лучше перегнать их завтра на Крит и сохранить до лучших времен? Мы бы туда добрались часа за полтора. А с Крита можно перегнать их в Египет. Уверен, для семи «Харрикейнов» в Западной пустыне работа найдется.

— Делайте, что вам говорят, — сказал начальник. — Наша задача — уберечь эти семь самолетов, чтобы было чем прикрывать нашу армию с воздуха, когда ее начнут эвакуировать-с берега корабли военно-морского флота.

— Семью машинами! — сказал молодой летчик. — И летать с крошечного поля у самого берега без механиков и заправщиков и даже без топливных платформ! Смех да и только!

Начальник взглянул на юного пилота и сказал:

— Не я это выдумал. Я просто передаю распоряжения.

— Кто-нибудь будет в этой Мегаре, когда мы заявимся туда завтра на рассвете? — поинтересовался Дэвид Кук.

— Не думаю, — ответил начальник.

— И что мы должны там делать? Сидеть на травке?

— Послушайте, — вздохнул бедняга начальник, — если бы я знал больше, я бы вам сказал. — Ему было около сорока, доброволец, слишком старый, чтобы летать, а до войны он торговал сельскохозяйственным инвентарем. Он был хороший человек, но пребывал в таком же неведении, что и мы. — Завтра они сюда явятся и разнесут все в клочья, — продолжал он. — Ночью мы все, в том числе и наземный персонал, уедем отсюда. Утром здесь уже никого не останется. Так что улетайте на рассвете. Не задерживайтесь.

— А вы куда? — спросил у него кто-то. — Вместе с нами на секретное летное поле?

— Нет, — ответил он. — Мы отправляемся дальше вдоль побережья. Я и сам не знаю куда точно.

— Еще одно засекреченное летное поле?

— Наверное, — сказал начальник.

— Тогда почему мы не летим сразу туда? — спросил кто-то. — Какой смысл нам тащиться в эту заброшенную Мегару?

— Да не знаю я! — вышел из себя начальник.

— Где командир? — спросил кто-то.

— Хватит! — крикнул начальник. — Быстро всем спать!

У одного из нас был будильник, и наутро он разбудил всех в 4.30.

Когда я вышел из палатки, перед моими глазами в бледном полумраке рассвета предстал безмолвный опустевший Элевсинский аэродром. Все палатки, кроме тех, в которых жили летчики, были убраны. Остались только проржавевший железный ангар, штабная хижина и несколько деревянных домиков. Всемером мы сбились в кучку, потирая руки, потому что утренний воздух был прохладен.

— Выпить бы чего-нибудь горячего, — сказал кто-то.

Нигде ничего не нашлось.

— Пора, — сказал Дэвид Кук.

Около пяти часов утра мы шагали по опустевшему безмолвному летному полю к нашим самолетам. Думаю, все мы в то мгновение чувствовали себя очень одиноко. Пилот никогда не садится в самолет в одиночестве. Рядом всегда стоит техник иди механик, чтобы убрать клинья из-под колес шасси после того, как ты завел двигатель. А если мотор не заводится или аккумуляторы сели, кто-нибудь притащит тележку с зарядным устройством и подключит ее к твоим аккумуляторным батареям, чтобы подзарядить их. А теперь поблизости никого. Ни души. Из-за гор появился краешек солнца, и искорки солнечного света поблескивали в капельках росы на траве.

Я влез в свой «Харрикейн» и застегнул все стропы. Включил зажигание, установил регулятор топливной смеси в положение «полный» и нажал кнопку стартера. Винт пропеллера медленно завращался, и большой двигатель «Мерлин», пару раз кашлянув, завелся. Я огляделся по сторонам: как там остальные шесть? Все они сумели завестись и теперь катили к взлетной полосе.

Все вместе мы поднялись на высоту около 300 метров над аэродромом и полетели вдоль берега, высматривая наше секретное летное поле. Вскоре мы уже кружили над деревушкой Мегара и заметили зеленое поле возле деревни, а на нем человека на древнем паровом катке, который раскатывал нечто вроде посадочной полосы на поле. Увидев нас, он отъехал в сторону. Мы сели и затряслись по ухабам, выруливая к оливковой роще. Оливковая роща — не самое удачное укрытие для самолетов, поэтому мы наломали веток и набросали их на крылья в надежде, что так они менее заметны сверху. Но я считал, что первый же немец, который пролетит мимо, сразу нас увидит, и тогда нам крышка.

Был шестой час утра. На поле ни души, кроме человека на паровом катке. Мы гадали, что делать дальше. Если наши самолеты собираются бомбить, то лучше держаться от них подальше и наблюдать за ними со стороны. Между нами и морем высился горный хребет высотой метров пятьдесят, и мы решили, что там можно устроить неплохой наблюдательный пункт. Мы влезли на вершину горы, уселись на больших гладких белых булыжниках и закурили. Прямо под горой росла оливковая рощица, в которой стояли прикрытые ветками, но все же заметные с высоты «Харрикейны». С другой стороны расстилался голубой Афинский залив, так близко, что я мог добросить камешек до воды.

Метрах в пятистах от берега стоял на якоре большой нефтеналивной танкер.

— Не хотелось бы мне оказаться на этом танкере, — сказал кто-то.

— Почему этот идиот не смоется отсюда? Разве он не знает, что немцы уже рядом? — сказал кто-то еще.

Несмотря ни на что, было очень приятно сидеть этим ранним ярко-голубым греческим утром в апреле на вершине горы. Мы были молоды и бесстрашны. Нас не пугала мысль о том, что нас всего семеро с семью «Харрикейнами» на голом поле, а километрах в ста к северу нас ищет половина всех немецких ВВС. С того места, где мы сидели, открывался прекрасный вид на Афинский залив, сине-зеленое море и сумасшедший нефтяной танкер.